философии, а на основании более надежном – чистой совести. Со мной все по-другому. Я не
смею, не должен отвергать приходящие в голову мучительные воспоминания. Всю жизнь я был
эгоистом если не по образу мыслей, то, во всяком случае, в поступках. Когда я был ребенком,
мне дали понятие о правильном и неправильном, но не показали, как надо лепить своей
характер. Мне привили хорошие принципы, но позволили следовать им с гордостью и
высокомерием. Будучи, на свою беду, единственным сыном (а в течение многих лет – и
единственным ребенком), я был испорчен моими излишне великодушными родителями (мой
отец был особенно добрым и отзывчивым человеком). Они допускали, одобряли, почти
воспитывали во мне эгоизм и властность, пренебрежение ко всем, кто находился за пределами
нашего семейного круга, презрение ко всему остальному миру, готовность ни во что не ставить
ум и заслуги других людей по сравнению с моими собственными. Таким я был от восьми до
двадцати восьми лет. И таким бы я оставался до сих пор, если бы не вы, мой чудеснейший, мой
дорогой друг Элизабет! Чем только я вам не обязан! Вы преподали мне урок, который поначалу
показался мне, правда, горьким, но на самом деле был необыкновенно полезным. Вы научили
меня душевному смирению. Я предложил вам руку, не сомневаясь, что она будет принята. А вы
мне показали, насколько при всех моих достоинствах я. не заслуживаю того, чтобы меня
полюбила женщина, любовью которой стоит по-настоящему дорожить.
– Неужели вы тогда считали, что я могу принять ваше предложение?
– В том-то и дело! Что скажете вы о моем тщеславии? Мне казалось, вы добиваетесь, ждете
моего признания.
– Стало быть, мое поведение в чем-то было неправильным, – хоть и против моего желания,
поверьте. Я вовсе не хотела вас обманывать. Но мой веселый нрав вполне мог завести меня не
туда, куда следует. Как вы должны были ненавидеть меня после этого вечера!
– Вас ненавидеть? Быть может, вначале я и рассердился. Но вскоре мой гнев обрушился на
того, кто его заслужил.
– Я едва решаюсь спросить, что вы обо мне подумали, встретившись со мной в Пемберли.
Вы осуждали меня за то, что я там появилась?
– Что вы, нисколько. Я просто был крайне удивлен.
– Вы не могли быть удивлены тогда больше, чем я. Совесть подсказывала мне, что я вовсе
не заслуживаю любезного обращения, и, признаюсь, я вполне ожидала, что со мной и поступят
по заслугам.
– А мне хотелось тогда, – ответил Дарси, – оказать вам все внимание, на какое я был
способен, и убедить вас, что я не злопамятен. Я надеялся добиться прощения, старался рассеять
дурное обо мне мнение, показав, что ваши укоры пошли мне на пользу. Не могу точно сказать,
когда у меня появились и некоторые другие желания, – думаю, что не позже чем через полчаса
после того, как я вас увидел.
Он рассказал, насколько она понравилась его сестре и как Джорджиану огорчило, что их
знакомство было внезапно прервано. Отсюда рассказ его, естественно, перешел к тому, чем это
было вызвано. И Элизабет узнала, что решение уехать из Дербишира на поиски Лидии созрело у
него еще до того, как он покинул гостиницу. Его задумчивый и печальный вид в ту минуту
объяснялся переживаемой им внутренней борьбой.
Она еще раз выразила ему свою благодарность, но для обоих это была слишком больная
тема, и они скоро умолкли.
Пройдя незаметно несколько миль и взглянув на часы, они вдруг обнаружили, что им
следовало уже вернуться домой. Поинтересовавшись, куда могли запропаститься Бингли и
Джейн, они заговорили об этой молодой паре. Дарси радовался их обручению, о котором его
друг немедленно ему рассказал.
– Скажите, вы были этим удивлены? – спросила Элизабет.
– Нисколько. Перед отъездом я уже понимал, что обручение вот-вот состоится.