В это время доктор Варавка ушел от Петра Николаевича и я предложил ему быть моим врачом и получать то же жалование, которое он получал. Варавка принял мое предложение, он стал бывать у меня теперь ежедневно. Практика у него все росла и через некоторое время он отказался от моего жалования.
Я пробыл в Крыму около двух месяцев, когда получил известие, что брат мой, Игорь, серьезно заболел воспалением легких и что его привезли с фронта в Петроград. Я очень взволновался и выехал обратно в Петроград, торопясь на свидание с ним.
Меня встретила сумрачная октябрьская погода. Как мне показалось нехорошо в Петрограде после чудесного и солнечного Крыма! Игорь перенес серьезную болезнь, и врачи запретили ему, как и мне, продолжать службу в строю.
Оправившись от болезни, Игорь поехал к Государю доложить ему о решении врачей. Он не знал, что ему делать, раз он не может служить в строю. Ему очень хотелось, чтобы Государь назначил его флигель-адъютантом и чтобы он был отчислен в свиту. Он так повернул разговор (один только Игорь умел это делать), что Государь тут же назначил его флигель-адъютантом и отчислил в свиту, разрешив ему продолжать носить полковой мундир.
В это время я был в Павловске, у всенощной, по случаю кануна одного из двунадесятых праздников. Вернувшись от Государя, Игорь пришел прямо в церковь и с большой радостью сообщив нам о монаршей милости. Конечно, мы все были на седьмом небе от восторга. Будучи уже в Петрограде, я узнал и о своем отчислении от полка в свиту его императорского величества, с правом носить мундир полка.
20 октября была в Петропавловском соборе панихида по случаю дня кончины Александра III. После панихиды я благодарил Государя за то, что он разрешил мне носить полковой мундир.
Во время войны несколько раз бывали панихиды в Петропавловском соборе в присутствии Государя и членов Императорского Дома. Если приезжал в собор принц А. П. Ольденбургский, стоявший во главе санитарной части и работавший не покладая рук, то он, здороваясь с Государем, обычно просил его разрешения не оставаться на панихиде, так как он очень занят. Государь всегда его отпускал. Принцу А. П. Ольденбургскому было тогда семьдесят лет, но, несмотря на свой преклонный возраст, он был чрезвычайно деятельный, сам во все входил и на всех наводил страх и трепет. Он много принес пользы России.
Когда Государю был поднесен Георгиевский крест, я решил подарить ему копию Георгиевского креста, какой носил Александр I. Крест этот хранился в Эрмитаже. Я пошел в Эрмитаж, но оказалось, что та зала, в которой хранился крест, почему-то закрыта. Я никогда не видел этого креста, но знал о нем, потому что когда отец получил Георгия на Турецкой войне, он просил заказать ему такой же. Он был меньшего размера, чем обычно, и плоский.
Тогда я отправился в Артиллерийский музей, напротив Петропавловской крепости: там хранились ордена Николая I. Действительно, придя в музей, я нашел Георгиевский крест Николая Павловича. Он находился там же, где были мундиры Александра I и Николая I. У Николая I был Георгий не за боевые отличия, а за 25 лет службы. Мне надо было его взять с собой, чтобы заказать ювелиру Фаберже его копию.
Для этого следовало получить разрешение заведующего музеем, но его не оказалось, и сторож выдал мне крест по собственной инициативе. Крест этот отличался от боевого Георгиевского тем, что на нем было написано "Двадцать пять лет". В наше время Георгиевских крестов за 25 лет службы больше не давали.
Фаберже сделал мне копию этого креста Николая I но, конечно, без надписи. Я написал Государю письмо и послал его, вместе с крестом, с очередным фельдегерем. Игорь как раз дежурил тогда в Ставке, в Могилеве. Государь велел Игорю передать мне свою благодарность.
В Артиллерийском музее хранилась также Андреевская звезда Николая I и его лейб-гусарский ментик, но почему-то без меха. Там же были его эполеты I Кадетского корпуса, а также - каски Александра I. Я взял в руки одну из этих касок польского кавалерийского полка, шефом которого был Александр I. Каска была кожаная, с небольшим волосяным гребнем. Я думал, что она должна быть очень тяжелой, но к моему большому удивлению, она оказалась совсем легкой.
Я позвонил по телефону директору I Кадетского корпуса ген. Григорьеву и посоветовал ему взять эполеты Николая I в музей корпуса. Не знаю, удалось ли ген. Григорьеву их получить.
