хотя и с довольно правильными чертами, казалось невыразительным. Она почти все время
молчала, если не считать нескольких фраз, обращенных к миссис Дженкинсон, ничем не
примечательной женщине, занятой только разговором с воспитанницей и тем, чтобы получше
установить перед ее глазами защитный экран.
Гости не просидели и пяти минут, как их пригласили подойти к окну и полюбоваться
открывавшимся из него видом. Мистер Коллинз принялся при этом расхваливать его красоты, а
леди Кэтрин снисходительно пояснила, что смотреть на этот вид еще приятнее в летнее время.
Обед оказался превосходным, и, пока он продолжался, им были представлены все предметы
сервировки и вся прислуга, обещанные мистером Коллинзом. Как он и предвидел, ему, по
желанию ее светлости, пришлось занять место напротив хозяйки дома. При этом он выглядел
так, как будто удостоился высочайшей почести в мире. Он орудовал ножом, ел и восхищался
каждым подаваемым блюдом. Сначала мнение высказывал мистер Коллинз, а следом за ним –
сэр Уильям, который достаточно пришел в себя, чтобы как эхо повторять слова зятя. К
удивлению Элизабет, леди Кэтрин не только переносила все это, но даже казалась довольной их
чрезмерным восхищением и смотрела на них с самой снисходительной улыбкой, особенно в тех
случаях, когда поданное блюдо оказывалось для них совершенно незнакомым. Никакой беседы
за столом так и не завязалось. Элизабет была готова поддержать разговор, но она сидела между
Шарлоттой и мисс де Бёр. Первая была целиком занята тем, что прислушивалась к словам
хозяйки, а вторая ни разу на протяжении обеда не обратилась к Элизабет. Внимание миссис
Дженкинсон было полностью поглощено тем, чтобы ее подопечная больше ела, уговорами
попробовать еще одно блюдо и расспросами о ее самочувствии. Мария не могла произнести ни
слова, а джентльмены все время ели и восторгались.
Когда дамы вернулись в гостиную, Элизабет не оставалось ничего другого, как выслушивать
рассуждения леди Кэтрин, продолжавшиеся без перерыва до тех пор, пока не подали кофе.
Хозяйка дома высказывала мнения с такой уверенностью, которая свидетельствовала о том, что
она не привыкла к возражениям. Она подробнейшим и самым нескромным образом
расспрашивала Шарлотту о ее домашних делах, давала ей всевозможные советы, объясняла, как
следует вести ее маленькое хозяйство, и наставляла ее в отношении ухода за птицей и коровами.
Элизабет поняла, что для этой важной дамы не существовало мелочей, недостойных ее
внимания, если только эти мелочи служили ей поводом поучать окружающих. Отвлекаясь от
обсуждения различных дел миссис Коллинз, леди Кэтрин обращалась со всевозможными
вопросами к Марии и Элизабет. В особенности ее интересовала мисс Беннет, о родне которой
ей было известно меньше всего и которую она охарактеризовала, обращаясь к Шарлотте, как
вполне приличную и миловидную девицу. Постепенно она разузнала у Элизабет, сколько у нее
сестер, старше они или моложе, можно ли надеяться, что какая-нибудь из них выйдет замуж,
красивы ли они и где получили воспитание, какой экипаж у ее отца и какова была девичья
фамилия ее матери. И хотя Элизабет сознавала бесцеремонность подобного допроса, она давала
хозяйке дома каждый раз исчерпывающие ответы. Далее леди Кэтрин заметила:
– Я слышала, имение вашего батюшки наследуется по мужской линии и должно перейти к
мистеру Коллинзу? В данном случае, имея в виду ваши интересы, миссис Коллинз, – сказала
она, обращаясь к Шарлотте, – я, конечно, не могу этому не радоваться. Но вообще я не одобряю,
когда женщин в семье лишают наследственных прав. В семействе сэра Льюиса де Бёра, слава
богу, не сочли нужным заводить этот порядок. Вы поете и играете, мисс Беннет?
– Немножко.
– Мы в таком случае будем рады как-нибудь вас послушать. У меня, знаете, превосходный
инструмент, верно, получше, чем… Вы сами в этом убедитесь. А ваши сестры тоже поют и
играют?
– Да, одна из них.
– Почему же только одна? Нужно было научить всех. У мистера Уэбба музыкой занимались