- Пять лет, шестой пошел,- отвечала мать Манефа.
- Пять лет... шестой...- медленно проговорила игуменья и улыбнулась.- Это выходит - она в тот год родилась, как ты в обитель вступила. Ну, что ж! Бог благословит на доброе дело.
Смущенная словами Екатерины, Манефа побледнела как полотно и до земли поклонилась игуменье. Григорий Ильич через несколько дней привез из Городца хорошенькую бойкую девочку Флену Васильевну. Выросла Фленушка в обители под крылышком родной матушки. Росла баловницей всей обители, сама Манефа души в ней не слышала. Но никто, кроме игуменьи, не ведал, что строгая, благочестивая инокиня родной матерью доводится резвой девочке. Не ведала о том и сама девочка. Прошло еще сколько-то лет, скончалась в обители игуменья мать Екатерина. После трехдневного поста собирались в часовню старицы, клали жеребьи за икону пречистой богородицы, пели молебный канон спасу милостивому, вынимали жребий, кому сидеть в игуменьях. Манефе жребий вынулся. В ноги ей вся обитель разом поклонилась, настоятельский жезл ей поднесли и с пением духовных песен повели ее в игуменские кельи... Разумно и правдиво правила Манефа своей обителью. Все уважали ее, любили, боялись. Недругов не было. "Давно стоят скиты керженские, чернораменские, будут стоять скиты и после нас, а не бывало в них такой игуменьи, как матушка Манефа, да и впредь вряд ли будет". Так говорили про Манефу в Комарове, в Улангере, в Оленеве и в Шарпане и по всем кельям и сиротским домам скитов маленьких.
Обительские заботы, чтение душеполезных книг, непрестанные молитвы, тяжелые труды и богомыслие давно водворили в душе Манефы тихий, мирный покой. Не тревожили ее воспоминания молодости, все былое покрылось забвением. Сама Фленушка не будила более в уме ее памяти о прошлом. Считая Якима Прохорыча в мертвых, Манефа внесла его имя в синодики постенный и литейный на вечное поминовение.
И вдруг нечаянно, негаданно явился он... Как огнем охватило Манефу, когда, взглянув на паломника, она признала в нем дорогого когда-то ей человека... Она, закаленная в долгой борьбе со страстями, она, победившая в себе ветхого человека со всеми влеченьями к миру, чувственности, суете, она, умертвившая в себе сердце и сладкие его обольщения, едва могла сдержать себя при виде Стуколова, едва не выдала людям давнюю, никому не ведомую тайну.
Слушая длинный рассказ паломника, Манефа духовно утешалась и радовалась. "Благодарю тебя, господи,- мысленно говорила она,- о твоих благодеяниях, милостиво на нас бывших. Не погнушался еси нашею скверною и грешника сего суща воздвигнул еси потрудитися и послужити во славу имени твоего!"
Нелицемерен был поклон ее перед бывшим полюбовником. Поклонилась она не любовнику, а подвижнику, благодарила она трудника, положившего душу свою на исканье старообрядского святительства... Ни дубравушки зеленые, ни кусты ракитовые не мелькнули в ее памяти...
Но едва отошла от паломника, все ей вспомнилось... Бежать, бежать скорей!..
Бежать не удалось... Патап Максимыч помешал... Надо жить под одной кровлею с ним... И Фленушка тут же... Бедная, бедная!.. Чует ли твое сердечушко, что возле тебя отец родной?
Стоит Манефа перед темными ликами угодников, хочет читать - не видит, хочет молиться - молитва на ум нейдет...
- Просвети ум мой, господи,- шепчет она,- очисти сердце мое!..
А в ушах звучат то веселые звуки деревенского хоровода, то затейный хохот на супрядках, то тихий, ласкающий шепот во ржах... Затряслась всем телом Манефа...
- О господи, господи! - шептала она, взирая на икону Спаса.
И холодная, как лед, без памяти, без сознания, тихо опустилась на помост моленной.
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
На другой день столы работникам и народу справлялись. Вгорнице весело шел именинный пир. Надивиться не могли Снежковы на житье-бытье Патапа Максимыча... В лесах живет, в захолустье, а пиры задает, хоть в Москве такие.
Провожая Снежковых, Патап Максимыч не только не повел речи про сватовство, но даже намека не сделал, а когда на прощанье Данила Тихоныч завел было речь о том, Патап Максимыч сказал ему:
- Не раненько ль толковать об этом, Данило Тихоныч? Дело-то, кажись бы, не к спеху. Время впереди, подождем, что бог пошлет. Есть на то воля божья, дело сделается; нет - супротив бога как пойдешь?
- Оно, конечно, воля божия первей всего,- сказал старый Снежков,- однако ж все-таки нам теперь бы желательно ваше слово услышать, по тому самому, Патап Максимыч, что ваша Настасья Патаповна оченно мне по нраву пришлась - одно слово, распрекрасная девица, каких на свете мало живет, и паренек мой тоже говорит, что ему невесты лучше не надо.
