В стекло уткнув свой черный нос,
все ждет и ждет кого-то пес.
Я руку в шерсть его кладу,
и тоже я кого-то жду.
Ты помнишь, пес, пора была,
когда здесь женщина жила.
Но кто же мне была она?
Не то сестра, не то жена.
А иногда, казалось, дочь,
которой должен я помочь.
Она далеко… Ты притих.
Не будет женщин здесь других.
Мой славный пес, ты всем хорош,
и только жаль, что ты не пьешь!
Евгений Евтушенко — Мой пес
В семидесятых с подачи "Комсомольской правды" страну обошла история
овчарки, брошенной хозяином в аэропорту.
Больше года ждала она предателя. Потом ее взяла любительница из
Красноярска.
В полете их сопровождал ветврач из Московского общества защиты
животных. И не зря, у овчарки дважды отказывало сердце…
Мое стихотворение об этом, тоже было опубликовано в «Комсомолке», я тогда еще не определился уголовником, хоть первый срок оттянул, и публиковать стихи не считал нарушением воровской этики. К тому же для мошенника не все криминальные законы писаны. Например, я имел право не ставить на руку наколки, так как профессия требовала скрытности. Кем я только не представлялся: профессором, маэстро, сотрудником КГБ, работягой с Заполярья, шахматным мастером… Кстати, в шахматы действительно был кандидатом в мастера еще по школе. Чаще всего притворялся журналистом, которых в СССР побаивались. Ну и ксивы, естественно, имел соответствующие.
Вернусь к стихам… тут как раз подумалось, что в отличие от многих попаданцев, делающих имя на чужих стихах или музыке, вполне могу свои использовать. Для этого времени они не столь плохи, ибо еще не вырос Бродский, не прославились должным образом Евтушенко, Рождественские, Вознесенский, Окуджава, наша Ахмадулина… да и оттепель еще в разгаре. А вот это, про брошенную собаку, могу прямо сейчас в «Комсомолку» отнести.
Собаку бросили. Уехали. И — вот
Она встречает никого который год.
Она садится там, где гаснет гул,
Где самолет швартуется, у трапа.
В отчаянном движении вперед
Сидит, вся напряженная, собака.
Проходят мимо миллионы ног
И виновато смотрят стюардессы.
Собака просто ждет который год,
Как обнаженный символ ее сердце.
Прости же пес, ведь я не виноват,
Ну, разве, в том, что создан человеком,
Что стал твоим предателем собрат,
Что ты опять обманут нашим веком.
За то, что ждешь у трапа никого,
И горя не разделишь своего.
Я ждал, пока нагуляется собака и опять копался в прошлом своего сознания из другой реальности. Несмотря на схожесть, другой. И с этим следовало завязывать, ибо свихнусь на этих «памятных датах». Надо в сегодня жить, а не во вчера. Тем более, что карьера собачника удачно складывается. И нет смысла возвращаться в воровскую эпопею, которая кончается тюрьмами с потерей здоровья. Я сидел всего три раза, из пяти задержаний. Два раза отмазался. Но в результате переболел в тюрьме туберкулезом, заработал ряд кожных заболеваний, практически ослеп. А мог бы сохранить к старости отличное здоровье, да и много лет сэкономить вольной жизни.
И вообще, нет ни вчера, ни завтра — есть лишь сегодня. Миллиарды людей живут сегодняшним днем и никаких у них мерехлюндий[1]. А я сопли распустил, хотя нахожусь в здоровом и молодом теле.
Джуля ткнула мокрым носом в руку: нагулялась, мол, работать будем?
И мы пошли работать.
По моей просьбе в МУРе выделили актовый зал, куда натолкались заинтересованные сотрудники. На задних стульях разместили с охраной задержанного вчера вечером Никонова старшего.
Я пошел по рядам с авоськой, которую всю ночь вымораживал за окном, чтоб убрать посторонние запахи.
— Товарищи, хочу продемонстрировать работу настоящей ищейки. Сейчас вы дадите мне по какой-нибудь вещи, я вернусь на сцену и собака постарается найти владельцев этой вещи.
Я собрал семь вещей: перчатки, носовые платки, одна лыжная шапочка. Вернувшись на сцену разложил их на столе и взял первой в руку именно шапочку:
— Джуля, нюхай — ищи!
Держа в руках шапочку спустился в зал, где овчарка уже гавкнула на владельца. Так повторил семь раз. Собака работала весело.
Вернулся на сцену, сказал:
— Внимание. Теперь, после демонстрации способностей ищейки, я достаю пакет с эспандером, найденном на месте преступления — в ограбленной квартире товарища Ойстраха. Заметьте, эксперт его законсервировал в специальном пакете после снятия отпечатков. Брал пинцетом. Так что запах владельца, который жал его в руке и, наверное, носил в кармане, сохранился. Сейчас собака понюхает и попытается найти владельца в этом помещении:
— «Нюхай! Ищи!»
Овчарка уверенно спустилась в зал и пошла по рядам, принюхиваясь верхним чутьем. Я специально отпустил её без поводка. Вскоре остался ожидаемый лай и возглас:
— Убери собаку, мусор, я чистуху напишу.
