То, что происходило сейчас, было странно, непонятно и вселяло тревогу. Откуда в Питере столько судов? Целая флотилия! И что это за суда?
Командир решительно нажал на рычаг с иностранной надписью "Аларм" - "к оружию". По всему "Гавриилу" внезапно затрещали звонки боевой тревоги. Внизу раздался топот, загрохотали трапы, темные тени метнулись по палубе и замерли, каждый на своем посту.
- Одобряю, - хрипло сказал комиссар. - Это правильно. Непонятные корабли быстро приближались.
- Передайте им, - твердо приказал командир, - всем оставаться на месте, головному приблизиться к "Гавриилу" для предъявления документов.
Прожектор снова замигал.
- Добавьте: в случае невыполнения приказа открываю огонь!
Было тихо. Воздушный налет минуту или две назад прекратился. Но на "Гаврииле" не замечали тишины. Наступила та страшная пауза, когда все висит на ниточке, на тончайшем волоске. Может быть, на этих кораблях сейчас подчинятся, выполнят приказ. А если нет? . . Стрелять? . . А вдруг по своим?
Стволы пушек "Гавриила" уже поползли, нащупывают цель. Сейчас они отрыгнут огонь - и может произойти непоправимое. Командир ждал, впился в медный поручень, в висках у него стучало.
И вдруг головной корабль выкинул из-под кормы огромный пенистый шар, взлетел, словно готовый выпрыгнуть из воды, и, задрав кверху нос, помчался с невиданной скоростью, неправдоподобной скоростью для корабля, идущего по воде. То же самое второй... Третий не успел, на "Гаврииле" опомнились, одна из пушек плюнула огнем. Там, где только что был кораблик, брызнуло во все стороны яркое пламя, брызнуло и потекло по воде, покачиваясь на разведенной винтами волне.
- Огонь! - кричал командир.
- Беглым! - повторял за ним в телефон артиллерист, вбежавший на мостик при объявлении тревоги.
Шеренга водяных столбов призраками встала перед пиратской флотилией. Одни водяные столбы разваливались, опадали, осыпались брызгами, рядом вставали другие.
- Беглый! - командовал артиллерист. - Беглый!
Потом он скомандовал отбой, на одно короткое мгновенье, чтобы осмотреться. Водяной частокол рухнул, только, качаясь, полыхала вода. Огненное пятно разорвалось на несколько пятен, из огня несся крик ужаса и боли, безнадежный призыв о помощи.
Артиллерист не верил глазам. За опавшими водяными столбами от снарядов "Гавриила" была пустота. Цель исчезла! Остальные четыре кораблика пропали, отвернули и крадучись, скрываясь от огня за высокой стенкой гавани, пустились наутек.
- С якоря сниматься! - скомандовал командир. Ему нужна была свобода маневрирования.
А в гавани трещали пулеметы, один за другим грохнули два тяжких взрыва. "Гавриил", выбрав якорь, медленно приближался к воротам в порт. Длинный, узкий, стремительный корабль, сейчас он крался осторожно, дрожа от напряжения работающих внизу мощных машин. Ворота в гавань! Сейчас они открыты, беззащитны! Боны, на которых всегда висит тяжелая сеть, закрывающая путь, как створка ворот, отсутствуют. Боны увели на ремонт. Вот почему прорвались внутрь гаванского ковша эти два невиданных пиратских корабля, с таким чудовищным ходом, перед которым скорость быстроходного эсминца кажется просто жалкой. Но они выскочат назад, чтобы удрать! Вот тут их не пропустить!
И они выскочили, оба разом, словно лежа на перине из пены, гордо задрав высокомерные носы. Их ждали, их сразу обдали залпом. Ну уж комендоры "Гавриила" на этот раз показали свой класс. Мгновенно вспыхнул один, и тотчас разлетелся на куски другой! И два огненных пятна заплясали на воде.
Но тут на "Гаврииле" заметили торпеду, она мчалась под водой, невидимая и страшная, смертоносная. За ней по поверхности стлался белый раскидистый шлейф мельчайших пузырьков. Но шлейф отставал от торпеды, волочился далеко сзади.
- Руль за борт!
Эсминец швырнуло, он круто покатился в сторону. Белый шлейф величаво пронесся мимо. Слепая торпеда уходила в залив, "Гавриил" спасся. В заливе тяжко громыхнуло. Торпеда клюнула старинную гранитную стенку, сооруженную еще во времена Петра Первого и теперь никому не нужную. Взрыв был очень силен, стенка частично обвалилась.
