- Что-то неблагополучно.
И вот пьеса пошла. Раздались аккорды, под которые должен был выбежать ветер, и вот вылетел с шумом Игорь, и я слышу, как он уверенно и громко говорит:
Пути мои далеки,
Я надуваю щеки,
Лечу, лечу, лечу...
В это время особой машиной изображается шум ветра. Игорь взбегает на холм и кричит:
Пляшите же, сестренки,
Кружитесь предо мной,
Я научу вас шмыгать,
Взлетать, кружиться, прыгать.
Я - брат ваш ледяной...
После этих слов снежинки начали одна за другой бегать по сцене под очень красивую музыку. Я слышу, что раздаются последние аккорды; сейчас мне надо будет выходить. На меня вдруг налетает какое-то торжественное настроение весеннего дождя... Я расправляю руки, с которых падают зеленовато-серебряные ленты, на подобие воды, и выхожу тихо и медленно на сцену. Все залито зеленоватым светом. Сначала я останавливаюсь у дерева и смотрю в ряды. Вот сидит Государь в стрелковом мундире, Государыня, и на ее коленях - маленький Наследник. Мама нагнулась к Государыне и что-то шепчет. Она меня не видит. Вот она откинулась, заметила меня и как будто вздрогнула. Все это, конечно, произошло в одно мгновение. Я иду вперед и говорю под музыку:
Я к вам иду, иду я к вам.
Я краснею, чувствую близость Государя, которого немного вижу. Вот дошла очередь до моего любимого места, которое я стараюсь сказать повышенным голосом:
Мои струи сольются с вами,
И над полями и лугами
Мы вознесемся к небесам...
В это время я всегда чувствовал, будто бы я действительно возносился высоко в голубое небо. Тот, кто бывал в деревне, поймет меня, если я скажу, что у меня было чувство "деревенское", которое бывает в деревне в хорошую летнюю пору.
Кроме этих стихов, я очень любил мои последние слова, после которых должен был выйти Костя (солнце). Обращаясь к ветру, я говорю:
Но погляди: за мною
Лазурною тропою
Идет великий вождь!
В это время вышло Солнце в золотом костюме, и в рядах пошел шопот. После длинной речи, которую оно говорит, я ухожу за кулисы.
На представлении за кулисами было очень тесно. Кроме актеров, там стояли еще рабочие, которые поднимали на блоках заднюю движущуюся декорацию. Татиана, Игорь, Старицкий, Муханов и я были сценариусами. Итак, мне надо было толкаться между рабочими и актерами, чтобы всех во время посылать на сцену. В эти минуты я бывал всегда ужасно злым, так как приходилось толкать всех, торопить всех, отвечать на глупые вопросы всем и т. д. Я даже поругался с "сиренью", с которой, конечно, мы помирились после представления. Она мне говорит: "Олег Константинович, ради Бога, уйдите отсюда, вы мне ужасно мешаете!" Через несколько мгновений она мне еще что-то сказала, а я ей ответил: "Да бросьте ко мне приставать!" Но в сущности, она была права, так как я им ужасно мешал.
У нас, как я уже писал, в роли яблонь играли две девочки: Шидловская и Зернина. Мы их всегда очень изводили и спрашивали, кто из них древо познания добра и кто - древо познания зла. Обе отвечали, что они древо познания зла. Я очень любил их выход...
В общем, представление сошло хорошо и публика была очень довольна. После этого играли французские актеры Andrieu и Paul Robert - очень смешную пьесу. Читала стихи Стрельская и было еще несколько номеров. Мне приходилось еще участвовать в двух живых картинах, в роли альтенбургской невесты и великой княгини Екатерины Павловны. Первая картина представляла сватовство русских витязей с альтенбургскими крестьянами, а вторая - семью Императора Павла Петровича.
По окончании спектакля, папа, мама и все приглашенные собрались в картинной галерее и ждали шествия цветов, жуков, птиц и других участвовавших в первой пьесе. Все они с цветами в руках проходили мимо папа и мама, причем клали цветы у их ног. Самые маленькие проделывали это настолько смешно, что все улыбались... По окончании шествия всех позвали обедать. В шести залах стояли круглые столы, а которыми сидели дети, их матери и много других приглашенных. Нам, то есть Татиане, Косте и мне, хотелось устроить такой стол, чтобы никого из больших за ним не сидело, а сидели бы только мы и самые симпатичные дети...
