неудобств. Бракосочетание его теперь быстро приближалось, и хозяйка Лонгборна наконец
настолько смирилась, что стала относиться к этому событию как к неизбежному и даже время
от времени с кислым видом говорила, насколько ей бы хотелось, чтобы этот брак оказался
счастливым.
Свадьба была назначена на четверг, а в среду мисс Лукас нанесла прощальный визит в
Лонгборн. Когда она собралась уходить, Элизабет, устыдившись скудных и нелюбезных
напутствий, высказанных на прощанье миссис Беннет, и чувствуя себя искренне взволнованной,
проводила подругу до крыльца. На лестнице Шарлотта сказала:
– Обещай, Элиза, что будешь мне часто писать.
– Конечно, можешь быть в этом уверена.
– И прошу тебя еще об одном одолжении. Не согласишься ли ты меня навестить?
– Надеюсь, мы будем часто встречаться в Хартфордшире?
– Едва ли я смогу покинуть Кент в ближайшее время. Поэтому обещай мне приехать в
Хансфорд.
Элизабет не смогла ей отказать, хотя не предвкушала никаких радостей от подобной
поездки.
– Мой отец и Мария должны побывать у меня в марте, – добавила Шарлотта. – Надеюсь, ты
сможешь приехать вместе с ними. Поверь, Элиза, твой приезд обрадует меня не меньше.
Бракосочетание состоялось, молодые отбыли в Кент прямо из церкви, и, как обычно, по
поводу этого события было немало толков. Вскоре Элизабет получила от подруги письмо. И они
стали обмениваться мыслями и наблюдениями не менее часто, чем в прежние времена, хотя и
без прежней откровенности. Принимаясь за письмо, Элизабет никогда не могла избавиться от
ощущения, что вся прелесть их старой душевной близости утрачена безвозвратно. И, заботясь о
постоянстве переписки, она сознавала, что делает это не ради настоящей, а лишь ради их
прошлой дружбы. Первые письма Шарлотты прочитывались, разумеется, с большим интересом.
Было весьма любопытно узнать, что она расскажет о своем новом доме, как ей понравилась леди
Кэтрин и в какой мере осмелится она говорить о своем семейном счастье. Однако, читая их,
Элизабет замечала, что по каждому поводу Шарлотта высказывается именно так, как можно
было заранее ожидать. Письма были бодрыми, в них говорилось, что она живет, окруженная
всеми удобствами, и не упоминалось ничего, что не заслуживало одобрения. Дом, обстановка,
соседи и дороги – все пришлось ей по вкусу, а отношение к ней леди Кэтрин было самым
дружеским и любезным. Картина, которую рисовала Шарлотта, выглядела так, будто это было
разумно смягченное ею изображение Хансфорда и Розингса, вышедшее из-под пера самого
мистера Коллинза. Было очевидно, что правильное представление о жизни подруги Элизабет
сможет получить, только навестив Хансфорд сама.
Джейн сразу прислала сестре несколько строк, извещая о своем благополучном приезде в
Лондон. Элизабет надеялась, что в следующем письме она уже сможет сообщить что-нибудь о
семействе Бингли.
Нетерпение, с которым она ждала второго письма, было вознаграждено так, как обычно
вознаграждается всякое нетерпение. Проведя неделю в столице, ее сестра ни разу не встретилась
с Кэролайн и ничего о ней не слышала. Джейн объяснила это тем, что ее письмо, отправленное
подруге еще из Лонгборна, по какой-то причине затерялось.
“Тетушка, – продолжала она, – собирается завтра побывать в той части города, и я
воспользуюсь случаем, чтобы нанести визит на Гровнор-стрит”.
Следующее письмо было написано после этого визита и встречи с мисс Бингли.
“Кэролайн, по-видимому, была не в духе, – говорилось в письме, – но она очень
обрадовалась встрече со мной и упрекнула меня за то, что я не сообщила ей о своем приезде из
Лонгборна. Я поэтому была права, предположив, что мое последнее письмо до нее не дошло.
Разумеется, я у нее спросила, как поживает ее брат. Он здоров, но так много времени проводит с