"Гавриил" с застопоренными машинами медленно подходил к горящей воде. Из огненного пятна вырвался кто-то с пылающей спиной, нырнул, всплыл, жалостливо закричал. Из пламени донеслись еще крики.
На миноносце вывалили за борт шлюпку, она упала вниз, скользнув по талям, гулко шлепнув днищем по волне. Гребцы мгновенно разобрали весла, навалились, шлюпка скачками ринулась к огню. Подцепили первого, не втащив, волоча за собой, ринулись дальше, подхватили еще одного. Первого тем временем перевалили через борт. Шлюпка подошла вплотную к горящему бензину, кто-то веслом стал расшвыривать пламя, и тотчас в лопасть весла вцепились руки.
Бензин на воде уже догорал, когда вернулась шлюпка со спасенными. Они не очень-то авантажно выглядели: мокрые, грязные, обожженные, насмерть перепуганные. Несколько ступенек невысокого трапа они с трудом одолевали.
- Отвести пленных в кают-компанию! - приказал командир. - Перевязать. Баталер, заберите их одежду и высушите.
- Пойду-ка я погляжу поближе на этих собачьих джентльменов, - ворчливо сказал комиссар. - А то наши сгоряча могут выказать неуважение высоким гостям. А они нам еще пригодятся, эти пиратские морды.
Утро наступило серенькое, прохладное, безветренное. Над самой водой стлалось тонкое докрывало тумана. Но тишина и спокойствие в природе вовсе не соответствовали настроению крон-штадтцев.
Кронштадт бурлил. На всех кораблях, на набережных, всюду было полно людей, все чего-то ждали, шумели, обсуждали ночные события. Все на чем свет стоит крыли англичан и хвалили моряков с эсминца "Гавриил".
- Ну и молодчаги] С первого выстрела, без пристрелки, бух! И ваших нет!
- Ай да комендоры! Не артиллеристы, а ювелиры!
Из штаба еще не поступало никаких официальных сведений, а "баковый вестник" - "матросская почта" - все уже знал, и притом со всеми деталями и подробностями. Самые свежие новости исходили, конечно, от сигнальщиков. Сигнальщики, и занятые на дежурстве, и свободные от вахты, гроздьями висели на мачтах, на прожекторных площадках - словом, всюду, откуда можно было наблюдать семафорные переговоры. Стоило сигнальщику на штабной вышке взмахнуть флажками, как всюду уже знали: вызывают "Гавриил", все еще не вернувшийся с внешнего рейда. Сигнальщики "писали" флажками с такой же быстротой, с какой телеграфисты выстукивают ключом азбуку Морзе, а зрители читали флажный семафор так же свободно, как будто это был напечатанный или написанный буквам.и текст.
Маленький буксир тащил к выходу на внешний рейд подъемный кран. Зрители знали из переговоров: сейчас спустят водолазов, будут искать на дне обломки подбитых английских катеров, попробуют поднять то,что от них осталось. Надо же познакомиться с новой техникой. Десяток небольших ледоколов, рейдовых буксиров и других'вспомогательных судов облепили огромную серую громаду "Андрея Первозванного", стронули с места, потащили, бережно поддерживая, как санитары поддерживают раненого. И опять всем стало известно, что поврежденный корабль ведут в сухой док. Но там он пробудет недолго, так как торпеда угодила в носовую часть, в тот участок, где нет ничего существенного. Разрушено несколько помещений, и только. Линкор от этого не утратил боеспособности, несмотря на огромную пробоину. Просто придется следить, чтоб были закрыты двери в носовой водонепроницаемой переборке. А вот если бы торпеда угодила чуть ближе к середине, под носовую орудийную башню, "фукнул" бы снарядный погреб - и тогда кораблю, пожалуй, был бы конец.
Наибольшего напряжения возбуждение толпы достигло, когда распространилась весть, что сейчас с "Гавриила" повезут пленных. Вся матросская масса всколыхнулась, ринулась с кораблей на берег, лавиной потекла к началу канала "Усть-Рогатка", где была пристань.
Глинский, не давая себе отчета в том, что делает, забыв, что ему, военспецу, полагается получить у командира разрешение сойти на берег, кинулся вместе с другими.
Толпа все ускоряла и ускоряла движение, боясь опоздать, пропустить необычное зрелище, не увидеть этих англичан, врагов. Там, где гаванский ковш образовывал поворот, Глинского вытолкнули к самому краю набережной. Он взглянул на воду и обомлел. Немного впереди на боку лежал большой корабль с длинными, какие теперь уже не строили, мачтами. Эти мачты лежали параллельно воде, а концы толстых поперечных рей окунались в воду. Затонувший корабль был "Память Азова". Глинский не раз с интересом рассматривал этот старый корабль с длинным, острым, как бивень, тараном на носу. Предполагалось, что этим тараном можно стукнуть неприятельский корабль в борт и нанести ему пробоину. Но в нынешнюю войну так уже не воевали. Корабли вели артиллерийскую дуэль, расстреливая друг друга с дальних дистанций, пускали в противника хитроумные, самодвижущиеся торпеды, снабженные винтами и двигателями. И тараны, и огромные мачты, приспособленные для поднятия парусов, превратились в ненужные и обременительные украшения.
Бегущие матросы тоже задерживались перед "Памятью Азова". И не только из любопытства. В толпе вдруг распространился слух, что англичане потопили его из мести, потому что "Память Азова" имел славное революционное прошлое.
Предположение о мести со стороны англичан было нелепым, не выдерживало ни малейшей критики. "Память Азова" торпедировали потому, что это была база подводных лодок, и торпеда предназначалась именно этим подводным лодкам. Но возбужденная толпа пришла в еще большее волнение.
Глинский в числе других подбежал к пристани как раз в тот момент, когда туда подошла шлюпка с "Гавриила". Он-видел из-за матросских спин, как англичане один за другим вылезали на берег. Каждый вставал со шлюпочной банки, делал шаг и исчезал из поля зрения. Первым полез высокий, широкоплечий офицер в форменной теплой куртке и пострадавшей от воды фуражке. Широкий верх фуражки обвис, и весь головной убор стал похож на какой-то очень старомодный картуз. За высоким стали перебираться на берег остальные. На некоторых матросах были странные кургузые бескозырки, без привычных ленточек, и это делало их смешными. В России такие шапочки носили маленькие дети. На некоторых англичанах были надувные спасательные жилеты, но воздух сейчас был спущен, и резиновые жилеты тоже напоминали детские слюнявчики.
Толпа зрителей на берегу напирала. Ее отталкивали назад, и вся людская масса качалась взад-вперед.
Последним со шлюпочной скамейки поднялся щуплый человечек, тоже в офицерском обмундировании. Пока он сидел, поднятый воротник синего форменного полупальто и поля обвислой фуражки почти вплотную прилегали друг к другу, закрывая лицо. Но когда англичанин встал, выяснилось, что он весь забинтован. Забинтованы и лицо, и руки, осталась только маленькая щелочка для глаз. Раненого или обгоревшего поддерживали под руки.
- Стой! Этого надо осмотреть! - крикнул вдруг кто-то рядом с Глинским. - Этот из наших! Изменник! Нарочно замотал морду!
Толпа грозно зашевелилась, загудела, дружно рванулась вперед. Раздались выкрики: - Давай сюда белого гада!
- Разматывай бинты!
- Не пустим! Не дадим его увести!
- Требуем!
Глинский тоже рвался вперед и тоже кричал. Его толкали, больно пихали в бока локтями, и он сам кого-то толкал кулаками. Толпа матросов вдруг вспомнила имя предателя, того, кто мог привести сюда врагов, того, кто несомненно знал тайные проходы, а возможно, и условный пароль. Этого предателя звали Моисеев. Во время мятежа на Красной Горке он увел к белым и сдал врагу дозорный тральщик "Китобой". Глинский никогда не видел Моисеева, но и он убежденно выкрикивал ненавистное имя.
- Моисеев! Это Моисеев! Давай, разматывай, покажи морду!
Спины стоящих впереди чуть раздвинулись, Глинского впихнули в образовавшуюся щель, и тут он оказался лицом к лицу с матросами охраны из комендантского взвода. Матросы, взявшись за руки, образовали цепь и отпихивали напирающих. За ними стояла вторая цепочка с карабинами, а за матросами, окруженные решительного вида людьми в кожаных куртках и фуражках, в каких ходили чекисты, испуганно жались друг к другу пленные, боясь двинуться с места, боясь самосуда этой орущей, гневной толпы.
Старший из чекистов поднял руку, призывая к спокойствию. На это не обратили внимания. Тогда он по-мальчишески засунул два пальца в рот и оглушительно, по-разбойничьи свистнул. Это подействовало.