Вскоре все задвигали стульями и надо было прощаться. Это всегда так грустно! За эти репетиции и представление все так сошлись, всем было так весело! И вот теперь все это кончилось, и кончилось навсегда!
Все побежали переодеваться, чтобы поспеть на экстренный восьмичасовой поезд. Я бегу на квартиру к H. H. Ермолинскому, чтобы тоже переодеться, и встречаю там Макса (Муханова). Мы с ним очень подружились за последнее время. Я его схватил, поцеловал и сказал: "Спасибо тебе, Макс, что ты так помогал нам и что так хорошо исполнил свою роль!"
Я побежал на большой подъезд, откуда все отъезжали. Гости говорили, что им тоже жалко, что всё кончилось. Меня одна девочка даже остановила и сказала: "Кланяйтесь Татиане Константиновне, Константину Константиновичу и Игорю Константиновичу, скажите им, что было очень весело, и поблагодарите их!"
Все уехали. Я пошел в залу, где стоит наша сцена, и показалось мне, что тут сделалось так грустно. Я взошел на подмостки. Везде беспорядок. Лежат декорации, стружки, стулья. Между мусором я нашел ветку какого-то цветка, кажется, ветку одной из яблонь. Я улыбнулся, поднял ее и ушел".
Глава двенадцатая
С 4 на 5 мая я был дежурным по полку и по нездоровью чувствовал себя не в своей тарелке. Ночью я даже не обходил полка. Вернувшись после дежурства домой, я почувствовал себя скверно и на следующий день не поехал на высочайший выход по случаю дня Ангела Государя, а слег в постель. У меня оказалось воспаление легких.
Лечил меня наш домашний врач Д. А. Муринов. Отец был в это время в служебной поездке, чуть ли не в Туркестане, и матушка не писала ему о моей болезни, чтобы не волновать его. Когда я начал поправляться, мне было разрешено сидеть в кресле на балконе. Погода была чудесная.
Хотя я постепенно и поправлялся, но врачи все же решили отправить меня в Швейцарию. Дяденька стоял за Финляндию. В некоторых отношениях это было бы конечно лучше, потому что я оставался бы в пределах России и мои близкие легко могли бы меня навещать. Но мне лично очень хотелось уехать за границу. Со мной, в качестве ментора, поехал Тинтин и доктор Д. А. Соколов, по прозванию Букса.
Я протелеграфировал Государю, который в то время плавал на яхте "Штандарт", в шхерах, прося его разрешить мне уехать в 11-месячный отпуск за границу. Государь ответил утвердительно.
В день отъезда на станции Александровской железной дороги провожали меня родители, дяденька, братья и Татиана, а также наши домашние. Из лагеря приехали на автомобиле офицеры 4-го эскадрона. Если бы я в то время знал, что с моим отъездом оканчивалась, в сущности, моя служба в полку! Впоследствии я служил лишь периодами и, в конце концов, ушел из строя по слабости здоровья. Но в то время я уезжал, окрыленный надеждой через 11 месяцев вернуться в полк.
В Берлине мы втроем, Тинтин, Букса и я, погуляли по улицам между двумя поездами, а приехав в Швейцарию, поселились в местечке Бюргеншток, на озере Четырех Кантонов. От озера до Бургенштока вела цепная железная дорога. Бюргеншток был нам знаком всем троим: десять лет тому назад мы провели здесь несколько недель вместе с моими братьями и сестрой Татианой.
Я быстро поправлялся, живя на большой высоте и в прекрасном воздухе. Мы делали прогулки, и я даже играл в теннис. Но Букса запрещал мне много играть. Как всегда бывает в таких случаях, завелись знакомые: известный петербургский врач по накожным болезням Манасеин с дочерью, почтенная русская дама со своей племянницей Дворжицкой, девицей уже в годах. Ее дядя был полицмейстером Петербурга 1-го марта 1881 года, когда Император Александр II был смертельно ранен бомбой нигилиста. В санях Дворжицкого Александр II был привезен в Зимний Дворец. В нашей же гостинице жил профессор пения, грек Критикос. Его дочь очень хорошо пела и дала концерт в большой гостинице, в Бюргенштоке. Я взял у Критикоса несколько уроков пения. Он учил меня петь арию Ирода из оперы "Иродиада".
