– Особенно интересны сложные характеры. Этого преимущества у них не отнять.
– Провинция, – сказал Дарси, – дает немного материала для такого изучения. Слишком
ограничен и неизменен круг людей, с которыми здесь можно соприкоснуться.
– Люди, однако, меняются сами так сильно, что то и дело в каждом человеке можно
подметить что-нибудь новое.
– О, в самом деле, – воскликнула миссис Беннет, задетая тоном Дарси, которым он говорил
о провинциальном обществе, – смею вас уверить, что в провинции всего этого ничуть не
меньше, чем в городе!
Все были изумлены, и Дарси, бросив на нее взгляд, молча отвернулся. Однако гостье,
вообразившей, что ею одержана решительная победа, захотелось развить успех.
– Я, со своей стороны, вовсе не считаю, что у Лондона есть какие-нибудь серьезные
преимущества перед провинцией, – конечно, если не иметь в виду магазинов и развлечений. В
провинции жить приятнее, не правда ли, мистер Бингли?
– Когда я нахожусь в провинции, – ответил он, – мне не хочется из нее уезжать. Но когда я
попадаю в столицу, со мной происходит то же самое. У того и у другого – свои хорошие
стороны. Я мог бы быть одинаково счастлив и тут и там.
– Да, но это потому, что вы обо всем здраво судите. А вот этот джентльмен, – она взглянула
на Дарси, – смотрит на провинциальную жизнь свысока.
– Вы ошибаетесь, сударыня, – вмешалась Элизабет, краснея за свою мать. – Вы неправильно
поняли мистера Дарси. Он хотел лишь сказать, что в провинции встречаешься с меньшим
разнообразием людей, чем в городе, – а с этим вы, разумеется, согласитесь.
– Конечно, дорогая моя, никто и не говорит о большем разнообразии. Впрочем, что касается
круга знакомств, то мне не верится, что он здесь меньше, чем где-нибудь в другом месте. Нас
приглашают обедать в двадцать четыре дома.
Едва ли мистеру Бингли удалось бы сохранить при этом серьезное выражение лица, если бы
он не счел необходимым пощадить чувства Элизабет. Его сестра была не столь деликатна и
посмотрела на Дарси с весьма выразительной улыбкой. Пытаясь придумать что-нибудь, что
могло бы направить мысли матери по новому руслу, Элизабет спросила у миссис Беннет, не
заходила ли в ее отсутствие Шарлотта Лукас.
– О да, вчера она была у нас со своим отцом. Что за милейший человек этот сэр Уильям – не
правда ли, мистер Бингли? Настоящая светскость: благородство и любезность! У него всегда
найдется, что сказать каждому человеку. Вот, по-моему, образец хорошего тона! Особы, которые
воображают о себе бог знает что и даже не желают раскрыть рта, напрасно предполагают, что
они хорошо воспитаны.
– Шарлотта с вами обедала?
– Нет, она спешила домой. Наверно, ей нужно было помочь готовить пирог. Что касается
нас, мистер Бингли, то я у себя держу таких слуг, которые сами справляются со своей работой. О
да, мои девочки воспитаны по-другому. Каждый, впрочем, поступает как может. Девицы Лукас
все же очень милы, могу вас уверить. Так обидно, что они некрасивы. Я не говорю, что
Шарлотта совсем безобразна – она наш большой друг.
– Кажется, она очень приятная молодая женщина, – сказал Бингли.
– О, еще бы! Но не станете же вы отрицать, что она дурнушка. Это признает сама леди
Лукас, завидуя красоте моей Джейн. Не хотелось бы хвалиться собственной дочерью, но, если
уж говорить о Джейн, не часто найдешь такую красавицу. Об этом слышишь на каждом шагу –
себе самой я бы не поверила. Когда ей только минуло пятнадцать, мы жили у моего брата
Гардинера в Лондоне. И, представьте, там был один джентльмен, который влюбился в нее без
памяти. Невестка ждала уже, что он вот-вот сделает ей предложение – еще до того, как мы
уедем. Правда, этого не случилось. Быть может, он считал, что Джейн чересчур молода. Зато он
посвятил ей стихи – знаете, просто очаровательные.