И, подсев к Марьюшке, стала шептать ей на ухо:
- Наших-то кстати сюда принесло... Я их за бока... Завтра ж пусть едут к попу уговариваться... Нам с тобой в скиту век свековать - так хоть на чужую свадебку полюбуемся!.. Аль не свенчать ли заодно и тебя с черномазым саратовцем?
- Полно городить-то! - с кислой улыбкой промолвила Марьюшка и отвернулась к окну.
- А ты полно губу-то кверху драть!.. Слушай, да ни гу-гу - слова не вырони...- говорила Фленушка.- Устинью на другой день праздника в Казань. Васенька в Шарпан не поедет - велим захворать ему, Параша тоже дома останется... Только матушка со двора, мы их к попу... Пируй, Маруха!..
Загуляем, закурим.
Запируем, закутим!
- Задаст вам пиры Патап-от Максимыч! - ворчала Марьюшка.- У него запляшешь!
- А плевать мне на твоего Патапа!..- вскрикнула Фленушка, и страстной отвагой заискрились глаза ее.- Хоть голову с плеч, только б себя потешить!.. Что в самом деле?.. Живешь тут, живешь, киснешь, что опара в квашне... Удали места нет!.. Разгуляться не над чем!.. Самой счастья ввек не достанется, на чужое хочу поглядеть!.. Эх, Марьюшка, Марьюшка, не кровь в тебе ходит, сыворотка!..
- А матушка-то что скажет? - холодно промолвила головщица.- Ведь Параша-то племянница ей, поближе нас с тобой.
- Поближе!.. Да, поближе!..- задумалась Фленушка.- Точно!.. Огорчит это матушку!..
И замолкла Фленушка... Села у стола и, опершись на него локтем, склонила голову.
- То-то, Флена Васильевна,- молвила Марьюшка.- Скора-то ты скора, ровно блоха скачешь, а тут и язычок прикусила... Подумай-ка, что будет тогда, как матушка про твои проказы проведает... А?
- А ничего! - с места вскочив, залихватски вскрикнула Фленушка.- Зачем ей знать?.. Не мы в ответе!.. Не мы к попу поедем, не мы и в церковь повезем!.. А сегодня вечерком туда!.. Знаешь?.. Наши приедут... Раздались в стене три удара молотком.
- Матушка! - вскликнула Фленушка и стремглав кинулась из горницы.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
Когда Фленушка вошла в игуменьину келью, Манефа сидела с письмом в руках. Другое, распечатанное, лежало на столе.
- На-ка, Фленушка, садись да читай, голубка,- сказала Манефа, подавая ей письмо.- От Таифушки из Питера. Да пишет, ровно бисером нижет, мне не по глазам. Взяла письмо Фленушка.
- Осмушников Семен Иваныч из городу прислал,- продолжала Манефа.Романушка к празднику за вином туда ездил, так с ним Семен-от Иваныч нарочно ко мне прислал... Письмо страховое... Таифушка особо писала Семену Иванычу, чтоб то письмо сколь возможно скорее с верным человеком до меня дослать. Полагаю, что письмо не пустяшное... Таифушка зря ничего не делает... Читай-ка... Фленушка стала читать:
-"Господи Исусе Христе, сыне божий, помилуй нас. Аминь. Радостей райских и преблаженныя жизни в горних искательнице, святопочивших, славных и добропобедных...
- Прекрати,- молвила Манефа,- прокинь похвалы... С дела начинай.
Фленушка долго искала конца "похвалам", произнося иные вполголоса:
- "Опасной хранительнице... ангельских сил... незыблемому адаманту... пречестной матушке..."
Манефа слегка хмурилась, но ничем другим не изъявила нетерпенья, что сильно овладело ею... Не в обычае выражать его хоть бы и самому близкому человеку...
А Фленушка все ищет конца "похвалам"... Насилу в самом конце первой страницы добралась до дела.
- "И приехавши в царствующий и первопрестольный град Москву, не доезжая заставы, пристала я, матушка, у известного вам христолюбца Сергея Митрофаныча, а от него, нимало не медля, отправилась на Рогожское и у матушки Пульхерии удостоилась быть... Зело вам, матушка, она кланяется и весьма советует принять владимирского архиепископа. А он уж и поставлен от митрополита. Был прежде казначеем на Преображенском Андрей Ларивоныч, по прозванию Шутов, ленточного цеха цеховой, а ныне божиею милостью архиепископ Антоний владимирский и всея России...
- На Преображенском!.. Беспоповец!..- сумрачно промолвила Манефа и потом, едва заметно усмехнувшись, процедила сквозь зубы: - "Всея России"... Ровно святейший патриарх!.. Ох, затейщики московские!..
Заметив, что Фленушка приостановилась, Манефа сухо ей молвила:
- Вычитывай дальше, вычитывай!.. Фленушка продолжала:
- "А была я, матушка, у пречестного отца Иоанна Матвеевича, и он, скорбен сый и кончине близяся, таковое ж заповедал: прияти власть духовную преосвященного архиепископа Антония..."
- Преосвященного!- чуть слышно промолвила Манефа.- Дальше читай,- громко сказала она.
- И по всем хорошим и богатым домам его весьма похваляют, и всей Москве то архипасторство приятно. А насчет нашей святыни, что ты мне препоручила,- всю ее в Москве до безмятежных времен на хранение предала: строгановских писем иконы да книг, филаретовский "Требник", "Маргарит" острожский, "Апостол" московский первопечатный...
- Читай, кому отдала. Перечень после прочтешь,- сказала Манефа.