Прожив положенное время в Бюргенштоке, мы поехали в санаторию Шатцальп, над Давосом. Из Давоса в санаторию идет цепная железная дорога, здание санатории громадное, с дивным видом на окрестности. Мне отвели прекрасную комнату с балконом и я сперва пользовался большой свободой, несмотря на строгие правила. Старшего врача, доктора Неймана, не было, и его замещал младший врач.
Конечно, я быстро перезнакомился с пациентами, не слишком серьезно больными, пользовавшимися, как и я сам, сравнительной свободой. Я подружился со шведом, Рольфом Демаре, и русским швейцарцем Штудером. Все трое мы увлекались крокетом. Но когда приехал из отпуска старший врач, моей свободе настал конец. Нейман прописал мне строгий режим: все утро и часть дня я должен был проводить лежа на балконе, и несколько раз в день мерить температуру. За мое почти девятимесячное пребывание в санатории у меня, однако, ни разу не повысилась температура.
Завтракал я и обедал в общей столовой, за отдельным столиком, как и большинство лечившихся, вечер проводил в гостиной. Мне никогда не было скучно и я был доволен судьбой. Лежа на балконе, я много читал и писал письма. Я не был болен, но должен был поправить легкое от бывшего в нем воспаления и окрепнуть.
Пробыл я в Шатцальпе девять месяцев, пора было думать об отъезде. За мной приехал Р. Ю. Минкельде, служивший при нашем Дворе, и мы поехали с ним в Лозанну. Когда он уехал обратно в Россию, оставив меня в Лозанне, я почувствовал себя очень одиноко, - до такой степени я не был приучен к тому, чтобы жить одному!
Я объехал всё Женевское озеро, побывал в Женеве, Эвиане - в те счастливые времена никаких виз и паспортов не требовалось и можно было проехаться по территории Франции. Прожив в местечке Ко, я, через Италию, выехал в Грецию, к тете Оле. Переночевав в Венеции, я на следующее утро выехал в Триест и через два дня был на Корфу. Мой двоюродный брат, королевич Христофор, подъехал к нашему пароходу на лодочке и привез меня во дворец, который стоял на берегу. Я сразу попал в объятья дорогой моей и горячо любимой тети Оли, а, идя во дворец, мы встретились с греческим королем Георгом I и его сестрой, английской королевой Александрой (женой Эдуарда VII), которая жила на своей яхте "Виктория и Альберт".
Дядя Вилли выглядел очень моложаво, несмотря на то, что в те времена ему было 59 лет. Королева Александра была очень красива и тоже выглядела моложе своих лет. У нее была фигура, как у молодой девушки. В первый раз мне пришлось видеть ее за шестнадцать лет до этого, когда в 1894 году она приезжала в Петергоф на свадьбу великой княгини Ксении Александровны.
Она очень много снимала тогда, и, несмотря на длиннейшую катушку для снимков, этой катушки все-таки нехватило. Королева Александра была в сильной степени глуха и с ней было трудно разговаривать.
Во дворце, на лестнице, я встретился с очень симпатичной и веселой принцессой Викторией, дочерью Эдуарда VII. Ее окружали, тоже веселые и оживленные, мои греческие двоюродные братья, Николай и Андрей.
Поместили меня в прекрасной комнате. По утрам мы все вместе пили кофе в столовой: тетя Оля, король, королевичи, их жены и я. Тетя Оля сама разливала кофе. Все греческое семейство было очень дружное и жило в мире и согласии.
Королева Александра и принцесса Виктория каждый день завтракали с нами во дворце. После завтрака мы все, в нескольких автомобилях, катались по Корфу. Это исключительной красоты остров. Каждый день мы ездили по живописнейшим местам. Обыкновенно я сидел в автомобиле, которым правил королевич Андрей. Несмотря на сильную близорукость, он правил прекрасно. На Корфу местность очень гористая и нам все время приходилось ехать по горным дорогам, с очень крутыми поворотами, которые зачастую невозможно было взять сразу и приходилось давать задний ход. При этом автомобиль приближался к краю обрыва и тетя Оля боялась. Король греческий и королева английская обычно ехали впереди нас.