В 6.35 утра я вылетел из Бенгази с хорошим попутным ветром. Через 350 миль достиг британской территории в Эс-Саллуме. Наслушавшись страшных рассказов о захваченных пилотах, я был рад покинуть итальянские владения - теперь при вынужденной посадке меня, возможно, и не убили бы. Пролетая, я заметил, что местность стала скучнее.
Поначалу я собирался сесть в Мерса-Матрух, до которой долетел в полдень, но потом решил, что, если сяду, не успею добраться до военного аэродрома в Абу-Сувейра, где служил мой двоюродный брат. До этого аэродрома оставалось еще более 300 миль.
Вот и дельта Нила. Я уже 8 часов в воздухе, стук мотора отдается в каждой клеточке моего тела, в каждом нерве. Все тело затекло, я то и дело ерзал на сиденье, чтобы хоть как-то размяться. Надо было перекачать бензин из задних баков в передний, на это ушло почти полтора часа. Пока я вручную качал бензин, мне пришлось абсолютно неподвижно держать ноги на руле, и у меня стала отчаянно ныть поясница.
В полете я обычно ел финики, сухари, сыр, сардины и консервированные фрукты, но сейчас усталость заглушила голод. Голова кружилась от бесконечного созерцания: я как будто сидел на вершине горы и не отрываясь 8 часов подряд обозревал окрестности. Дельта Нила, расчерченная на бесконечное число крохотных участков, казалась сверху смертельно скучной. Я обрадовался, когда снова появилась пустыня - будто огромный поток лавы вторгся на территорию плодородной дельты.
Подлетев к Абу-Сувейра, я увидел высокий столб черного дыма над летным полем. Как я потом узнал, там сжигали остатки двух самолетов, которые столкнулись здесь, унеся жизни четырех пилотов. Я приземлился после 9 с четвертью часов полета, сделав 917 миль. За моей посадкой наблюдала небольшая группа мужчин. Я сел, подрулил к ангарам, а они все стояли неподвижно, будто опасались чего-то: может быть, приняли меня за пришельца с Марса? Одним словом, не итальянцы. Я выбрался из кокпита, подошел к ним на негнущихся ногах и попросил найти моего двоюродного брата.
Мой брат Пэт был огромный детина, боксер, чемпион Королевских ВВС в тяжелом весе. Я вскоре попал в его медвежьи объятия.
Наутро пришла телеграмма из Каира: мне приказывали явиться туда для прохождения таможни, потому что я не приземлился в Мерса-Матрух, первом по моему маршруту населенном пункте на египетской территории. Я должен был расписаться в получении телеграммы, но мне вовсе не улыбалось возвращаться и повторять один и тот же путь. "Черта с два я полечу назад", - подумал я и отправился в Иерусалим, следуя путем Моисея, бежавшего из Египта. За этот поступок я потом получил замечание, и мне было велено принести личные извинения египетскому премьер-министру, когда я в следующий раз окажусь в Каире.
Утром перед отлетом я проверял мотор, и мне не понравилась компрессия в цилиндре № 2: с клапаном что-то явно было не в порядке. Я сел в Газе, чтобы заправиться перед полетом на Багдад через пустыню, и тут обнаружил, что этот цилиндр совсем плох. Надо было как можно скорее им заняться.
Вылетев из Газы, я допустил штурманскую ошибку, и, когда долетел до безмятежного Мертвого моря, спрятанного среди гор, оказался в 18 милях к югу от курса. Ошибка не маленькая, когда летишь через пустыню, я никак не мог понять ее причину. Полетел дальше, нашел ориентир - Зизу, всего две-три хижины, но рядом были следы, оставленные аэропланами. Мне говорили, что недалеко от этого места идут автомобильные следы, по которым я могу ориентироваться. Кроме того, на моем маршруте находилось несколько площадок для вынужденной посадки на расстоянии 20 миль друг от друга. Они были помечены буквами алфавита, видимыми с воздуха.
