разбросанные на инструменте ноты, невольно заметила, как часто останавливается на ней взор
мистера Дарси. Она никак не могла предположить, что этот самодовольный человек ею
любуется. Вместе с тем мысль, что он смотрит на нее, испытывая к ней неприязнь, казалась
столь же несообразной. В конце концов ей осталось объяснить его внимание тем, что среди
присутствовавших в доме людей в ней он чаще всего подмечал несоответствие своим вкусам и
взглядам. Эта догадка ничуть ее не огорчила. Он был ей настолько неприятен, что с его мнением
о себе она не собиралась считаться.
Исполнив несколько итальянских арий, мисс Бингли для разнообразия начала играть
веселую шотландскую мелодию. Почти тотчас же мистер Дарси подошел к Элизабет и сказал:
– А не желаете ли вы, мисс Беннет, воспользоваться случаем и протанцевать рил [11]?
Она улыбнулась, ничего не ответив. Удивленный ее молчанием, он повторил свой вопрос.
– Я вас прекрасно расслышала, – сказала она. – Просто я не сразу нашла ответ. Вам,
конечно, хотелось, чтобы, приняв приглашение, я дала вам желанный повод убедиться в моих
низменных вкусах. Но я всегда любила разгадывать такого рода ловушки, лишая их авторов
предвкушаемого удовольствия. Вот почему мне пришло в голову сказать, что я вообще терпеть
не могу танцевать рил. А теперь осуждайте меня, если можете!
– Поверьте, я при всех случаях не мог бы вас осудить!
Элизабет, считавшая, что ее слова должны были его задеть, была удивлена его
любезностью. Но прелестное лукавство, сквозившее в ее поведении, едва ли могло задеть кого
бы то ни было. Дарси чувствовал, что он еще никогда не был так сильно очарован никакой
другой женщиной. И ему было ясно, что, если бы у Элизабет оказались более подходящие
родичи, его сердцу угрожала бы некоторая опасность.
Мисс Бингли заметила или заподозрила достаточно, чтобы почувствовать ревность.
Поэтому ее горячая забота о скорейшем выздоровлении ее дорогой подруги Джейн соединилась
в ней с желанием поскорее отделаться от ее сестры.
Она часто пыталась настроить Дарси против Элизабет болтовней об их предполагаемом
браке и рассуждениями о том, насколько он будет счастлив с такой женой.
– Надеюсь, – сказала мисс Бингли, когда они на следующее утро прогуливались вдвоем по
обсаженным кустами дорожкам около дома, – после того как столь желанное событие
совершится, вам удастся намекнуть вашей теще, как полезно иногда держать язык за зубами. А
когда с этим вы справитесь – отучите младших сестер от привычки бегать за офицерами. И если
только мне позволено затронуть столь деликатную тему, постарайтесь избавить вашу
избранницу от чего-то такого, что граничит с высокомерием и наглостью.
– Может быть, вы посоветуете мне еще что-нибудь полезное для моего семейного счастья?
– О, разумеется! Непременно повесьте портрет дядюшки Филипса в галерее Пемберли. Где-
нибудь рядом с портретом судьи – дяди вашего отца. Они ведь представители одной и той же
профессии [12], не правда ли, хотя и разных ее сторон? Что же касается портрета вашей Элизабет,
то даже не пытайтесь его заказывать. Разве какой-нибудь художник сумеет достойно
запечатлеть на полотне эти прекрасные глазки?
– Их выражение в самом деле будет не так-то легко передать. Но их форму, цвет,
необыкновенно длинные ресницы хороший художник сможет изобразить.
В эту минуту они встретились с самой Элизабет и миссис Хёрст, которые шли по другой
дорожке.
– Я не знала, что вы собираетесь на прогулку! – воскликнула мисс Бингли, несколько
обеспокоенная тем, что слова их могли быть услышаны.
– Как вам не стыдно! Убежали из дому втихомолку, – ответила миссис Хёрст.
И, уцепившись за свободную руку мистера Дарси, она предоставила Элизабет дальше идти
одной, – ширины дорожки как раз хватало для трех человек. Мистер Дарси, заметив ее
бестактность, тотчас же сказал: