Потом обращаются ко мне:
- А ну-ка, большевицкий механик, разберите, кто из нас прав.
Из прежней команды - ни одного человека. Очевидно, они все арестованы.
Откуда собрали этих людей?
Я не стал их разбирать, а сейчас же полез на кожух, чтобы соединить пар обоих котлов. Все это сделал в одну минуту. А когда слез, научил кочегаров, как держать пар в котлах. Затем распределил вахту, - оставил только двух человек, а остальных отослал отдыхать, - и вернулся в машинное отделение.
Осматриваю машину. Загрязнена она, в ржавчине и запустении. Испытываю отдельные части, смазываю; привожу все в порядок. Мрачный машинист Позябкин помогает мне довольно добросовестно.
Подвахтенный, машинист Маслобоев, пьет чай и говорит всякий вздор. Одно лишь я замечаю - он очень заинтересован мною, точно я представляю собою редкую диковинку. Пристает с разными вопросами.
- Коммунисты собираются устроить рай на земле и хвалятся, что они все знают. А скажите мне, господин большевик, знаете ли вы, какой в мире самый несчастный ребенок?
Он помолчал, вытянув ко мне длинную шею. Не дождавшись ответа, торжествующе рассмеялся. Потом замахал правой рукой, точно на балалайке заиграл. Я услышал его хрипучий голос:
- Значит, не можете ответить. Хо-хо. Так я вам скажу. В мире самый несчастный ребенок - это поросенок: у него одна только мать - и та свинья. А это потому вы не знаете, что в цирк не ходите...
Но я, не обращая внимания на издевательства Маслобоева, осторожно спрашиваю его:
- Долго нам придется быть в пути?
- Пустое: часов пять.
- Куда же это мы направляемся?
Каждое слово его ершом топорщится у меня под черепом, колет:
- Одно только знаю, что идем партизан лупить. Хо-хо, будет горячее дельце. Алеша, ша! Не пикни! Тут сила...
Из памяти у меня не выходит сын. Поблизости нет других партизан, кроме того лишь отряда, где находится Николай. Вернее всего - туда именно направляется "Лебедь". В сопках недалеко от моря находятся партизаны. Быть может, они отдыхают. И никто из них не подозревает, что скоро на берег высадится десант, хорошо вооруженный. Окружат их, переловят. А потом начнется расправа. Может случиться даже так, что в последний момент Николай увидит своего отца.
Что он подумает обо мне?
У меня конвульсивно задергались губы.
- А вы, господин большевик, должно быть, кур воровали? - спрашивает меня Маслобоев.
Поворачиваю голову. Качаясь, двоится знакомое лицо с большим носом, насмешливо скалятся зубы.
- Каких кур?
- Не знаете? Хо-хо. Отчего же у вас руки трясутся?
Скоро заработала машина. Немного времени спустя пароход начал покачиваться. Я понял, что мы выходим в открытое море.
Часовой все время смотрит за мной. Помимо винтовки - у него еще ручная граната. За пояс заткнута. Своим присутствием он как бы напоминает мне, что судьба моя решена - смерть. Я в этом нисколько не сомневаюсь. Сделаю только рейс, а дальше - балласт на шею и в морскую пучину. А тут еще Николай в воображении рисуется: светловолосый, с синими глазами, живой и любознательный; вот он мечтает, подготовившись, поступить в технологический институт, и я ему сочувствую в этом. И что же? Этот здоровый и румяный парень, которому жить бы и жить, скоро будет уничтожен.
Голова моя разваливается от горьких дум.
Я работаю машинально, без участия мозга, только благодаря многолетней практике. Руки сами знают, что нужно делать.
С каждым ударом моря, при каждом крене часовой пугливо озирается. Лицо у него становится бледным, с зеленоватым оттенком, глаза мутнеют. Он положил винтовку на настилку, а сам держится за токарный станок, чтобы не свалиться.
- Чтоб дьяволы слопали вас вместе с кораблем! Ох, до чего мутит...
На машиниста меньше действует качка. Он рассказывает мне:
- Где Зубаревский отряд партизан? Уничтожен. А где Чижаевская шайка? Всю ее переловили и на солнышко посушить повесили. Чудак! Тут пушки, винтовки, пулеметы, а там только дробовики да самодельные пики. Куда уж эти бараны лезут сражаться против львов?
Я стараюсь не слушать Маслобоева, но слова сами назойливо лезут мне в голову. Он кажется мне исчадием ада. Хочется броситься на него, столкнуть его под размах мотыля, чтобы машина окрасилась человеческой кровью. Но я молчу. Только крепче стискиваю зубы.
Маслобоев подходит ко мне ближе.
- Скажи на милость, господин большевик, зачем это ваши коммунисты хотят свергнуть самого бога?
Обыкновенно я очень осторожно и терпеливо относился к религиозным чувствам другого человека. А тут случилось нечто странное. Глаза у меня полезли на лоб. Я придвинулся к машинисту почти вплотную. Он взглянул на меня и сделал шаг назад.
- У вас лицо злое, как морда у рыси.
Как я удержался, чтобы не вцепиться в его горло?
Вместо этого я начал шарлатанить.
- Не в этом дело, господин машинист, - говорю я сквозь зубы. - Теперь я задам вам вопрос.
- Ну?
- Жена у вас есть?
- Да.
- А бога любите?
- Бога нельзя не любить: он есть альфа и омега.
- Так. Теперь скажите: что вы стали бы делать, если бы свою жену застали спящей в постели с самим богом?
Маслобоев дернулся, ощетинился и громко крикнул:
- Дьявол!
Он повернулся и быстро полез по железным трапам паверх.
В этот именно момент и родилась у меня мысль, от которой самому стало страшно.