- Ох искушение!.. Ах вы, беспутные!.. Очумели вы, девицы, аль с ума спятили? - в источный голос кричала мать Виринея, изо всей силы стуча по столу кленовым гребнем.- Да перестаньте же, бесстыжие, перестаньте, непутные!.. Сейчас у меня перестаньте, не то возьму кочергу да всех из келарни вон.Насилу-насилу добилась старушка, чтоб смолкла песня греховная. Зато шутливая болтовня и веселый хохот поднялись пуще прежнего. Повскакали девицы из-за работы, и пошла у них такая возня, что хоть святых вон неси.
Устала мать Виринея. Задыхаясь, села на лавку, опустила руки на колена.
- Ах, вы, бесстыжие! - изнемогая, ворчала она.- Ах вы, разбойницы! Уморили меня, старуху... Услышит Марья Гавриловна, что тогда будет?.. Что про вас подумает?.. А?.. Погодите у меня, дайте срок: все матушке Манефе скажу, все, все... Задаст она вам, непутные!.. Заморит на поклонах да в темных чуланах...
Нашалившись досыта, усталые девицы, через силу переводя дух, расселись по лавкам, где кто попало. Пристают к Виринее:
- Матушка, не сердись! Преложи гнев на милость?.. Мы ведь только маленько... Прости, Христа ради... Да пожалуйста, матушка... Мы тебе хорошую песню споем, духовную. Так говорили девицы, перебивая друг дружку и ласкаясь к матери Виринее.
- Ах вы, злодейки, злодейки!.. Совсем вы меня измучили... Бога вы не боитесь. Совести нет у вас в глазах... Что вы, деревенские, что ли, мирские?.. Ах вы, греховодницы, греховодницы!.. И голос Виринеи все мягче и мягче становился; не прошло трех-четырех минут, обычным добродушным голосом говорила она пристававшим к ней девицам: - Полно же, полно... Ну, бог простит... Спойте же хорошее что-нибудь... Живете в обители, грех беса тешить греховными бесстудными песнями.
Марья головщица сильным грудным голосом завела унылую скитскую песню. Другие белицы дружно покрыли ее хором:
Воззримте мы, людие, на сосновы гробы,
На наши превечные домы,
О, житие наше маловременное!
О, слава, богатство суетное!
И слезы убожества и гордость завистная
На сем вольном свете все минёт.
Бог нам дает много, а нам-то все мало,
Не можем мы, людие, ничем ся наполнить!
И ляжем мы в гробы, прижмем руки к сердцу
Души наши пойдут по делам своим,
Кости наши пойдут земле на предание,
Телеса наши пойдут червям на съедение,
А богатство, гордость, слава куда пойдут?
Покинем же гордость,
Возлюбим мы кротость,
За всех потрудимся,
И тем себе купим
Небесное царство.
Стихли уныло-величавые звуки песни о смертном часе, и дума хмарой подернула веселые лица. Никто ни слова. Мать Виринея, облокотясь руками и закрыв лицо, сидела у края стола. Только и слышна была неустанная, однообразная песня сверчка, приютившегося за огромною келарскою печкой.
- Спаси вас господи, родненькие! - подымая голову, дрожащим сквозь слезы голосом говорила мать Виринея. - Ну вот так и хорошо, вот так и прекрасно... Теперь и ангелы божии прилетели на нашу беседу да, глядя на вас, радуются... А то все у вас скоки да голки... Нехорошо, девушки... Как дым отгоняет пчелы, так бесчинные беседы и бесстудные песни ангелов божиих отгоняют. Отходящим же им приходит бес темен, сея свой злосмрадный дым посредине беседующих. Слышания же чтения и песен духовных враг стерпети не может, далече бежит от бесед благочестивых. Так-то, девоньки!.. Ну-те-ка, пойте еще, красавицы, утешьте старуху... Зачинай-ка, Марьюшка!
Началась новая песня:
Ах, увы, беда.
Приходит чреда,
Не вем, когда
Отсела возьмут куда...
Боюся страшного суда,
И где явлюся я тогда?..
Плоть-то моя немощна,
А душа вельми грешна.
Ты же... смерте, безобразна и страшна!
Образом своим страшишь,
Скоро ты ко мне спешишь,
Скрыты твои трубы и коса,
Ходишь всюду нага и боса.
О, смерте! Нет от тя обороны
И у царей отъемлешь ты короны,
Со архиереи и вельможи не медлишь,
Даров и посулов не приемлешь;
Скоро и мою ты хощешь душу взяти
И на страшный суд богу отдати.
О люте в тот час и горце возопию,
Когда воззрю на грозного судию.