снисходительность к этому человеку были равносильны предательству по отношению к
Уикхему. Она настолько отвергала всякую возможность беседы с Дарси, что, отвернувшись от
него, не смогла преодолеть свой гнев даже в разговоре с мистером Бингли, слепая
привязанность которого к своему другу казалась ей непростительной.
Однако Элизабет не была создана для меланхолии. И хотя все ее связанные с балом
надежды рухнули, она не могла предаваться мрачным мыслям чересчур долго. Поведав свои
огорчения Шарлотте Лукас, с которой они не виделись больше недели, она охотно перешла к
рассказу о своем необыкновенном кузене, представив его вниманию своей подруги. Первый
танец, однако, снова поверг ее в полное уныние. Это была убийственная церемония. Мистер
Коллинз, важный и неуклюжий, делающий все время неверные па и то и дело извиняющийся,
вместо того чтобы следить за танцевальными фигурами, заставил ее почувствовать все унижение
и досаду, какие только способен вызвать на протяжении одного танца неугодный партнер.
Минута, когда она от него наконец отделалась, принесла ей несказанное облегчение.
После Коллинза она танцевала с одним из офицеров. Она несколько пришла в себя,
разговорившись с ним об Уикхеме и узнав, что молодой человек пользуется всеобщей
симпатией. Оставив своего кавалера, она вернулась к мисс Лукас и, поглощенная беседой, не
сразу заметила, что к ней обращается мистер Дарси, приглашая ее на следующий танец. От
неожиданности Элизабет растерялась и в замешательстве приняла приглашение. Дарси отошел,
и она осталась наедине с подругой, крайне удрученная тем, что не проявила достаточной
находчивости. Шарлотта попыталась ее успокоить:
– Думаю все же, что он окажется приятным партнером.
– Упаси боже! Это было бы самым большим несчастьем. Найти приятным человека,
которого решилась ненавидеть! Ты не могла пожелать мне ничего худшего.
Когда танцы возобновились и Дарси приблизился к ним, предложив ей свою руку,
Шарлотта все же не удержалась и тихонько предостерегла подругу, чтобы она вела себя разумно
и из симпатии к Уикхему не уронила себя в глазах несравненно более значительного человека.
Элизабет ничего не ответила и заняла место среди танцующих, удивляясь, как это она
удостоилась стоять в паре с мистером Дарси, и замечая то же удивление в глазах окружающих.
Некоторое время они танцевали молча. Она уже стала думать, что молчание это продлится до
конца танца, и хотела сперва ничем его не нарушать. Но, вообразив вдруг, что могла бы досадить
партнеру сильнее, если бы заставила его говорить, она произнесла несколько слов по поводу
исполнявшейся фигуры. Дарси ответил и замолчал. После паузы, длившейся одну-две минуты,
она обратилась к нему опять:
– Теперь, мистер Дарси, ваша очередь поддержать разговор. Я отозвалась о танце – вы
могли бы сделать какое-нибудь замечание о величине зала или числе танцующих пар.
Он улыбнулся и выразил готовность сказать все, что она пожелала бы услышать.
– Ну вот и отлично, – ответила она. – На ближайшее время вы сказали вполне достаточно.
Быть может, немного погодя я еще замечу, что частные балы гораздо приятнее публичных. Но
пока мы вполне можем помолчать.
– А вы привыкли разговаривать, когда танцуете?
– Да, время от времени. Нужно ведь иногда нарушать молчание, не правда ли? Кажется
очень нелепым, когда два человека вместе проводят полчаса, не сказав друг другу ни слова. И
все же для кого-то будет лучше, если мы поведем разговор таким образом, чтобы сказать друг
другу как можно меньше.
– Говоря это, вы предполагали мои желания или подразумевали, что это угодно вам?
– И то и другое, – уклончиво ответила Элизабет. – Я давно замечаю частые совпадения в
нашем образе мыслей. Оба мы мало общительны и не склонны к разговору, если только нам не
представляется случай сказать что-нибудь из ряда вон выходящее – такое, что может вызвать
изумление всех присутствующих и наподобие пословицы из уст в уста передаваться потомству.