Очагов подвез меня на мой садовый участок - дома я очень редко позволял себе превращаться в волка. Сейчас был именно такой случай - имея дело с подобным произведением искусства, следовало быть во всеоружии.
Ночь выдалась холодная, ясная. За городом небо вызвездило так, что проселок, прихваченный апрельским заморозком, искрился в невесомом серебристом сиянии. У ворот Виктор Александрович предложил составить мне компанию - мало ли чего, - но я решительно отказался. Пообещал напрочь обесточить дом, быть готовым ко всяким неожиданностям.
Дождавшись, когда вдали стих шум мотора, я выставил картину на стол, перекувырнулся, проверил ясновидящим взглядом - действительно ли Очагов уехал. Убедившись, что на несколько верст в округе я единственное диморфное существо, сел напротив тусклого, едва угадываемого в сумеречной тьме полотна.
Прежде всего меня потянуло в сон - я не стал противиться, и уже в полудреме, когда очертания и контуры предметов начали таять в зыбком сиянии, внезапно всплывшим с шероховатой поверхности картины, лег на лапы, пристально вгляделся в наметившееся во мраке комнаты окно.
Окно в чужое...
Как я очутился на скалистом откосе, у подножия которого грохотал прибой - объяснить не могу. Не моргая долго, как способен только хищный зверь, я взирал на полотно, обрамленное деревянными крашеными рейками. Стоило только на мгновение смежить веки - и я вмиг очутился на покатом, обильно поросшем подобием колючей проволоки лугу. Травяной наст здесь был ровен, упруг, все растеньица переплетались по многу раз. Корешков было видимо-невидимо.
Это был жуткий мир, где растительности было хоть отбавляй, а животный мир до предела беден, разве что в океане, свободно омывающем обширные острова-континенты, часто разбросанные по поверхности планеты, плодились какие-то ужасные исполинские существа. Здесь даже в тяжелом пахучем воздухе сказывалась какая-то ущербность, присущая этой планете, где два раза в год грохотали невообразимой силы ураганы, и, чтобы выжить, удержаться на свету, каждой былинке необходимо было обзавестись колючками, укрепить стебель, накрепко вцепиться, в бурую, обильную солями железа почву. Все равно после сезона бурь растительность и верхний плодородный слой срывало на миллионах квадратных километрах и уносило в океан, который тысячелетиями переваривал эту несытную пищу.
Свет в чужом краю был иной, чем на Земле. Давящий, пронизывающий... Светило огромных размеров висело ощутимо близко. Казалось, до него можно достать рукой. Также надоедлив был шум прибоя. В воздухе никаких запахов вкусной мясной живности - резкий запах моря перебивал все другие ароматы. Я было решил подскочить к кромке обрыва, однако знакомство с фламатером приучило меня сохранять выдержку. Прежде всего я точно определился по солнцу - одна из секций наручного браслета, плотно обхватившего лапу, теперь заметно посвечивала. На циферблате сами собой пошли стрелки. Теперь я был уверен, что всегда смогу отыскать место прорыва. Прямо передо мной темнел небольшой прямоугольник - судя по прежним техпроцессам ди по телепортации мне необходимо было расположиться прямо перед ним, произнести несколько мнемонических заклинаний... Конечно, все эти операции подростку оказались не под силу. С какой же целью синклит заманил его на эту планету? Или со стороны мальчишки это была всего лишь шалость, попытка проникнуть в тайну светящейся и оживающей картины? Сколько их, пропадающих без вести на Земле? Более десятка тысяч случаев ежегодно. К тому же на пепелище был найден обгорелый труп, экспертиза установила, что это Сергей Очагов. Какую же помощь я теперь мог ему оказать? Как мне отыскать на этих равнинах тот предмет, в котором уместилось сознание земного мальчика? Кто, кроме фламатера, может помочь в этом случае?
На следующий день я отправился к Евгению Михайловичу. Тот сразу принялся названивать Веронике и Георгию, потом вызвал Василь Васильевича. Исчезновение человека - это было серьезно. Это могло вызвать непредвиденные дипломатические осложнения. Какие, не могу сказать - Неволин и Дороти долго спорили между собой по поводу каких-то специальных, недоступных моему пониманию деталей. Использовали юридические термины, упоминали о Галактическом сонме, о принципе наименьшего вмешательства, о Светлых мирах, законах Ману, заветах протолюдей... Наконец было решено в связи с открывшимися обстоятельствами ещё раз провести детальную разведку на месте и с этой целью отправить в Якутию нашу золотую четверку. Особая миссия возлагалась на Василь Васильевича, кто лучше любого из нас был способен видеть на семь верст и семь пядей под землей, улавливать шорохи времени, ощущать следы былого. Первым делом лешак должен был установить сам факт гибели подростка, и только затем отправляться в Якутию. В Оймяконе нашей группе необходимо было связаться с местным хранителем Прокопием Егоровичем Спиридоновым. Его тоже необходимо ввести в курс дела.
К тому моменту, когда мы отправились на восток, фавн точно выяснил, что человек, погибший на пожаре, безусловно подросток Сергей Очагов, и если бы не странная картина, которую я передал Неволину на хранение, необходимость в нашей экспедиции отпала. Картина вырисовывалась такая: пожар, по мнению Василь Васильевича, возник уже после того, как подросток был лишен разума. Другими словами, у парнишка неизвестным способом в доли секунды было высосано сознание и переброшено в тот странный, неведомый мир. Без вмешательства фламатера это невозможно, поэтому сонм дал добро на детальное обследование места слияния Сейкимняна и Брюнгаде.
Из Якутска Дороти авиарейсом отправилась в поселок Томпо, находившийся примерно в трехстах километрах от аномальной зоны. Ближе к Джормину ей пока приближаться не следовало. Местом моего пребывания была выбрана Усть-Нера. Это тоже в нескольких сотнях километров от заповедной долины. Георгий, Василь Васильевич самолетом долетели до Оймякона. Отсюда до северного отрога хребта Сунтар было не более ста пятидесяти километров, таким образом район поисков был взят в треугольник, что позволяло наладить устойчивую ментальную связь между всеми участниками экспедиции и в то же время не пропустить любой необычный всплеск активности в среднем течении Брюнгаде.
В Усть-Нере я устроился в бревенчатой одноэтажной гостинице, в номере, где, кроме моей, стояло ещё три койки. Правда, жил я один - других постояльцев не было. Из низкого оконца открывался вид на необъятное снежное поле, под которым корчилась могучая Индигирка. За рекой, на противоположном берегу, искрились округлые сопки. Снега до сих пор лежали нетронуто, разве что в полдень начинала звучно позванивать капель и в безветренные дни на улице ощутимо припахивало сладковатой прелью.
Историю свою Усть-Нера ведет с тридцатых годов. В то время здесь были построены обширные лагеря, которые обслуживали расположенные поблизости золотые прииски. До сих пор по окраинам поселка, где кучковались полуразрушенные бараки, можно было ходить только по протоптанным дорожкам. Повсюду были раскиданы витки колючей проволоки, спирали Бруно, которые намертво вцеплялись в штанину повыше голенища сапога и не давали возможности шагу ступить. Поселок был деревянный, только в последние три десятка лет здесь появились двух - и трехэтажные блочные дома. Выглядели они жалко, напоминали скорее склады или те же бараки, чем жилища. Трубы, снабжавшие дома теплом и водой, как и везде на севере, были проложены над землей, тротуары тоже были приподняты на случай разлива Индигирки. И конечно - так всегда бывает в подобных поселениях - посреди Усть-Неры возвышался огромный дворец культуры. Античный портик прикрывался от неприглядного окружающего вида двумя рядами высоченных колонн. Здание было настолько велико, что в зале разом могло поместиться все население поселка и аэропорта, расположенного в нескольких километрах вверх по течению, на противоположном берегу реки.
В нынешнюю пору дворец умирал - от его широких темных, бельмастых окон веяло кладбищенским холодом. Поселок пустел на глазах - все, кто имели возможность, давным-давно покинули этот брошенный на произвол судьбы край. Сюда давно уже не привозили фильмы, однако мне повезло - на том же самолете, на котором я прилетел в Усть-Неру, была доставлена долгожданная лента. Делать было нечего, от моих товарищей ни слуху, ни духу, и я отправился на поздний сеанс.
Явился задолго до начала - надоело сидеть в гостинице и смотреть на покрытую льдом Индигирку. Я оказался один-одинешенек в огромном, пустом, скудно освещенном фойе - единственный плафон горел на стене. Батареи отопления едва теплились. На стенах фотографии знаменитых когда-то киноактеров, передовиков золотодобычи десятилетней давности. Потом решил подняться на второй этаж. Здесь, в широком холле, была размещена экспозиция, посвященная истории поселка. В конце коридора дверь, на которой висела вывеска "Картинная галерея".
Не знаю, что толкнуло меня переступить порог. Передо мной открылся просторный полутемный зал, где по стенам были развешаны копии картин известных советских мастеров, а также работы местных художников. Исключительно портреты знатных людей района. Ни одного пейзажа!.. Удивительно, откуда такая нелюбовь к природе?
- Это только часть экспозиции, - позади меня раздался голос.
Я обернулся.
Невысокая старушка с истончившимся седеньким узелком волос на затылке, кутавшаяся в пуховый платок, стояла в дверях.
Я подошел ближе, поздоровался, поинтересовался.
- Где же вы храните свои главные сокровища?
- В запаснике. Здесь, в подвале здания. Вы не подумайте, там сухо, ровная температура. Идеальные условия. Если желаете познакомиться, приходите завтра. Скажем, часа в четыре...
Внизу прозвенел звонок, созывающий зрителей в зал. Это было так трогательно. Как в старые добрые времена... Я спустился в фойе. Сразу стало грустно - зрителей оказалось не более десятка человек. Так мы и сидели в пустом зале - все по разным углам. Фильм был скучный, скоро веки у меня смежились, я невольно задремал. Проснулся от того, что какой-то старик с запоминающимся изможденным лицом подергивал меня за плечо. Был он в полушубке, на голове местами стертая до лысины шапка. Я удивленно глянул на старика.
- Все, больше кина не будет. Прошу на выход, - сказал тот.
Я последовал за ним, потом, вспомнив, что делать в гостинице все равно нечего, спросил:
- Я разговаривал с вашей заведующей. Она разрешила мне посмотреть картины в запаснике. Нельзя ли сейчас пройти туда?
Он подозрительно глянул на меня и спросил.
- На ночь глядя?
Я пожал плечами и поинтересовался.
- Как насчет бутылки?
- Об чем разговор!
- Прошу.
Мы миновали фойе - шаги звонко, с гулким протяжным подпевом разносились в опустевшем холодном доме. В подсобке, предназначенной для отдыха вахтеров, он снял с доски ключ и отдал мне.
- Направо и вниз по лестнице. Как войдете, выключатель слева, возле двери. Будете уходить, повесьте ключ на крючок.
Я направился в указанном направлении и в этот момент сторож окликнул меня.
- Вы там осторожнее...
- А в чем дело? - спросил я.
- Картины эти. Которые спрятаны в хранилище. Они, эта... Шевелятся.
Глава 6
Озноб прошиб меня, когда, спустившись по лестнице, я отворил дверь и оказался в просторном помещении с низким потолком, тесно и в беспорядке заставленном поблекшими театральными декорациями. На стеллажах вдоль стен были свалены образцы народного творчества: вышивки, вырезанные из дерева панно с серпами и молотами, модели парусников, современных боевых кораблей, самолетов, золотодобывающих драг, портреты из крашеной соломки. У ступенек, лицом к двери, располагалась трибуна с гербом. Этим ораторским атрибутом, по-видимому, ещё пользовались... За трибуной висели театральные задники на одном из них грубо и ярко была намалевана дворянская усадьба, перед ней пруд, по берегу которого гуляли наряженные в вечерние костюмы господа. Женщины держали в руках зонтики, подбитые кружевами.
Слева от декорации были свалены ряды стульев, прикрытые огромным холстом, на котором сияло солнце, встающее над горами. Пятно лунного света, проникающего в хранилище сквозь зарешеченные, наполовину врытые в грунт окна, лежало на раскрашенном золотом круге.
Я включил электрическое освещение. Запылившаяся лампочка сначала испуганно замигала, потом кое-как приноровилась к исполнению давным-давно забытых обязанностей и с трудом раздвинула застоявшиеся по углам потемки. Мне так и не удалось разбудить их.
