подвергнуть ее своему толкованию. Эту часть завещания он объявил только условной
рекомендацией и осмелился утверждать, что я утратил свои права из-за моего легкомыслия,
моей расточительности, короче говоря, решительно всех пороков или же попросту никаких.
Верно лишь то, что два года тому назад приход оказался свободным, – как раз тогда, когда я по
возрасту мог этим воспользоваться, – но я его не получил. И столь же верно, что я не могу
обвинить себя в каком-нибудь проступке, из-за которого я должен был бы его лишиться. У меня
горячий, несдержанный нрав. И, быть может, я слишком вольно высказывал свое мнение о
молодом Дарси, признаюсь, иногда даже прямо ему в лицо. Ничего худшего я не припомню. Все
дело в том, что мы с ним слишком разные люди и что он меня ненавидит.
– Но это чудовищно! Он заслуживает публичного осуждения!
– Рано или поздно он этого дождется. Но это не будет исходить от меня. Пока я помню
Дарси-отца, я не могу очернить или разоблачить Дарси-сына.
Элизабет вполне оценила его благородные чувства, отметив про себя, как хорош он был в
тот момент, когда о них говорил. После некоторой паузы она спросила:
– Но какие же у него для этого могли оказаться причины? Что толкнуло его на столь
гнусный поступок?
– Решительная и глубокая неприязнь ко мне. Неприязнь, которую я не могу в какой-то мере
не приписывать чувству ревности. Если бы покойный мистер Дарси любил меня не так сильно,
его сын, быть может, относился бы ко мне лучше. Но необычайная привязанность ко мне отца
стала, по-видимому, раздражать сына с раннего возраста. Ему не нравилось возникшее между
нами своеобразное соперничество, и он не мог смириться с тем, что мне нередко оказывалось
предпочтение.
– Мне и в голову не приходило, что мистер Дарси такой недостойный человек. Честно
говоря, он мне и раньше не нравился. И все же так плохо я о нем не судила. Конечно, я замечала,
с каким презрением он относится к окружающим. Но я никогда не предполагала, что он
способен на такую низкую месть, такую несправедливость, такую бесчеловечность.
Подумав, она добавила:
– Я, правда, припоминаю, как однажды в Незерфилде он признался в своей неумеренной
обидчивости и злопамятстве. Что за ужасный характер!..
– Не стану высказывать своего мнения по этому поводу, – ответил Уикхем. – Мне трудно
быть к нему справедливым.
Элизабет снова погрузилась в раздумье и после некоторой паузы воскликнула:
– Так обойтись с крестником, другом, любимцем родного отца! – Она могла бы добавить:
“С юношей, самая внешность которого располагает к нему людей с первого взгляда”, – но
ограничилась словами: – С человеком, который к тому же с самого детства был его ближайшим
товарищем! И который, как я вас поняла, связан с ним теснейшими узами!
– Мы родились в одном приходе, в одном и том же поместье. И провели вместе детские
годы – жили под одной кровлей, играли в одни игры, радовались общей отеческой ласке. В
юности мой отец избрал тот жизненный путь, на котором с таким успехом подвизается ваш
дядюшка, мистер Филипс. Но он пренебрег всем, стремясь оказаться полезным покойному
мистеру Дарси, и посвятил свою жизнь заботам о Пемберли. Зато как высоко ценил его мистер
Дарси! Какими задушевными друзьями были наши отцы! Мистер Дарси всегда признавал,
скольким он обязан своему другу. И незадолго до смерти моего отца мистер Дарси по
собственной воле обещал ему обеспечить мое будущее. Он поступил так, я убежден, столько же
из чувства благодарности к отцу, сколько и из привязанности к сыну.
– Неслыханно! – воскликнула Элизабет. – Чудовищно! Казалось бы, одна лишь гордость
должна была заставить младшего мистера Дарси выполнить по отношению к вам свой долг!
Если ему несвойственны лучшие чувства, то как его гордость позволила ему поступить так
бесчестно? О да, бесчестно – его поведению нет другого названия!