Ну а меня забрали из МУРа два молодца. Они, как я понял, долго будут меня курировать, так как Никита Сергеевич увлекся собаководством. Хрущев, будучи энергичным, но недалеким, был натурой увлекающейся. Одно из самых ярких проявлений хрущёвского волюнтаризма — кукурузная лихорадка: попытка массового внедрения кукурузы в сельском хозяйстве СССР в 1950-х — 1960-х годах. Попытка не учитывала климатических условий страны, поэтому была в целом провальной. Привыкшие к рабскому повиновению председатели колхозов по указанию партийной власти сеяли кукурузу в местах, климатически не подходящих для её выращивания даже на силос.
Я где-то даже сочувствовал первому секретарю КПСС, который искренне хотел при помощи расширения посадок этого ценного зернового и кормового растения накормить всю страну, догнать и перегнать Америку по производству мяса и молока.
Н. С. Хрущев не был дураком, иначе бы не выжил в сталинской мясорубке. Ему было выгодно выглядеть простачком-дурачком, но на самом деле это был мужик, крестьянского разлива, понимающий расклад политических сил. Он, конечно, был марксист-ленинец за коммунизм-социализм. Эта наивность его тоже лежит в плоскости социальных благ для общества. А вот интеллектом он не обладал, поэтому буквально ненавидел творческую интеллигенцию, авангард. Вот как он орал на Андрюшу Вознесенского — (историческая запись): https://youtu.be/3f9izHJGIoo
Но похоже я и сам смогу встретиться с Никитой Сергеевичем, воочию так сказать. С той же радостью, с которой он уничтожал военный флот, армию, органы правопорядка, Никита решил возрождать кинологию. Правда этого ученого слова он не знал, но собак уважал. Не удивительно, Хрущёв летом работал пастухом. Когда Никите Хрущёву исполнилось девять лет, отец окончательно забрал его из церковно-приходской школы и отправил работать в поле. «Я выучился считать до 30, и отец решил, что учения с меня хватит, — вспоминал Никита Сергеевич. — Всё, что тебе нужно, — выучиться считать деньги, а больше тридцати рублей у тебя все равно никогда не будет».
— Мне надо подготовится заранее, — твердо заявил я сопровождающим. — Мне нужен стерильный шприц, герметичные склянки (тоже стерильные), к тому же мы с собакой сегодня еще толком не ели.
— В Кремле накормят, ответствовал мне куратор от КГБ, Никита Сергеевич назначил на пять, а сейчас только четыре.
— Тогда уж не будем кушать вовсе. Собака не может работать с полной отдачей, если сытая. Чаю выпью.
Принесли чай. В знаменитых мельхиоровых подстаканниках со звездами. Сушки принесли, тоже памятные. Конфеты «Мишка косолапый» знаменитой фабрики: «Красный октябрь». «Если хочешь кушать «Мишку», заведи себе сберкнижку», — писал Маяковский.
Джуля негромко тявкнула, возмущенная моим поведением.
— Извини — прости, — сказал я, развертывая ей парочку конфет. Удивительно, но если положить перед ней колбасу и конфету, выберет конфету. Я и сам в прошлой жизни был сладкоежкой, что часто встречается у потенциальных алкоголиков. А в этой равнодушен к сладкому, хотя отказываться от дорогих конфет не стану.
Пока суть да дело, подошло время встречи с Никитой Сергеевичем. Хрущев вкатился в небольшой зал, который нам выделили для демонстрации, бодрым колобком. Он оказался толще, чем я считал раньше, но весь лучился азартом и жизненной энергией. Уверенно подошел к собаке, протянул ей кусок колбасы.
— Отказу от приема пищи от посторонних я всегда обучаю собак в начале дрессуры. Два приема, важных на мой взгляд: отказ от пищи на земле и из рук постороннего — первый, мгновенный подход по команде — второй. Не столько потому, что неправильно звать — зазывать собаку, сколько, чтоб не попала под машину, расшалившись, не подставилась под нож преступника… да мало ли. Чтоб ребенка — малыша не напугала!
Поэтому овчарка вопросительно посмотрела на меня, не раскрывая пасть. «Мол, как с утра кусочек колбасы съела, так две конфетки — пустяк для такой крупной собаки, как я!»
— Джуля, «Можно!», — сказал я, — «Можно, ешь!»
Псина осторожно взяла лакомство.
— Так её Джуля зовут: — чему-то обрадовался Хрущев. — У меня была собака, Джульбарс звали. Помогала коров пасти. Да, да, я в детстве и в церковно-приходскую школу ходил, и коров пас за еду. А теперь государством руковожу. Такая у нас политика, у коммунистов — любая прачка или пастух может выучиться и руководить заводом, колхозом или, как я, государством! Ну и что будешь показывать? Удиви меня!
— Удивлю, — сказал я, — только сперва выведу собаку за дверь, чтоб она не видела, что мы ей за испытание готовим.
— Интересно, интересно, — сказал Хрущев, усаживаясь на мягкий стул и приготовившись к развлечению. — Я читал твою докладную по собаководству в стране, упустили мы эту науку, упустили.
[1] Мерехлюндию придумал Чехов, впервые употребив этот неологизм в драме «Три сестры». Критикам слово не понравилось, но его стали употреблять.