- На добром слове покорно благодарим, Данило Тихоныч,- отвечал Патап Максимыч,- только я так думаю, что если Михайло Данилыч станет по другим местам искать, так много девиц не в пример лучше моей Настасьи найдет. Наше дело, сударь, деревенское, лесное. Настасья у меня, окроме деревни да скита, ничего не видывала, и мне сдается, что такому жениху, как Михайло Данилыч, вряд ли она под стать подойдет, потому что не обыкла к вашим городским порядкам.
- Это не беда. Долго ль приобыкнуть! - возразил Снежков.- Нет уж, вы напрямик скажите, Патап Максимыч. можно нам надеяться аль не можно?
- Да чего же тут надеяться-то? - говорил Патап Максимыч.- От меня ни отказу, ни приказу нет. Ведь хоша у нас с вами, Данило Тихоныч, и были разговоры, так ведь это так... Мало ль что за столиком с рюмочками промеж приятелей говорится?.. Вы не всяко лыко в строку пускайте!.. Опять же было у нас с вами говорено так: если делу тому сделаться, так разве на ту зиму. Стало, и будем ждать той зимы. Там что господь укажет... А все ж моя Настасья не порогом поперек вам стала, ищите где лучше и на мне не взыщите, коли до той поры Настасье другой жених по мысли найдется. А воли с нее не снимаю, у девки свой разум в голове,- сама должна о судьбе своей рассудить.
- Как же это понимать надобно, Патап Максимыч? - немного помолчав, спросил Снежков.- Ведь это значит отказ, как длинный шест. - Где же тут отказ, Данило Тихоныч? - сказал Патап Максимыч.- Никакого отказу вам нет от меня... Отказ бывает, когда сватовство идет, а разве у нас сватовство в настоящем виде, как следует, было? Разговоры только были. По-приятельски поболтали от нечего делать... Да и тут было сказано - до зимы ожидать... Там, опять-таки говорю я вам, увидим, что бог даст... И отказывать не отказываю, и обещать не обещаю... Опять же надо прежде Настасью спросить, ведь не мне жить с Михайлом Данилычем, а ей: с дочерей я воли не снимаю, хочет - иди с богом, а не хочет - неволить не стану.
- Помнится мне, в Городце не такие речи я слышал от вас, Патап Максимыч?с усмешкой промолвил Снежков.- Тогда было, кажись, говорено: "Как захочу, так и сделаю".
Передернуло Патапа Максимыча. Попрек Снежкова задел его за живое. Сверкнули глаза, повернулось было на языке сказать: "Не отдам на срам детище, не потерплю, чтобы голили ее перед чужими людьми..." Но сдержался и молвил с досадой: - В голове шумело, оттого и соврал. Татарин, что ль, я, девку замуж отдавать, ее не спросясь? Хоть и грешные люди, а тоже христиане. Распрощались, по-видимому, дружелюбно, но Патап Максимыч понимал, что дружба его со Снежковым ухнула. Не простит ему Данило Тихоныч во веки веков...
* * *
Проводив Снежковых, пошел Патап Максимыч в подклет и там в боковушке Алексея уселся с паломником и молчаливым купцом Дюковым. Был тут и Алексей. Шли разговоры про земляное масло. - Так и в самом деле в наших местах такая благодать водится?- спрашивал Патап Максимыч паломника.
- Есть,- отвечал Яким Прохорыч.- В большом даже изобилии. И чудное дело,прибавил он,- сколько стран, сколько земель исходил я на своем веку, а такой слепоты в людях, как здесь, нигде я не видывал! Люди живут - хоть бы Ветлугу взять - беднота одна, лес рубят, луб дерут, мочало мочат, смолу гонят бьются, сердечные, век свой за тяжелой работой: днем не доедят, ночью не доспят... О, как бы не ихняя слепота!.. Стоит только землю лопатой копнуть, и такое тут богатство, что целый свет можно бы обогатить. По золоту ходят, а его не примечают... Бабы у них дресвой полы моют. Не дресвой они моют, червонным золотом... Вот ведь что значит, как человек-от в понятии не состоит!.. Известно: живут в лесах, людей, которы бы до всего доходили, не видывали... Где им знать?
- Где ж эти самые места?- спросил Патап Максимыч.
- Сказано - на Ветлуге,- отвечал Стуколов. - Ветлуга-то велика. Ты скажи, которо место,- приставал к паломнику Патап Максимыч. - Где именно те места, покаместь не скажу,- отвечал Стуколов.- Возьмешься за дело как следует, вместе поедем, либо верного человека пошли со мной.
- Я хоть сейчас готов,- сказал Патап Максимыч.
- Сейчас нельзя,- заметил Стуколов.- Чего теперь под снегом увидишь? Надо ведь землю копать, на дне малых речонок смотреть. Как можно теперь? Коли условие со мной подпишешь, поедем по весне и примемся за работу, а еще лучше ехать около Петрова дня, земля к тому времени просохнет... болотисто уж больно по тамошним местам.
