об этом забудет. Душенька, душенька Лиззи! Дом в городе! Любая роскошь! Три дочери
замужем! Десять тысяч в год! Боже! Что со мной будет? Я теряю рассудок.
Этого было достаточно, чтобы больше не сомневаться в ее согласии. И Элизабет, радуясь,
что все душевные излияния матери были услышаны ею одной, вскоре удалилась к себе. Но ей
довелось провести в одиночестве не больше трех минут. Миссис Беннет сама прибежала к ней в
комнату.
– Девочка моя! Десять тысяч в год, а может быть, даже больше! Все равно что выйти за
лорда! И особое разрешение, – ты непременно должна будешь выходить замуж по особому
разрешению. Но, дорогая моя, скажи, какое кушанье мистер Дарси больше всего любит к обеду?
Я его велю завтра же приготовить.
Это было не слишком хорошим предзнаменованием будущего обращения матери с ее
женихом. И Элизабет поняла, что даже после того, как она убедилась в самой нежной
привязанности к ней мистера Дарси и заручилась согласием родителей, у нее останутся
неосуществленные желания. Однако утро прошло гораздо более благополучно, чем она ожидала.
Миссис Беннет испытывала такое благоговение перед будущим зятем, что была не в состоянии с
ним разговаривать, кроме тех случаев, когда могла оказать ему какую-нибудь услугу или
выразить согласие с его мнением.
Элизабет обрадовалась, увидев, что отец старается ближе познакомиться с Дарси. И вскоре
мистер Беннет уверил ее, что с каждым часом его мнение о Дарси становится все более
благоприятным.
– Все три зятя кажутся мне великолепными. Боюсь, правда, что Уикхем останется моим
любимцем. Но твой муж будет мне нравиться, возможно, не меньше, чем Бингли.
ГЛАВА XVIII
Элизабет вскоре опять пришла в достаточно веселое расположение духа, чтобы потребовать
от мистера Дарси отчета о том, как его угораздило в нее влюбиться.
– С чего это началось? – спросила она. – Я представляю себе дальнейший ход, но что
послужило первым толчком?
– Мне теперь трудно назвать определенный час, или место, или взгляд, или слово, когда
был сделан первый шаг. Слишком это было давно. И я понял, что со мной происходит, только
тогда, когда уже был на середине пути.
– Не правда ли, сначала моя внешность вам не понравилась? А что касается моих манер, –
мое обращение с вами всегда было на грани невежливого. Не было случая, чтобы, разговаривая с
вами, я не старалась вам досадить. В самом деле, не влюбились ли вы в меня за мою дерзость?
– Я полюбил вас за ваш живой ум.
– Вы вполне можете называть это дерзостью. Да оно почти так и было. Ведь в том дело и
заключалось, что вам опротивели любезность, внимательность и угодничество, с которыми к
вам относились все окружающие. Вас тошнило от женщин, у которых в мыслях, в глазах и на
языке была лишь забота о том, как бы заслужить вашу благосклонность. Я привлекла к себе ваше
внимание и интерес именно тем, что оказалась вовсе на них не похожей. Не будь у вас золотого
сердца, вы бы меня за это возненавидели. Но при всех ваших стараниях скрыть свою истинную
натуру чувства ваши всегда были благородны и справедливы. И в душе вы питали глубокое
презрение ко всем, кто за вами так прилежно ухаживал. Что ж – вот я и избавила вас от труда
давать мне какие-нибудь объяснения. В самом деле, принимая во внимание все обстоятельства,
то, что я говорю, кажется мне разумным. Конечно, о настоящих моих достоинствах вы и не
подозреваете. Но ведь, когда влюбляются, о них и не думают.
– Разве вы не доказали свою доброту, нежно заботясь о Джейн во время ее болезни в
Незерфилде?
– Джейн – ангел! Кто бы не сделал для нее того же? Впрочем, пусть вам это кажется
добродетелью. Мои хорошие качества находятся теперь под вашей опекой, и вам следует