Каждый день я с большим волнением и нетерпением ждала возвращения моей горничной из Москвы. Ко мне заходило много знакомых и каждый предлагал свои услуги. Заехал однажды и доктор Манухин и предложил с ним вместе отправиться к Горькому.
Я немедленно согласилась.
Большая, чудная квартира в богатом доме. В квартире с утра до ночи толпится народ. Меня просили подождать и, видимо, забыли обо мне. Наконец, вышла жена Горького, артистка М. Ф. Андреева, красивая, видная женщина, лет сорока пяти. Я стала ее умолять помочь освободить мужа. Она сказала, что не имеет ничего общего с большевиками, но что ей теперь как раз предлагают занять пост комиссара театров и, если она согласится, то думает, что по ее просьбе будут освобождать заключенных. Во время этого разговора вошел Горький. Я обратила внимание на его добрые глаза. Он поздоровался со мной молча. Ушла я от них окрыленная надеждой. Меня приглашали заходить и обещали уведомить о дальнейшем.
Время идет. Я ослабеваю с каждым днем, не ем, не сплю и просыпаясь каждое утро с ужасом думаю: жив ли мой муж? Утешительных известий никаких.
Наконец, приезжает из Москвы горничная, но без результатов, так как сын Горького, который должен был взять у нее письмо с тем, чтобы вручить его Ленину, сказал, что ответ последует официальный. Бегаю к жене Б. - она все обещает мне помочь. Бегаю в Чека - провожу там по шести часов в день - без всякого результата. Звоню и захожу к Горькому - ответа от Ленина нет. М. Ф. Андреева говорит, что Урицкий обещает освободить моего мужа...
Идут дни за днями. Наконец, узнаю через Манухина, что Горький сказал ему, что Ленин дал свое согласие на освобождение мужа и официальную бумагу об этом везет из Москвы сам Луначарский.
Моей радости не было предела. Я кинулась к жене Б., и она мне тоже подтвердила эту новость, добавив, что Урицкий дал свое согласие на освобождение моего мужа, но нужно подождать несколько дней.
Боже, что это была за радость! Наш доктор улучил минуту и сообщил об этом в тюрьму моему мужу и подбодрил его. Прошло четыре дня, пять дней, а Луначарского с бумагой все не было. Стали говорить о том, что он приехал, но никакой бумаги не привез.
Я бросилась к Горькому. Там мне ничего не могли сказать. Я бросилась к жене Б. Она просила не волноваться и еще несколько дней подождать. Через день она позвонила мне: она была очень взволнована и сообщила мне, что комиссар Урицкий убит и что заместителем его назначен ее муж. Кроме того, она сообщала мне, что комиссар тюрьмы ранен при перестрелке у Английского посольства. Я была потрясена этими известиями, не зная, что предпринять. Вслед за этим начальник тюрьмы сообщил мне по телефону, что, в виду ранения комиссара, сегодня отменяются свидания.
Несмотря на это, я решила сделать все возможное, чтобы добиться свидания. После телефонного разговора с Б., я получила разрешение увидеться с моим мужем. Я поехала в тюрьму. Княгиня Палей была уже там. Ликование наше было полным: вместо 15 минут начальник тюрьмы разрешил нам целый час! Мы, грешные, радовались отсутствию грубого комиссара. Мужу я все подробно рассказала и подбодрила надеждой скорого освобождения, так как с назначением Б. на место Урицкого мои хлопоты должны увенчаться успехом.
В газетах появился портрет Урицкого и некролог. В одном из некрологов было сказано, что Урицкий страдал туберкулезом и царское правительство, в виду его болезни, заменило ему ссылку и тюрьму высылкой заграницу.
Я обвела это сообщение красным карандашом и вырезала.
Жена Б. позвала меня к себе. Я была поражена бедностью, в которой они жили. Три маленькие темные комнаты, на грязном, вонючем дворе, с помойными ямами. Жена Б. была чрезвычайно мила, просила меня не горевать и верить в скорое освобождение мужа.
Все слухи о разрешении Ленина замерли и никто уже не говорил о них. Все были заняты убийством Урицкого и его похоронами. Город украсился черными флагами, даже в тюрьме висел большой черный флаг.
По совету жены Б., я написала прошение в Президиум, приложила четыре докторских свидетельства и все отнесла на Гороховую. Жена Б. во всем принимала горячее участие и я каждый день или бывала у нее, или звонила ей.
Никогда не забуду одного дня.