Обходя декорации, сломанные стулья, столы, какие-то непонятные механизмы, я двинулся по извилистому проходу. Добрался до дальней стены здесь тоже обнаружилась дверь. Подергал за ручку - створка даже не стронулась с места. Постоял, огляделся - вокруг ничего похожего на рамы или скрученные в трубки холсты. В подвале было холодно, дышать трудно, пыль забивалась в ноздри, слепила глаза. Глядя на этот могильник прежних светлых лет, я ничего, кроме тоски и брезгливости, не испытывал. Прежним путем, стараясь ступать след в след, направился к выходу. Щелкнул выключателем, напоследок оглянулся. Лунное сияние пятнами лежала на фанерных, раскрашенных деревьях, останках сценической мебели, рядах списанных стульев. Дальняя стена терялась в полутьме. В этот момент мое внимание привлек тончайший зеленоватый лучик света. Словно кто-то веселый, жизнерадостный, окликнул меня на кладбище в полночь. Свет выбивался из-за груды наваленного тряпья. Я направился в ту сторону, опять прошел след в след. Как фронтовой разведчик... Скинул истлевшие театральные наряды сияние угасло. Вокруг все та же помесь застоявшейся сытой тьмы и зыбкого лунного света. Вдруг прямо в лицо ударило розоватое весеннее сияние, тут же ослабло, перелилось в изумрудную, окрашенную золотом волну. Затем наступил черед бирюзовым тонам. Где-то рядом работал телевизор? Демонстрировали фильм? В подвале? В полной тишине?! Я затаил дыхание, ощупал волшебный пояс. У меня появилось неудержимое желание перекувырнуться в этом забитом хламом складе.
Радужное свечение выбивалось из-за двери. Я судорожно вцепился в ручку, подергал её вверх-вниз. Наконец вспомнил о ключе. Вставив флажок в скважину, заставил себя успокоиться, насторожиться. Сделал два оборота... Дверь скрипнула, подалась. Я плечом отодвинул створку, заглянул внутрь.
Небольшая комнатушка была залита лунным сиянием, свободно лившимся в полуподвальное окно. Никаких других источников света здесь не было. Я опешил, потом догадался - спешить не надо. Следует иметь терпение. Как только легкая тучка накрыла месяц, в комнате вновь заполыхало изобилие света.
Картины стояли лицом к стене. Много картин... Большинство в резных, выкрашенных бронзовой краской рамах. Я принялся перебирать их. Копия, копия, опять копия, теперь передовик с искаженно-выпячивающимся орденом на груди. Еще одна копия, темная, невыразительная. Наконец вот она, картина, излучающая свет... Я вытащил её, водрузил на груду составленных к стене полотен.
На переднем плане два поросших лесом холма, одна вершина как бы выплывает из-за другой. За ними, во всю ширь, море. Огромное, ощутимо слепящее солнце встает над водной гладью. Каменистый проселок, огибающий подножие ближайшего холма искрился в его лучах. По проселку движется обоз мужики везут на телегах свежеспиленные бревна, огромные, в пять обхватов, шляпки грибов.
Я долго вглядывался в картину. Что-то здесь было не так. Ага, вершины вековых сосен чуть покачивались!.. Шевеление было едва заметно, но чем дальше тем быстрее оно набирало силу. По морю побежали белоснежные барашки, ветерок поднял пыль на дороге...
Теперь нельзя спешить - я это понял сразу, до холодка в груди. До остановки дыхания... На этот раз у меня не было права на ошибку. Тайной тропой я добрался до распутья, теперь следовало хорошенько взвесить, на какую из трех дорог ступить. В то мгновение с ошарашивающе пронзительной ясностью я увидел свое будущее. Код моей человечьей судьбы был зашифрован во время (но, в первое мгновение рождения вселенной. Даже если я угадаю верный путь, даже если сумею одолеть фламатер и овладеть молодильными яблочками, сапогами-скороходами или ковром самолетом, не миновать мне гибели. Теперь неизвестность для меня ограничивалась простеньким вопросом хватит ли на свете живой воды, чтобы вернуть меня к жизни? Во время ли подоспеет подмога? Это прозрение было как ноша, которую ни скинуть, ни перебросить на другие плечи нельзя. Можно, конечно, застыть и не двигаться с места, но, как известно, на белом свете нет абсолютного покоя. Раньше или позже кто-то или что-то обязательно столкнется с тобой. Я был свободен, но у меня не было выбора. Так и так мертву быть.