Опять в море: сквозь духоту и дымку нагретого воздуха, когда в спину дует яростный ветер с Сувраеля, а мощное безостановочное течение с юго-запада подталкивает корабли к северным землям. Валентин ощутил и другие течения, водоворотом проходящие по его душе. Слова главного представителя Хорнкаста на банкете в Лабиринте все еще звучали у него в мозгу, будто он слышал их только вчера, а не десять тысяч лет тому назад.
Коронал – воплощение Маджипура. Коронал – Маджипур, выраженный в личности. Он есть мир, а мир есть Коронал.
Да. Да.
И по мере того, как он передвигался по поверхности планеты с Замковой Горы до Лабиринта, от Лабиринта до Острова, с Острова в Пилиплок, затем в Пьюрифайн, затем в Беллатюл, с Беллатюла на Сувраель-теперь с Сувраеля опять на Остров, – душа Валентина все больше открывалась навстречу боли Маджипура, его разум становился все восприимчивей к муке, замешательству, безумию, страху, которые теперь разрывали на части мир, бывший когда-то самым мирным и счастливым из миров. День и ночь на него изливались мучения двадцати миллиардов душ. И он с радостью принимал их, и стремился воспринять и постичь все, что исходило от Маджипура, и с готовностью искал возможности ослабить эту боль. Но напряжение утомляло его. Слишком многое на него нахлынуло; он не мог все постичь и свести воедино, и часто оно затопляло и ошеломляло его; но возможности уклониться не было, поскольку он являлся Владыкой и не мог отказаться от возложенной на него миссии.
Все послеобеденное время он в одиночестве простоял на палубе, глядя прямо перед собой, и никто, даже Карабелла, не посмел приблизиться к нему, настолько глухая стена отрешенности окружала его. Когда же она все-таки подошла к нему, робко и неуверенно, он улыбнулся, обнял ее, но не сказал ни слова, поскольку находился сейчас в мире, где не было нужды в словах, где он был спокоен, где изъязвленные участки его души могли исцелиться. Он знал, что она не станет докучать ему.
После долгого молчания она посмотрела на запад и ахнула от изумления, но больше ничем не нарушила тишины.
Заговорил он, причем его голос звучал словно издалека:
– Что ты там увидела, любимая?
– Какой-то силуэт. Кажется, дракона.
Он промолчал.
– Неужели это возможно, Валентин? Ведь нам говорили, что в здешних водах в это время года не должно быть никаких драконов. Но что же тогда я вижу?
– Ты видишь дракона.
– Но ведь говорили, что их не будет. Однако сомневаться не приходится.
Что-то темное. Что-то огромное. И плывет в одном с нами направлении.
Валентин, откуда здесь драконы?
– Драконы есть везде, Карабелла.
– Может быть, мне чудится? А что если это лишь тень на воде какое-нибудь скопление водорослей…
Он покачал головой.
– Ты видишь дракона. Дракона-короля, одного из самых крупных.
– Ты говоришь, даже не посмотрев, Валентин.
– Да. Но дракон там.
– Ты его ощущаешь?
– Да, ощущаю. Присутствие громадного дракона. Силу его мысли. Могучий разум. Я ощутил его еще до того, как ты подала голос.
– Ты сейчас так много ощущаешь.
– Слишком много.
Он продолжал смотреть на север. Огромная душа дракона лежала тяжким грузом на его душе. Его чувствительность за эти месяцы постоянного напряжения значительно возросла; теперь он мог посылать мысленные сигналы почти без усилия и едва сдерживался, чтоб не делать этого. Во сне или наяву он странствовал в недрах души мира. Расстояние уже не являлось для него препятствием. Он ощущал все, даже суровые, горькие мысли оборотней, даже медленные пульсирующие излучения, исходившие от драконов.
Карабелла спросила:
– Что ему нужно? Он хочет напасть на нас, Валентин?
– Сомневаюсь.
– Но ты не уверен?
– Я ни в чем не уверен, Карабелла.
Он послал мысленный сигнал громадному зверю в море, стремясь соприкоснуться с его разумом. На мгновение образовалось что-то наподобие контакта – ощущение открытости, взаимопроникновения. А потом это ощущение исчезло, будто его смахнули могучей дланью, но не презрительно, не высокомерно, а так, будто дракон говорил: «Не сейчас, не здесь, еще не время».
– У тебя такой странный вид, – сказала она. – Так будет дракон нападать?
– Нет. Нет.
– Ты кажешься испуганным.
– Нет, я не испуган, нет. Я просто стараюсь понять. Но я не чувствую угрозы. Только настороженность… бдительность… этот могучий разум наблюдает за нами…
– И, наверное, сообщает о нас метаморфам?
– Возможно.
– Если драконы и метаморфы заключили против нас союз…
– Так считает Делиамбр, основываясь на показаниях какого-то метаморфа, которого больше уже не допросить. Мне кажется, что все гораздо сложнее.
Думаю, что пройдет еще немало времени, прежде чем мы поймем, что связывает Изменяющих Форму и драконов. Но повторяю, опасности я не чувствую.
Она помолчала, глядя на него.
– Ты и вправду можешь читать мысли дракона?
– Нет. Нет. Я чувствую мысли дракона, их присутствие. Прочитать я ничего не могу. Дракон – загадка для меня, Карабелла. Чем сильнее я стремлюсь добраться до него, тем легче он отталкивает меня.
– Он поворачивает. Он начинает удаляться.
– Да. Я чувствую, что он закрывает от меня свой разум… удаляет меня… отстраняется…
– Чего он хотел, Валентин? Что он узнал?
– Хотел бы я знать.