В связи с убийством Урицкого, в городе шли аресты и обыски. Жена Б. казалась мне очень взволнованной. Когда я уехала от нее, у меня было предчувствие чего-то страшного. Успокоить я себя ничем не могла. Утром машинально взяла газету и вскрикнула: ужас овладел мною. На первой странице крупным шрифтом было напечатано, что, ввиду убийства Урицкого и других комиссаров, большевики объявляют всех заключенных заложниками и если будет убит хоть один комиссар, то за одного большевика будут расстреляны несколько заложников. Ниже, был приведен список содержащихся в тюрьме, причем в первой группе были все великие князья и мой муж. Затем следовали списки заложников: генералов, офицеров и политических деятелей различных партий. Все эти списки были подписаны комиссаром Чека - Б. Когда я это увидела, я поняла весь ужас моего положения.
Я бросилась к Горькому искать у него защиты. Придя к нему и рассказав в чем дело - Горький еще не успел прочитать газету, - я от слабости и волнения упала в обморок, а затем у меня началась истерика. Горький и его жена были буквально ошеломлены известием. Видя, что они мне помочь не могут, я от них позвонила Б. и просила его меня принять. От Горького я поехала на Гороховую.
Пропуск мне выдали немедленно и, как лунатик, я вошла в кабинет Б. и там потеряла сознание. Очнулась в объятиях жены Б. - она случайно пришла к мужу.
- Антонина Рафаиловна, - заговорила она, - я нарочно пришла сюда, так как была уверена, что; вы будете здесь, прочтя список. Глеб, - обратилась она к мужу, - довольно издеваться над бедной женщиной: ты обещал спасти ее мужа и мы должны это сделать.
- От меня ничего не зависит, - ответил он. - Сегодня вечером я соберу президиум и мы разберем ваше дело...
Жена Б. вытащила меня из кабинета. На свидании в тюрьме, в разговоре с мужем, я старалась подбодрить его, как могла, и уверила, что день его освобождения близок. Сказать всего я не решилась, боясь, что опять могут появиться непредвиденные обстоятельства и мои надежды рухнут. Однако, предупредила его, что если придут за ним и поведут на допрос, то чтобы он этого не боялся.
Когда свидание кончилось, я подошла к комиссару, заменившему раненого, и спросила:
- Не говорил ли вам чего-нибудь Б. относительно моего мужа?
- Товарищ Б. предупредил меня, - ответил приветливо комиссар, - что ваш муж будет на днях освобожден, но об этом никто не должен знать. Мы его увезем потихоньку.
- Товарищ, - обратилась я к комиссару, - возьмите от меня записочку для мужа. Вы ее передадите ему тогда, когда повезете из тюрьмы.
- Хорошо.
Я написала: "Не бойся, иди смело за этим комиссаром. Это твое освобождение".
День прошел, как сон. Одна мысль не покидала меня: завтра в 6 часов вечера будет решена судьба мужа.
Вечером позвонила мне жена Б. и спросила, куда мы предполагаем поместить мужа?
- В лечебницу Герзони, - ответила я и вместо того, чтобы успокоиться, стала еще больше волноваться. Ночь провела кошмарную: мне казалось, что моего мужа освободили, но толпа узнала его и растерзала. Что убили Троцкого и муж, как заложник, накануне своего освобождения, расстрелян. Вообще не было той ужасной мысли, которая бы не терзала меня в ту ночь. Я встала совершенно больной. За месяц пребывания мужа в тюрьме, я потеряла полтора пуда, буквально не могла двигаться от слабости, но энергия во мне развилась чудовищная.
В день освобождения мужа я отправилась в церковь и горячо помолилась. Из церкви поехала на Смоленское кладбище на могилу блаженной Ксении, которую всегда поминала в своих скорбях. Вернулась домой с облегченной душой, взяла книгу чудес Блаженной Ксении, заперлась одна в комнате и стала читать. Никогда не забуду этого момента. Мне стало вдруг так легко на душе, как будто я поднялась куда-то ввысь. Никогда ни до, ни после я не испытала такого чувства.
Домашние меня уговорили прилечь и я, измученная, заснула. Вдруг зазвонил телефон. Сонная шатаясь беру трубку и слышу: "Антонина Рафаиловна, ура! освобожден!" Это была жена Б. Я начала кричать в телефон слова благодарности... и неожиданно после подъема наступил упадок сил. Я опять легла в постель и в первый раз за долгое время уснула крепким сном.