Транспортный след, о котором мне говорили, шел из Аммана на север, и я должен был выйти на него в 20 милях к востоку от Зизы. Я внимательно осматривал землю, но никаких признаков следа не обнаружил. Поискал вокруг во всех направлениях - ничего, только ровный коричневый песок и несколько холмов на северном горизонте. Пролетел немного дальше, но с тем же успехом. Каждая лишняя миля добавляла мне волнения.
Вот уже 33 мили от Зизы - наверное, надо вернуться и начать поиски заново. Вдруг я заметил какую-то квадратную постройку и немедленно повернул к ней. Ни окон, ни дверей - что такое? Облетел это непонятное сооружение и заметил на земле следы от аэроплана, но не видно было буквы С, обозначающей первую посадочную площадку. Нашел два колесных следа и полетел над ними. След петлял, местами был еле виден, и мне приходилось неотрывно следить за ним. Площадка Д должна была показаться через 73 мили, но, пролетев это расстояние, я ее не нашел. Еще 12 миль- и ничего. Меня охватило беспокойство. Надо было определить направление этих следов. Не так-то просто: сильный южный ветер сносил меня к северу, а следы внизу уходили то в одну сторону, то в другую. В конце концов я решил, что лечу курсом 110 градусов, а нужно было - 84. "Боже правый, я же, наверное, лечу прямо в Мекку!"
Я сказал себе, что должен сохранять спокойствие: пустыня - не то место, где можно терять голову. Продолжая лететь дальше, я мысленно разбирал варианты и в конце концов заключил, что нахожусь, скорее всего, в 30 милях от своего маршрута. Надо было возвращаться и начинать новые поиски, но страшно не хотелось лететь назад. Спустился к самой земле и теперь, наверное, разглядел бы и крысу. Песок сменялся сухими голыми впадинами и высохшими руслами, потом были черные холмы, затем опять песок, песок - все унылое, монотонное, безжизненное.
Меня охватили одновременно и жуть, и восторг: я как будто попал в царство праматери, за миллионы лет до создания живой природы. На моей примитивной карте не значилось ничего, кроме короткого, в 5-10 миль, участка со следами автотранспорта да редких холмов. Толку от такой карты, очевидно, было мало.
По моим расчетам выходило, что я должен вылететь к группе холмов и в 3-4 милях от них найти автомобильный след. Полетел к холмам, вид которых отвечал обозначениям на карте, и действительно увидел следы. Это был не прежний след, здесь четко выделялись колеи от нескольких колес. Неужели нашел то, что нужно? Надо проверить. Площадка Д должна быть в нескольких милях позади. Правильно, вот и она. Я развернулся и теперь уже уверенно пошел на Багдад, напевая что-то классическое.
Пустыня, пустыня - ни зверя, ни растения. Только через 200 миль я увидел пастуха с овцами. Как они тут выживают? Но странное дело: летя над пустыней, я испытывал необыкновенное чувство свободы и счастья.
После 6 часов 45 минут полета я сел в Рутба-Уэллсе. Сегодня сделал 526 миль, что соответствовало скорости всего 75 миль в час. Рутба-Уэллс - романтическое местечко посреди пустыни. Большой форте высокими стенами, укрывающими строения. Внутри форта размещались также караваны верблюдов и иракский отряд пехоты. Через это место проходил автомобильный маршрут между Багдадом и Дамаском. Я нашел здесь механика Императорских авиалиний и уговорил его подточить клапан в цилиндре № 2. Вдвоем мы протащили "Мот" в форт через заграждение из колючей проволоки и подкатили ее прямо к окну его комнаты, чтобы переносная электрическая лампа могла достать до мотора. Выпускной клапан оказался сильно стерт, мы заменили его новым. Компрессия, однако, не улучшилась, наоборот стала хуже прежнего. Думали и так, и сяк - в чем дело? Я очень устал, хотелось оставить эту нудную возню и пойти спать - может быть, завтра, когда мотор разогреется, все будет в порядке. Но мы все же разобрали цилиндр. Клапаны выглядели нормально и работали как будто исправно, нам ничего не оставалось, как снова собрать цилиндр, он просто обязан был работать. И правда - на этот раз компрессия была идеальной.