С самого моего детства, с того времени, как моим воспитателем был граф. Н. И. Татищев, я очень люблю музеи, в особенности - военные. Когда какая-нибудь вещь, хранящаяся в музее, меня интересует, мне всегда хочется докопаться до ее происхождения и вообще узнать о ней побольше.
Я упомянул, что Игорь дежурил в Ставке при Государе. Государь очень хорошо относился к нему. Обычно после завтрака в Ставке Государь с наследником и ближайшей свитой делал прогулки на автомобиле. Часто они ездили на берег Днепра, где наследник возился в песке. Государь и Игорь принимали деятельное участие в этом и помогали наследнику, копая для него песок лопатами.
Игорь всегда очень громко говорил, за что дома ему часто попадало. Однажды, в Ставке, за завтраком он тоже слишком громко говорил, и Государь ему сказал: "Я говорю!" Игорь не смутился и ответил Государю, что, когда он родился, он был синим и его начали бить, чтобы привести в нормальное состояние, и вот он с тех пор и кричит.
Играя в Ставке в лаун-теннис, Игорь вывихнул себе ногу и должен был некоторое время лежать в гостинице, в которой квартировал. В этот день приехала в Ставку графиня Е. К. Зарнекау (Тина) дочь покойного принца К. П. Ольденбургского. Она была сестрой милосердия при Уссурийской конной дивизии и по собственной инициативе приехала просить Государя, чтобы он приказал выдать дивизии необходимые для нее пулеметы. Начальник дивизии ген. Крымов, несмотря на все хлопоты, никак не мог их получить. Вечером Государь зашел к Игорю, у которого сидела Тина, и они втроем поговорили, и благодаря этому разговору, Уссурийская конница получила пулеметы. Во время разговора с Тиной, Государь сидел на кровати Игоря. Как я был бы счастлив, если бы Государь сидел у меня на кровати!
Во время дежурства Игоря приезжал с Кавказа в Ставку Николай Николаевич. Игорь как-то проходил мимо его вагона и увидел его в окне. Николай Николаевич сделал ему знак: будь, мол, бодр! Очевидно, он считал необходимым подбадривать людей в связи с тем, что в это время стали сгущаться тучи на нашем, политическом горизонте.
Перед Пасхой 1916 года приехал из Греции в Павловск мой двоюродный брат королевич Христофор Греческий. Он приехал навестить свою мать, тетю Оли, которая с 1914 года жила в России и ухаживала за ранеными в госпитале, устроенном в казармах лейб-гвардии Сводно-казачьего полка, в Павловске. В это время Христофор был влюблен в богатейшую американку Лидз и хотел на ней жениться. Он стремился получить разрешение своей матери на брак и, кажется, его получил. Он несколько раз обедал у А. Р. на Каменноостровском проспекте и быстро подружился с ней.
А. Р. призналась, ему, что мечта нашей жизни - обвенчаться, но что мы не хотим вступать в брак без разрешения Государя. Но как его получить? Христофор понял наше положение, так как сам был в таком же и добивался получить разрешение от своего брата, греческого короля Константина, на брак с Лидз, что было тоже не легко. Христофор обещал А. Р. поговорить с добрейшей тетей Олей и попросить ее ходатайствовать перед Государем, чтобы он дал свое согласие на наш брак. Действительно, когда тетя Оля была у их величеств в Царском Селе, она сказала о нас Государю, но он ей ответил, что не может разрешить нам жениться, так как это может послужить предлогом для других членов Императорского Дома просить о том же. Таким образом, эта попытка не увенчалась успехом и нам приходилось вооружиться терпением и ждать более подходящего случая.
Христофор был умный человек, и так же, как Игорь, умел уговаривать своего отца и добиваться от него, чего хотел. Другие же его братья, как и мои, и я сам, этого совершенно не умели.
Глава тридцать пятая
Летом 1916 года приехал в Царское Село муж великой княгини Елены Владимировны, королевич Николай Греческий (Ники), Его сопровождал адъютант Греческого короля, морской офицер, красивый брюнет с бородой. Ники остановился у своей тещи великой княгини Марии Павловны. Я думал, что вместе с ним приехал и его брат, Андрей, и поехал к Марии Павловне, чтобы их повидать. Оказалось, однако, что Андрей поехал в Лондон, с поручением от греческого короля к английскому - так же, как Ники, приехал в Царское Село с поручением к Государю Императору.