На следующее утро Б. сказал мне по телефону, что мой муж будет в 3 часа в клинике Герзони. Я отправилась туда и просила приготовить для нас отдельную комнату. С трех часов я ждала, в пять мною овладела сильная тревога и я уже хотела бежать на Гороховую, как увидела моего мужа в сопровождении комиссара, в автомобиле. Я бросилась ему на шею, а затем мы оба расцеловали комиссара. Комиссар вызвал заведующую и толково ей объяснил, что муж арестован и из тюрьмы, по болезни, переводится в лечебницу, и никто, кроме служебного персонала и жены, не имеет права его видеть.
Когда комиссар уехал и явилась фельдшерица, чтобы записать нашу фамилию, мой муж ответил: "Романов".
- Романов? - переспросила она. - Какая у вас неприличная фамилия!..
Я осталась с мужем. Чувство радости смешивалось с гордым сознанием, что это я вырвала мужа из когтей смерти.
На третий день пребывания нашего у Герзони, я поехала на Гороховую к Б. поблагодарить его и купила по дороге цветы: жена его сказала мне, что цветы он обожает и это единственный подарок, который он примет.
Я сияющая вошла в его кабинет и в первый раз увидела на лице Б. улыбку.
- Я отпустил вашего мужа к Герзони, - сказал он, - под одним условием, которое, если вы нарушите, муж ваш и вы будете арестованы. У Герзони живет освобожденная мною Брасова. Ни вы, ни ваш муж ни под каким видом не имеете права встречаться и разговаривать с ней.
Дав ему слово, я уехала сейчас же в лечебницу и там узнала, что Н. С. Брасова хотела видеть моего мужа. Через Герзони я просила передать Н. С. Брасовой мой разговор с Б.
Вскоре затем М. Ф. Андреева сказала мне, что наше сожительство по соседству с Брасовой в клинике может грозить нам арестом и предложила мне переехать с мужем на квартиру к Горькому. Без разрешения Б. я этого сделать не могла. Он дал мне его, и я прямо из его кабинета позвонила Горькому по телефону. Начав разговор, я затем передала трубку Б. Он переспросил Горького о нашем переезде и хотел кончить разговор. Но Горький, по-видимому, его еще о чем-то просил, и я услышала:
- Нет, Павла Александровича я не выпущу. Он себя не умеет вести. Ходит в театры, а ему там устраивают овации.
На следующий день мы оба переехали к Горькому. Горький нас встретил приветливо и предоставил нам большую комнату в четыре окна, сплошь заставленную мебелью, множеством картин, гравюр, статуэтками и т. п. Комната эта скорее походила на склад мебели, которая, как мы потом узнали, вся продавалась, и в ней часто бывали люди, осматривавшие и покупавшие старину. Устроились мы за занавеской.
Здесь началась наша новая жизнь. Я выходила из дома редко. Муж ни разу не вышел. Обедали мы за общим столом с Горьким и другими приглашенными. Бывали часто заведомые спекулянты, большевистские знаменитости и другие знакомые. Я видела у Горького Луначарского, Стасова, хаживал и Шаляпин. Чаще всего собиралось общество, которое радовалось нашему горю и печалилось нашими радостями. Нам было в этом обществе тяжело.
В это время М. Ф. Андреева была назначена управляющей всеми театрами Петрограда и я, пользуясь ее положением, начала хлопотать о получении разрешения на выезд в Финляндию. Подала также через Финляндское Бюро прошение в Сенат о позволении нам въехать в Финляндию.
Дни тянулись и мы оба томились. Я изредка ходила на нашу квартиру и выносила некоторые вещи - платье, белье. Выносить было запрещено и потому я надевала на себя по несколько комплектов белья мужа и других вещей. В один из моих визитов на квартиру я узнала, что ее реквизируют, а обстановку конфискуют. Муж в это время болел, а затем слегла и я.
Оправившись после испанки, я снова начала письменно хлопотать о разрешении на выезд и об освобождении также великого князя Дмитрия Константиновича из тюрьмы. Я добилась того, что доктор Манухин осмотрел его в тюрьме и нашел его здоровье сильно пошатнувшимся.
Горький обещал нам содействовать и, действительно, хлопотал за нас, и получил разрешение от Зиновьева на наш выезд. В это время большевики уволили со службы Б. и на его место назначили некую Яковлеву, которая решила не выпускать Романовых. Одновременно была получена телеграмма из Москвы от Ленина: "В болезнь Романова не верю, выезд запрещаю". К какому Романову относилась эта телеграмма, выяснить было невозможно, во всяком случае Чека отнесла ее к нам и запретила нам выезд в Финляндию. В это же время мы получили отказ от финляндского Сената нас впустить.