Для ночлега мне отвели одну из комнат иракских офицеров. Засыпая, я слышал приятную музыку: где-то наигрывала флейта, нежно позвякивали колокольчики, звучали еще какие-то диковинные, незнакомые мне инструменты. Утром, за ранним- в 5 часов- завтраком, я спросил менеджера, какая музыка звучала ночью.
- Музыка? - переспросил он. - Нет здесь никакой музыки.
Холод был пронизывающий. Мотор отказывался заводиться. Мы с механиком по очереди брались за пропеллер и совсем измотались. Мотор схватывал было, но не мог одолеть сопротивления замерзшего масла. Так мы мучились до половины восьмого, когда мотор вдруг взревел, и я взлетел.
Вчерашнего чувства полной оторванности от мира я уже не испытывал. Пустыня оживилась: на первых ста милях полета я видел две автомашины и несколько арабских стоянок - черные шатры и овцы вокруг.
На багдадском аэродроме менеджер Фельис оказался самым расторопным из всех, которые попадались мне прежде. Я сказал ему совершенно искренне, что, если бы он заведовал делами на всех моих предыдущих остановках, я прилетел бы в Багдад тремя неделями раньше. К моему прилету он уже собрал всех нужных людей: медика, таможенника и полицейского, и те в несколько минут управились со мной. Не теряя времени, Фельис накормил меня, заправил "Мот" 43 галлонами бензина и 2 галлонами масла, выписал свое имя на фюзеляже и отправил меня в воздух - через 50 минут после, приземления. Кроме всего прочего он раздобыл для меня прогноз погоды, согласно которому на высоте 5 тысяч футов меня ожидал попутный 35-мильный ветер. Взлетев, я сразу же забрался на эту высоту.
Город Бушир в Персии был уже освещен, когда я к нему подлетел. Посадочную площадку нашел по ангару. По полю, в самом его центре, медленно ехала машина, и, когда я, снизившись, пролетел над ней, из нее выскочили две или три женщины и, бросив свой транспорт, пустились наутек в разные стороны.
Приземлившись, я, как всегда, зафиксировал в журнале свои дневные показатели: находился в воздухе 8 часов 45 минут, пролетел 772 мили со средней скоростью 88 миль в час. Как только я выключил мотор, зазвонил мой будильник. Это заинтриговало механика Императорских авиалиний. Я сказал ему, что мой будильник звенит всегда, когда пора приземляться. Кажется, механик мне не поверил.
Вздремнув немного, я поехал на пляж. После сидения в открытом кокпите под рев мотора и выхлопа морская вода успокаивала нервы, как целительный бальзам. Ночь была ясной и лунной. -Невдалеке стояли две козы и неотрывно смотрели на меня. Я поплавал вволю, а они все стояли неподвижно и смотрели. Это меня заинтересовало, и, побегав немного по пляжу, я пошел посмотреть, в чем дело. Козы оказались шасси аэроплана DH-9F. Он лежал колесами вверх; из бака капал бензин, которым я недолго думая заправил свою зажигалку. Потом я узнал, что на этом аэроплане летел иранский военный летчик. Он задел верхушку радиомачты, вынужден был немедленно пойти на посадку, но немного проскочил ровный участок. Аэроплан перевернулся, и его вынесло к пляжу. Пилот уцелел. Случилось это всего за час до моего прибытия.
Мне выдали старенькую раскладушку, и я заснул под вчерашнюю завораживающую мелодию своего собственного оркестра. Блаженно спал, но в 5 часов утра раскладушка вдруг проломилась, и я рухнул на пол. "Отличная работа, - мелькнула мысль, - и будильника не надо".
В 6.45 я поднялся в воздух и через 250 миль прошел остров Куаис, который Марко Поло посетил в 1271 году. В час дня, пролетев 560 миль, я заправился в Джаске. Полет этого дня я закончил в Чахбаре, сделав за 9 часов 740 миль со средней скоростью 82 мили в час. Радист Хэккетт, единственный здесь европеец, был страшно рад увидеть соплеменника первого за несколько месяцев. Он рассказал мне о случае с пилотом Аланом Кобамом, который садился здесь на пути в Австралию. Когда Алан летел над пустыней, какой-то араб выстрелил в аэроплан и убил механика.
На следующий день я стартовал в 5.30 и за 6 часов долетел до Карачи, сделав 430 миль. Полет прошел без приключений; упоминания достойна лишь огромная стая дельфинов, которую я видел на некотором расстоянии от берега. Глядя на них, я испытывал острую зависть к безмятежной морской жизни.
В течение следующих пяти дней я пересек Индию и достиг Сингапура. Показатели таковы: провел в воздухе 42 часа с четвертью, пролетел 3,5 тысячи миль со средней скоростью 83, 5 мили в час. Пересекая Индию, заправлялся в Назирабаде, Джанси, Аллахабаде и Калькутте.
В Джанси мне посчастливилось наблюдать тренировочные полеты трех истребителей Королевских ВВС. Я провел с пилотами замечательный вечер, помылся в походной брезентовой ванне и спал в палатке на походной койке. На этом участке пути летные условия выдались превосходные. Я наслаждался полетом, несмотря на поведение мотора, который работал все грубее и грубее и в конце концов стал угрожающе вибрировать. Мне постоянно приходилось подыскивать какое-нибудь открытое ровное пространство на случай вынужденной посадки. В Калькутте мне помог опытный механик по имени Вулланд - он умело пришлифовал клапаны в цилиндре № 2, из-за которых главным образом и происходили все неприятности. Вулланд и еще несколько индусов занимались моим аэропланом почти целый день, за что я был им чрезвычайно благодарен. Сам я опять чувствовал раздражавшую меня усталость - и не от длительных перелетов, а от бесконечных переговоров и выяснений с момента посадки до момента взлета (за исключением нескольких часов сна). Правда, время, проведенное на земле, каждый день уменьшалось примерно на три четверти часа, ведь я летел на восток.
После Калькутты я полетел вдоль побережья на Акиаб. Прилетел туда в высоких теплых сапогах, теплой куртке и меховых перчатках, а часом позже, изжарившись, улетел в одной рубашке. Еще одно наблюдение: в жару нагруженной "Мот" требовался гораздо больший, чем обычно, разбег для взлета. На ночь я приземлился на Рангунском ипподроме. В это время там проводились занятия с лошадьми, и мне пришлось минут десять покружиться над полем, прежде чем их убрали.
Из Рангуна вылетел на рассвете и 40 миль летел над равниной, расчерченной на маленькие участки-лоскутки. Из каждой хижины поднимался дымок и ровной линией струился над равниной. Сотни таких дымовых линий длиной от 1-5 миль, все прямые и совершенно одинаковые, выглядели словно серые дорожки, соединявшие хижины на всем видимом пространстве.
В Виктории-Пойнт, самой южной точке Бирмы, я испытал испуг. Местная посадочная площадка была ужасной - зажата между горами и окружена густыми пальмовыми джунглями. Казалось, что одним концом она уходит под нависающую гору. В справочнике Министерства авиации говорилось, что длина площадки 1560 ярдов, но при первой же попытке приземлиться я ее проскочил. При второй попытке я уже в самом начале снизился практически до самой земли, но мне показалось, что я опять пройду мимо. Я подумал, что должно быть, неверно рассчитываю расстояние, если проскакиваю полосу длиной 1560 ярдов, и скольжением на крыло резко посадил "Мот" на землю. Даже при таком решительном маневре мне удалось остановиться только у самой стены джунглей, и то потому, что площадка здесь шла немного в гору. Мне сказали потом, что площадка со временем действительно будет удлинена до 1560 ярдов - для этого надо только срыть несколько горок. Пока же ее длина 350 ярдов. На следующее утро мне пришлось взлетать с полной загрузкой, потому что впереди до Сингапура (а это 10 часов полета) садиться негде.
Я нервничал, исходил все поле вдоль и поперек в поисках наилучшего решения. Самый длинный разбег выводил меня прямо на гору, поросшую пальмами. Здесь сквозь джунгли вилась узкая дорога, и я соображал, смогу ли вписаться в эту просеку. Все же я выбрал более короткий разбег, в конце которого можно было попробовать проскочить над деревьями. Я дал полный газ, но "Джипси Мот" набирала скорость мучительно медленно. Она слов но ползла по полю и все еще прочно держалась за землю, когда мы оказались вблизи проволочного ограждения в конце площадки. В последний момент я рванул нос машины вверх и пронесся над самой проволокой. Но это было только начало. Прямо передо мной - стена пальм. Снова до последней секунды держу нос вниз, пытаясь набрать как можно больше скорости. Проскочит или нет? Опять резко задираю нос вверх, и машина подпрыгивает над верхушками пальм. Прошли. Но переживания вывели меня из равновесия на целый день, ведь я уцелел только по чистой случайности.
До Сингапура летел 10 часов, провел там весьма приятный вечер в кают-компании эскадрильи № 205 и наутро вылетел в Батавию. 80 миль до Суматры летел выше облаков, которые покрывали примерно две трети небосвода. Облака уплотнялись и увеличивались в размерах. К 9 часам солнце стало жечь затылок, и я надел тропический шлем, который мне дали в Виктории-Пойнт. Шлем скоро сдуло за борт, и я смотрел, как он, крутясь, опускался все ниже и ниже.
Вначале мне нравилось лететь над облаками, которые напоминали мне огромные сахарные головы. Но когда их верхушки стали достигать высоты 7,5 тысячи футов, я решил обходить их зигзагами. Потом пошел вниз прямо через облака. Их нижняя поверхность лежала на высоте примерно 2 тысячи футов. Спустившись, я оказался будто в горячем потоке. Местность, над которой я летел, обозначалась на карте теми же значками, что и соленые марши в Северной Африке, но я видел под собой только густые джунгли, простиравшиеся во всех направлениях до горизонта. Ни одного поселения, ни единого ручейка - только джунгли, джунгли, сплошные джунгли. Пар поднимался над этим темно-зеленым морем. Трудно было представить себе более дикое место. Каждое облако проливало вниз колонну дождя, и казалось, меня окружал лес гигантских грязно-белых грибов. Время от времени между облаками вспыхивало солнце, высвечивая яркое пятно зелени внизу, и тогда кусочек голубого неба улыбался мне, как сквозь гигантскую трубу, с высоты 7 тысяч футов.
Я изменил курс и направился к предгорьям, где, согласно карте, должна была проходить железная дорога. Словно краб, летел я бортом к сильному ветру, обходя зигзагами дождевые потоки. Приходилось спускаться все ниже и ниже. Крупные капли дождя били, как градины. Пройдя 200 миль над сплошными джунглями, я наконец вылетел к реке, на берегу которой на узкой расчищенной полосе приютилась дюжина хижин. Пролетев немного дальше, я увидел узкую извилистую просеку, по которой сквозь джунгли до самого горизонта проходил трубопровод. После этого я неожиданно вылетел к какому-то городку и увидел там посадочную площадку и дороги, в том числе и железную. Судя по карте, это был Лахат. Здесь, у края гор, облачность спускалась до самой земли, и мне пришлось развернуться и лететь на восток. За 6 часов полета я видел кроме Лахата только одно место, где в случае необходимости можно было бы, вероятно, посадить самолет.
После 7 часов 15 минут полета я добрался до юго-восточного побережья Суматры. Здесь грозовые облака были еще гуще, а одна большая черная туча висела прямо передо мной. Дождя она не извергала, поэтому я продолжал лететь, не меняя курса. Когда я был уже под этой тучей, ее вдруг прорвало, и я попал в такой ливень, какого мне никогда прежде не доводилось видеть. Я тут же метнулся, чтобы уйти от него, но, еще находясь в крутом вираже, потерял всякую видимость. Ливень скрыл все вокруг, а, выполняя вираж, я утратил и чувство направления, и чувство высоты. Я сидел неподвижно, пытаясь ориентироваться по изменению скорости. Когда она увеличивалась настолько, что распорки начинали петь, я слегка поднимал нос машины. Если чувствовал наклон, то приводил "Мот" в состояние, как я полагал, ровного полета. Если в результате этого мы оказывались в перевернутом положении, я делал петлю. Старался не пропускать ни одного движения ручками управления и правильно их объяснять. И все время пытался высмотреть хоть что-нибудь в окружавшей меня пелене. Я знал, что иду вниз, но не мог сказать - куда. Вдруг передо мной мелькнуло море: я летел прямо в него. Я выровнял самолет над водой и, стараясь держать его в этом положении, продолжал лететь сквозь ливень. Но видимость была отвратительной, машину сильно болтало, и я повернул назад. Неожиданно я вылетел из стены дождя, увидел тучу и облетел ее, пройдя над морем 5 миль.
Теперь видны были горы на западной оконечности Явы, и я полетел через море прямо к ним. Ява резко отличалась от Суматры: дождь тут шел обычный, не ливень, и не было никаких джунглей - каждый дюйм земли возделан. Тысячи квадратиков рисовых полей, залитых водой. Приземлился после 8 часов 38 минут полета, сделав 660 миль.
К своему удивлению, я нашел здесь современный аэропорт, а компанию мне составили симпатичные голландцы, говорившие на прекрасном английском.
Глава десятая
АВСТРАЛИЯ
На Яве я допустил ошибку. Решил задержаться на день, чтобы купить продукты, разузнать о подходящих посадочных площадках по маршруту и т. д. Мое время от Триполи до Явы было таким же, как у Хинклера, который летел из Мальты. Но я теперь не собирался улучшать время Хинклера, а летел для собственного удовлетворения. Ошибка же заключалась в том, что, задержавшись здесь, я устал больше, чем если бы продолжил полет на следующий же день. После всех звонков, разговоров и интервью, упаковки свежих запасов продуктов, обследования и обслуживания мотора я с ног валился от усталости. Отдыха не получилось: в отеле не прекращался какой-то шум и гам, а воздух был так насыщен влагой, что его, казалось, можно было пощупать. Город кишел людьми, малайские женщины стирали белье в грязном канале на фоне современных железобетонных домов. Женщины эти выглядели весьма соблазнительно: мокрая, плотно облегающая одежда отнюдь не скрывала их изящных фигур.
Я хотел узнать что-нибудь о возможности сесть на Тиморе, последнем острове перед Австралией. Один голландский военный летчик, представлявший здесь свое правительство, сообщил мне, что площадка в Копанге сейчас не используется. Другой летчик, из компании KLM, сказал противоположное, что она в прекрасном состоянии и что это лучшее место для посадки на всем пути до Дарвина. Позже, в Сурабае, мне объявили, что площадкой в Копанге пользоваться нельзя. Потом, в Биме, меня уверяли, что эта площадка находится в идеальном состоянии, а та, которую я к тому время выбрал, никуда не годится. Я уже стал приходить в отчаяние от всех этих "достоверных" сведений, когда узнал, что в городе находится сам резидент Копанга. Он внес ясность. Оказалось, что в Копанге две площадки: одна плохая, а другая, Атембоа, - превосходная. Подобные истории, касавшиеся жизненно важной для меня информации, случались на протяжении всего маршрута.
Не менее сложным оказался и вопрос расстояния. В природе, похоже, не было двух карт, одинаково изображавших Ист-Индию. Лучшая, какую мне удалось достать, имела масштаб 64 мили в одном дюйме. Из нее следовало, например, что между Батавией и Семарангом - 250 миль, а по карте, которой пользовались на Яве, - 324 мили.
На 120-мильном этапе Батавия - Черибон я, без сомнения, установил антирекорд продолжительности полета. Путь мне преградило большое грозовое облако, и, чтобы обойти его, я пролетел 10 миль на юг. Однако достиг я немногого: там передо мной оказалась еще более грозная туча, простиравшаяся на юг до самых гор. Я вернулся к побережью и окунулся в дождь. Ощущение было такое, словно я попал под сильный душ. Я сбавил скорость до 60 миль в час. Вода лилась за шиворот и текла по спине. Я развернулся, чтобы лететь обратно в Черибон, но, вылетев из дождя, решил сделать еще одну попытку. На этот раз проник дальше, но оказался слишком низко над землей и страшно нервничал, опасаясь задеть верхушки деревьев. Летел я, вероятно, к самому центру бури, потому что болтанка все время усиливалась. Вода хлестала в лицо, слепила глаза, заливала грудь и спину. Я обругал себя последним идиотом и повернул назад. "Если только смогу из этого выбраться и найти площадку для посадки, ничто не сможет поднять меня в воздух до тех пор, пока не кончится эта буря", - говорил я себе. Выбравшись из дождя, полетел на запад, но не прошло и 30 секунд, как я решил, что попытаюсь еще раз. Стал выписывать круги, размышляя, что бы такое предпринять, как вдруг увидел впереди трехмоторный голландский почтовый самолет, вынырнувший прямо из черной тучи. Он летел вдоль побережья в нескольких футах над водой. "Отлично, - сказал я себе, игнорируя немаловажный факт: этот самолет оборудован всеми приборами, необходимыми для полетов вслепую. - Если он может, значит, и я могу".
Опять ушел в тучу и на этот раз попал не под душ, а плюхнулся в полную ванну. Я был в нескольких футах над морем, "Мот" швыряло немилосердно, и мы проскочили в нескольких дюймах от мачт какого-то рыболовного судна. Я повернул влево и пролетел 5 миль над морем. Видимость - ноль, только крошечное пространство воды прямо под самолетом, но и его я различал с трудом: море и потоки дождя сливались в одну сплошную завесу.
Я упорно тащился вперед, как вдруг внезапный удар почти остановил мой самолет, потом он провалился вниз, ручка управления будто вышла из строя. У самой поверхности воды "Мот" попала на воздушную подушку и снова набрала скорость. Я перевел дух, но решил, что с меня довольно дурацких поступков. Развернулся к земле и стал искать место для посадки. Лететь обратно сквозь штормовое облако оказалось легко - это доказывает, если обобщения тут уместны, что в любом опыте существует разница между первой и второй попытками. Я увидел джонку, вытащенную на берег, и еще одну - в 50 ярдах от берега; пролетел между их мачтами. Часть находившихся на берегу малайцев упала на песок, остальные бросились врассыпную. Это улучшило мое настроение. Вскоре я нашел подходящую площадку, облетел ее и слегка коснулся колесами. Земля казалась мягкой, поэтому я дал полный газ, чтобы не задрать хвост. Приземлился благополучно. Материя, обклеивающая пропеллер, была порвана в нескольких местах, а на лопастях пропеллера с внутренней стороны образовались вмятины, будто мы ударились о каменное препятствие. Но прежде всего надо было избавиться от лишней воды. Я вылил ее из своего летного шлема. Потом проделал отверстия в брезентовом кармашке, висевшем в кокпите. Там я держал документы и карты. Он тоже был полон воды.
Полчища малайцев, словно множество муравьев, бежали ко мне, продираясь сквозь деревья. На голове большинства из них были шапочки кул и, у некоторых - банановые листья. У меня было записано несколько фраз на малайском, и я попробовал ими воспользоваться. И не без успеха. В считанные минуты я выставил часового - охранять "Мот", послал за полицейским, отправил телеграмму и сумел дать понять, что не прочь поспать. Прибыл полицейский, я отправился с ним. Сначала обходил лужи, но потом мне надоело, и я перестал обращать на них внимание.
Мы подошли к большому дому, который, вероятно, принадлежал этому полицейскому. Вошли в просторную комнату с утоптанным земляным полом. В одном углу висела клетка с голубем, в другом - с попугаем, в двух других - с двумя неизвестными мне птицами. В комнате стояло удобное плетеное кресло, и через полминуты я уже спал в нем. Проснулся через час, в комнате никого не было, кроме древнего старика, который мастерски умел плеваться. Но за бамбуковой занавеской жизнь, как я определил, била ключом. Я попросил чего-нибудь поесть, и мне дали чашку риса и невероятно жесткий кусок курицы, сдобренный кэрри. Я от души поблагодарил.