Положение греческого короля было очень трудное, потому что союзники нажимали на него, чтобы Греция вступила в войну с Германией, а король Константин не хотел войны. По-моему, он был совершенно прав: какой король может желать войны своей стране?
Через некоторое время Ники переехал в Павловский дворец, чтобы быть вместе со своей матерью, тетей Олей. Мне кажется, что он не любил Павловска и очень в нем скучал. Конечно, ему гораздо приятнее было жить в Царском, у Марии Павловны, жизнь при дворе которой была веселее, чем в Павловске. Матушка, тетя Оля и Елена Петровна вели очень однообразную жизнь в своем тесном кругу, и у них почти никто не бывал. Ники бродил печальный по Павловскому парку. Иной раз я с ним встречался и подсаживался к нему на скамейку. Мы говорили с ним о политике; он не выносил знаменитого греческого политического деятеля Венизелоса, который, конечно, был очень умным человеком.
Ники написал письмо Государю в Ставку. Адрес он написал по-русски, хотя по-русски говорить не умел. Он ездил в Ставку к Государю. Почему-то ему пришлось долго пробыть в России. Когда он, наконец, мог выехать и уже доехал до Выборга, он получил телеграмму от греческого короля и был принужден вернуться в Петроград, что было ему весьма неприятно.
Когда он уезжал во второй раз, то накануне отъезда переночевал в моих комнатах в Мраморном дворце. Он очень опасался, что его снова вернут с дороги, но на этот раз этого не случилось.
К большой моей радости я узнал, что открываются подготовительные курсы первой очереди военного времени при Императорской Николаевской Военной Академии, и решил, с высочайшего разрешения, на них поступить. Перед поступлением на курсы я явился к исполняющему должность начальника академии ген. Петерсу. Во время моего учения в Академии он из Петерса превратился в Каменева, должно быть потому, что Петр значит "камень". Во время войны 1914-1918 г. у нас в России было стремление переделывать немецкие фамилии на русский лад. Я считаю, что те люди, которые таким образом перекрашивались, не уважали своего прошлого.
В октябре, в день открытия курсов Академии, в академической церкви, был молебен. Поехал я в Академию в сопровождении бар. Э. Ф. Менда, который в то время управлял делами моих братьев Константина и Игоря и моими. Я волновался. На молебен собралось много офицеров, поступавших на курсы, и профессоров, которым предстояло нас просвещать в военных науках.
По окончании молебна мы пошли завтракать в здание Академии и расселись в столовой за большими столами, как в училище или корпусе. Рядом со мной сел штабс-капитан Иконников, лейб-гвардии Финляндского полка, Георгиевский кавалер. Он предложил, чтобы офицеры гвардии сидели вместе и просил меня поддержать его, что, к сожалению, я сделал. Я говорю "к сожалению", потому что в Академии не было обычая делать различие между офицерами гвардии и армии, что во всех отношениях было совершенно правильно.
Между всеми нами сразу установились товарищеские отношения.
Я был счастлив поступить на курсы, потому что очень скучал без дела и тяготился, что не нахожусь на фронте. Каждый день я ездил на лекции в Академию, которые начинались в 9 часов. В это время на улицах едва светало. Лекции происходили в большом, светлом зале младшего курса Академии. В переменах между лекциями мы выходили в большой коридор или в столовую.
К завтраку я возвращался домой и после завтрака снова ехал в Академию. Занятия заканчивались около пяти часов.
Фамилии некоторых офицеров, учившихся вместе со мной, я запомнил, а именно: штабс-капитаны Мунтянов и Верховский. Мунтянов был крайне симпатичный и я был с ним в хороших отношениях. Мы снова встретились с ним в Париже, в 1922 году. Он был в то время вдовцом, его первая жена, бывшая сестрой милосердия, умерла еще в России. Впоследствии он женился на Вуич и жил с ней в Финляндии, где и умер от последствия ранения, полученного на войне 1914 г. Он мне писал из Финляндии и я его вспоминаю с теплым чувством.
Бывший паж Верховский был очень старательный, но физически слабый и болезненный.
Я уже упоминал об Иконникове. Он был веселый и милый, но лентяй и провалился на экзаменах. После революции он оказался в Холивуде и я слышал, что он там и умер.