- Летом нельзя мне,- заметил Патап Максимыч.- Да кума могу попросить Ивана Григорьевича. А коли ему недосужно, вот его спосылаю,- прибавил он, показывая на Алексея.- Теперь-то что же надо делать ? - Капиталом войти, потому расходы,- сказал Яким Прохорыч.- Условие надо писать, потом в сроки деньги вносить.
- На что же деньги-то? - спросил Патап Максимыч.
- Мало ль на что,- отвечал Стуколов.- Шурфы бить, то есть пробы в земле делать, землю купить, коли помещичья, а если казенная, в Питере хлопотать, чтобы прииск за нами записали... Да и потом, мало ль на что денег потребуется. Золото даром не дается... Зарой в землю деньги, она и станет тебе отплачивать.
- Да ты расскажи по порядку, как этим делом надо орудовать, как его в ход-от пустить? - допрашивал паломника Патап Максимыч.- Хоть наше дело не то, чтобы луб драть, однако ж по этому делу, что про лыкодеров ты молвил, то и к нашему брату пристало: в понятии не состоим, взяться не умеем.
- То-то и есть! - сказал Стуколов.- Без умелых людей как за такое дело приниматься? Сказано: "Божьей волей свет стоит, человек живет уменьем". Досужество да уменье всего дороже... Вот ты и охоч золото добывать, да не горазд - ну и купи досужество умелых людей.
- Да как его купить-то? - усмехнувшись, молвил Патап Максимыч.- На базаре не продают.
- Вот что,- сказал Стуколов,- складчину надо сделать, компанию этакую. Слыхал про компании, что складочными деньгами дела ведут? - Как не слыхать? молвил Патап Максимыч.- Только в этом деле, сказывают, много греха живет обижают. - На то глаза во лбу да ум в мозгу, чтоб не обидели,- отвечал Стуколов.- Видишь ли: чтоб начать дело, нужен капитал, примером тысяч в пятьдесят серебром.
- В пятьдесят? - воскликнул Патап Максимыч.- Эк тебя!.. Ровно про полтину сказал. Пятьдесят тысяч деньги, брат, не малые, зря неваляются... Эко слово молвил! Пятьдесят тысяч!.. Да у меня, брат, и половины таких денег в ларце-то не найдется, да если и кума и Михайлу Васильича взять, так и всем нам пятидесяти тысяч наличными не собрать. У нас ведь обороты, торговля... У торгового человека наличными деньги не лежат. А заведенных дел ради твоего золота я не нарушу... Что-то еще там на Ветлуге будет, а заведенное дело изведано - с ним идешь наверняка. Хоть и сулишь ты горы золота, однако же я скажу тебе, Яким Прохорыч, что домашний теленок не в пример дороже заморской коровы. - Так как же, Патап Максимыч, будет наше дело? - после минутного молчания спросил Стуколов.
- Да уж верно так и будет, что твои блины отложить до другого дня. Не подходящая сумма,- отвечал Патап Максимыч.
- Меньше нельзя,- равнодушно отвечал Стуколов.- Пятидесяти тысяч не пожалеешь - миллионами будешь ворочать... Слыхал, как в Сибири золотом разживаются?
- Слыхать-то слыхал,- отвечал Патап Максимыч.- Да ведь то Сибирь, место по этой части насиженное, а здесь внове, еще бог знает, как пойдет.
-Ветлужские прииски богаче сибирских - верь моему слову,- сказал Стуколов.- Гляди... И вынул паломник из замшевого мешка полгорсти золотого песку и стал пересыпать его. Глаза так и загорелись у Патапа Максимыча. Закусил он губу.
- Этой благодати на Ветлуге больше, чем в Сибири,- говорил Стуколов,- а главное, здешняя сторона нетронутая, не то, что Сибирь... Мы первые, мы сметанку снимем, а после нас другие хлебай простоквашу...
- Да впрямь ли ты это на Ветлуге нашел? - спросил Патап Максимыч, не спуская глаз с золотой струи, падавшей из рук паломника.
- Божиться, что ль, тебе?.. Образ со стены тащить? - вспыхнул Стуколов.- И этим тебя не уверишь... Коли хочешь увериться, едем сейчас на Ветлугу. Там я тебя к одному мужичку свезу, у него такое же маслице увидишь, и к другому свезу, и к третьему.
- Что ж, это можно,- сказал Патап Максимыч.- Сколько ж денег потребуется? - Да покаместь гроша не потребуется.- отвечал Стуколов.- Пятьдесят тысяч надо не сразу, не вдруг. Коли дело плохо пойдет, кто нам велит деньги сорить по-пустому? Вот как тебе скажу - издержим мы две аль три тысячи на ассигнации, да если увидим, что выгоды нет,- вдаль не поедем, чтоб не зарваться...
- Две либо три тысячи! - раздумывал Патап Максимыч.- Ну это еще туда-сюда... На этом можно помириться. А насчет пятидесяти серебра - нет, брат, шалишь, мамонишь.