- "Петру Спиридонычу,- прокинув несколько строк, продолжала Фленушка,- а кресты с мощами Одигитрию, остальные книги печатные и харатейные, пятнадцать счетом, Гусевым. И говорили они, что почли бы за великое божие благословение, если б из Шарпана на гонительное время к ним Казанску владычицу прислали, пуще бы зеницы стали беречь ее и жизни б скорее лишились, чем на такое многоценное сокровище еретическому глазу на един миг дали взглянуть. А еще уведомляю вас, матушка, что по всей Москве древлеправославные христиане весьма прискорбны остаются при находящих на жительство наше напастех и весьма опасны разорения старинных наших святых мест...
А приехавши в Питер, прямо к Дмитриеву каретнику прошла. Живет от машины неподалеку, и в тот же день вместе с ним к Дрябиным ездила, а вчерашний день, в пятницу сиречь, к Громовым на дачу ездила... И сведала я от них, матушка, для нашего жительства вести неполезные - вышло строгое приказанье: все наши обители порешить беспременно. И теперь в нашу пользу никто ничего сказать не может, ни за какие миллионы. Василий Федулыч Громов так и сказал: "Если б, говорит, таковых, как я, пятьдесят тысяч человек все свои имения отдали, чтоб тому делу препятствовать, и то бы, говорит, ничего не поделали".
А указ, сказывали, вышел такой же, как по Иргизу был: всех по ревизии к скитам неприписанных выслать по ихним местам и оттоль не выпускать никуда до скончанья их веку... Часовни и моленныя велено порушить, а хозяйства отнюдь не нарушать. Значит, и келья и все имущество, какое в них,- вольны будем взять с собой, кому куда следует по закону. Потому и думаю я, матушка, что не довлеет нам зело сокрушаться; наше при нас же останется... За сим, припадая к честным стопам вашим и прося святых молитв пред господом..."
- Конец, что ли? - спросила Манефа.
- Конец,- ответила Фленушка.
- Прекрати,- сказала Манефа. Быстро встала с места, выпрямила стан и, закинув назад руки, начала ходить взад и вперед по келье.
- Возьми бумагу,- сказала Фленушке. Та вышла и воротилась с бумагой. Стала Манефа ей сказывать, что писать.
К Таифе писано, чтоб в Петербурге не засиживалась, кончала б дела скорее и ехала домой, чтоб быть в обители, когда указ будет объявлен. "Сама знаю,писала Фленушка со слов Манефы,- что от выгонки хозяйству ни малой расстройки не будет потому больше, что един от благодетелей пожаловал тысячу двести целковых на покупку в городе четырех дворовых мест. На мимошедшей неделе Полуехт Семеныч места совсем приторговал, и я дён через десять поеду в город купчие крепости совершать. А если позволено будет строенье перевезти в город, то за перевозку и плотникам за работу тот же благодетель заплатить обещался. Стало, большого убытку нам не будет, пространной жизни только лишимся: часовенной службы не станет, и канонниц нельзя будет по городам рассылать...
Делать нечего... келейно господу помолимся, убытку от того не будет, а еще свечей да ладану изойдет меньше, а в канонницы для рассылок можно будет свежих набрать, которы в списке не значатся; тем вольный ход, куда хочешь... Выгонка та меня нимало не смущает, одно только жаль - с местом расставаться... Сколько годов на нем жили: и горести и радости видели, к каждой травоньке привыкли, думали тут и жизнь скончать... Сама посуди, мать Таифа, каково мне будет, когда придется отсель уезжать?.. При моем-то хилом здоровье, при моих-то недугах!.. Бога ради, матушка, все покидай, приезжай только скорее. Немало у нас в обители и верных людей и надежных, да умных маловато, а домовитых да по хозяйству искусных, опричь тебя, кого назвать?.. В столь прискорбное время без тебя как без рук буду!.. Ради господа и пресвятой владычицы богородицы приезжай поскорее... А у Громовых да у Дрябиных покучься хорошенько, пособили бы нам ради выгонки, а мы вечные их богомолицы..."
* * *
Под вечер, только что солнышко спряталось за окраину леса, что чернее по закраю неба вкруг Комарова, только что поляны возле перелесков белыми волнами вечернего тумана подернулись, Фленушка с Марьюшкой, осторожно выйдя за околицу и сторожко озираясь во все стороны, тихо спустились в Каменный Вражек. Там уж сидели казанец с саратовцем.
- Что?.. Соловушков слушать?..- весело молвила Фленушка, и беззаботно-веселый смех ее звонко раздался по Вражку.- Опоздали, молодцы, смолкли соловушки, Петров день на дворе... Послушать песенок хотите, слушайте, как лягушки квакают.. Чу!.. как дергач трещит...
- Девичьи речи слаще птичьего щебета! Веселей соловьиного пенья голосок ненаглядной красотки! - с улыбкой промолвил молодой Самоквасов, идя навстречу к ней.
- Наскажешь турус ка колесах!.. Только послушай тебя!..- с небрежной улыбкой ответила Фленушка.
- Верное слово! - вскликнул на то Самоквасов, ровным, медленным шагом отходя с Фленушкой к ближнему перелеску.
- Так я и поверила! - отворачиваясь от него, с лукавой улыбкой молвила Фленушка.- И думать-то, чай, про меня позабыл!
- Что ты?.. Что ты, Фленушка?.. Какое ты слово сказала!.. Ножом ровно резнула!.. Хороша встреча после целого года, неча сказать!..- непритворно волнуясь, говорил Самоквасов.