Вспоминаю с теплым чувством гвардейской Конной Артиллерии штабс-капитана Гершельмана и многих других, фамилии которых, к сожалению, забыл.
Хочется также вспомнить наших профессоров. Всех, к сожалению, я не помню. Общую тактику читал ген. Марков, впоследствии герой Белой армии. Он был талантливый и энергичный. Его лекции были чрезвычайно интересны. Ему можно было задавать вопросы, на которые он охотно отвечал.
Службу Генерального Штаба читал полк. Андогский. Тактику кавалерии читал сам начальник академии ген. Петерс-Каменев, которого я сразу же невзлюбил. Он очень хотел казаться строевым офицером, каковым совсем не был. Я думаю, что для войны он мало годился, командуя бригадой в 14 кавалерийской дивизии.
Полк. Плющевский-Плющик читал нам тактику артиллерии. Он хорошо преподавал и мы его любили. Я как-то его встретил уже в эмиграции, на одном вечере в Париже, и был очень рад его видеть. Вскоре после этого он умер. До этого мы встретились однажды весной 1917 г. в Петрограде, на Дворцовой набережной, и с большой симпатией друг друга приветствовали. Я спросил его, что происходит на фронте. Он мне печально ответил, что наша армия разлагается. Я в то время еще верил, что, несмотря на революцию, наша армия выдержит. Слова Плющевского-Плющика произвели на меня в ту минуту тяжелое впечатление, и я их запомнил до сих пор.
Полк. В. Поляков, бывший офицер лейб-гвардии 3 Стрелкового полка, читал администрацию. Он был бравый на вид, и на его большой шашке висел Анненский темляк. Читал он ясно и толково. Я с ним несколько раз потом встречался в Бельгии, где он поселился после революции.
В Академии служил, с незапамятных времен, ген. Даниловский. Он преподавал в Академии топографию. Нам же он топографию не преподавал, а заставлял чертить палочки, которыми на картах обозначаются возвышенности. Это было совершенно ненужное занятие и непонятно было, почему нас заставляли терять время на такую чепуху. Это только доказывало неспособность начальника Академии ген. Петерса-Каменева организовать дело.
Настроение в Петрограде было неспокойное. Общественное мнение было возбуждено против Государя и Государыни, особенно против Государыни, за ее якобы вмешательство в государственные дела и за склонность к Распутину. Государя же обвиняли в слабости характера и в том, что он находится всецело под влиянием Государыни. Всюду слышны были толки об этом. Говорили, что Государыню следует заточить в монастырь, говорили и шумели, шумели и говорили, не сознавая, что своими разговорами роют яму монархии и самим себе, помогая этим революционерам в их работе по свержению монархии.
Будучи на курсах я получил два следующих чина, потому что во время войны производство было ускорено. Я был очень счастлив надеть на себя полковничьи погоны и нашить на гусарские чакчиры широкий золотой полковничий галун.
Мне было всего 29 лет. Мой отец был произведен в полковники 32-х лет, так же, как и дяденька. Последний за отличие по службе, с назначением командующим лейб-гвардии Конно-гренадерским полком, а я по линии. Когда я рассказываю, что я попал в полковники 29 лет, все думают, что я получил этот чин не по линии, а как член династии. Правда, в прежние времена великие князья производились быстрее своих товарищей по службе, но в мое время этого больше не делалось, за редкими исключениями.
Великий князь Дмитрий Павлович жил в своем дворце на Невском проспекте у Аничкова моста. Дворец этот перешел к нему от великой княгини Елизаветы Федоровны, которая уступила его ему, когда стала диакониссой.
Дмитрий устроил себе во дворце прекрасную квартиру, но он боялся в нее переезжать из своей старой квартиры, бывшей в том же дворце, потому что ему казалось, что если он переедет во время войны, то с ним обязательно случится какое-нибудь несчастье.
К тому же, когда квартира устраивалась, один из рабочих был убит свалившейся балкой. Обе его квартиры - и старая, и новая, - были на первом этаже, а во втором, в парадных комнатах, помещался английский лазарет для раненых.
Когда же, наконец, Дмитрий решился переехать на новую квартиру, то в день переезда заказал молебен, на котором присутствовали великие княгини Мария Павловна и Виктория Федоровна, управляющий его делами ген. Лайминг с женой, адъютант Дмитрия ротмистр Шагубатов и я. Но молебен как-то не клеился: что-то случилось с кадилом и диакон напутал, произнося ектению.