Коронал крепко вцепился в поручень. Он обессилел, его трясло. Карабелла на мгновение положила ладонь на его руку, сжала ее, убрала ладонь, и они снова погрузились в молчание.
Он не понимал. Он понимал так мало, но догадывался, как важно понять.
Он был уверен, что именно через него могут быть решены проблемы мира и восстановлено единство. Он, только он может свести в гармонии противоборствующие силы. Но как? Как?
Когда много лет назад смерть брата неожиданно сделала его Короналом, он безропотно взвалил на себя эту ношу, отдавая себя всего делу, хотя иногда королевские обязанности казались ему колесницей, которая беспощадно влачит его за собой. Но, по крайней мере, он получил подготовку, которую должен иметь король. А теперь, как ему начинало казаться, Маджипур требует от него, чтобы он стал богом, к чему он вовсе не готовился.
Он все еще ощущал присутствие дракона где-то неподалеку, но не мог установить настоящий контакт и вскоре отказался от всяких попыток. Он простоял до сумерек, устремив взгляд на север, будто ожидал увидеть Остров в виде маяка, сияющего в темноте.
Но до Острова оставалось еще несколько дней плавания. Сейчас они проходили широту огромного полуострова Стоензар. Морской путь от Толигая до Острова пролегал через Внутреннее Море почти до Алханроеля практически до оконечности Стоензара, – а потом огибал Родамаунтский Архипелаг и выходил к Нуминору. Такой маршрут позволял в полной мере использовать господствующие южные ветры и сильное родамаунтское течение: дорога от Сувраеля до Острова занимала гораздо меньше времени, чем путь в обратном направлении.
В тот вечер он много говорил о драконе. Зимой здешние воды обычно кишели ими, поскольку драконы, пережившие сезон осеннего промысла, как правило проходили мимо побережья Стоензара, когда возвращались на восток, в Великое Море. Но сейчас не зима, и, как имел возможность заметить заодно с остальными Валентин, в этом году драконы избрали необычный маршрут, устремившись на север, мимо западного берега Острова, к некоему таинственному месту встречи в полярных водах. Но сегодня драконов, кажется, можно встретить в любой точке моря, а кто знает почему? Только не я, подумал Валентин. Точно не я.
Он тихо сидел среди друзей, разговаривал немного, собираясь с духом и восстанавливая силы.
Ночью, лежа рядом с Карабеллой, он не спал и прислушивался к голосам Маджипура. Он слышал голодный плач в Кинторе и испуганное хныканье в Пидруиде; до него доносились злые выкрики стражей порядка, носящихся по мощеным улицам Велатиса, и лающие речи уличных ораторов в Алайсоре. Он слышал свое имя, повторяемое пятьдесят миллионов раз. Он слышал, как метаморфы в своих насыщенных влагой джунглях смакуют победу, в достижении которой уверены, и слышал, как драконы на дне морском зовут друг друга трубными, мрачными голосами.
Чувствовал он и прохладное прикосновение материнской ладони к своему лбу, слышал слова Леди: «Скоро ты будешь со мной, Валентин, и я дам тебе покой». А потом ему явился Король Снов и объявил: «Сегодня ночью я обойду весь мир в поисках ваших врагов, мой друг Коронал, и, если мне удастся поставить их на колени, я это сделаю». Эти слова дали ему некоторую передышку, пока не раздались снова крики страха и боли, пение морских драконов, шепот метаморфов; и так ночь перешла в утро, и он поднялся еще более утомленным, чем накануне вечером.
Но как только корабли миновали оконечность Стоензара и вошли в воды, разделяющие Алханроель и Остров, недомогание Валентина стало рассеиваться.
Поток исполненных муки сигналов со всех концов света не прекращался, но здесь преобладала власть Леди, которая усиливалась с каждым днем, и Валентин ощущал постоянное ее присутствие в своей душе, и она поддерживала его, вела, успокаивала. Столкнувшись на Сувраеле с пессимизмом Короля Снов, Валентин красноречиво отстаивал свою убежденность в том, что мир можно восстановить. «Никакой надежды», – сказал ему Минакс Барьязид, на что Валентин ответил: «Надежда есть, нужно только протянуть руку и увидеть ее. Я вижу путь». А Барьязид возразил: «Нет никакого пути, и все потеряно», на что Валентин сказал: «Следуйте за мной, и я укажу путь». И, с конце концов, ему удалось вывести Минакса из состояния безысходности и добиться его не слишком охотной поддержки. Проблеск надежды, появившийся у Валентина на Сувраеле, чуть не пропал во время плавания на север, но сейчас, кажется, надежда возвращалась.
Теперь до Острова оставалось всего ничего. С каждым днем он все выше и выше поднимался над горизонтом и каждое утро, когда лучи восходящего солнца освещали с восточной стороны его меловые уступы, являл собой восхитительное зрелище: нежно-розовый при первом свете, затем ослепительно алый, после чего непостижимым образом совершался переход к золотистому, и, наконец, когда солнце стояло уже высоко в небе. Остров становился совершенно белым, и эта потрясающая белизна разносилась над водой, подобная звукам гигантских цимбал, всепроникающей, жизнеутверждающей мелодии.
В порту Нуминора Леди ожидала Коронала в доме, известном под названием Семь Стен. Вновь жрица Талинот Эсулд проводила Валентина в Изумрудный Зал; вновь он увидел мать, стоящую между двумя танигалами. Она улыбалась, раскрыв объятия ему навстречу.
Но увидел он и происшедшие с ней удивительные и пугающие перемены, а ведь еще года не прошло с тех пор, как они встречались в этом зале. Теперь ее черные волосы перемежались седыми прядями; теплота ее взгляда исчезла, уступив место холодной мрачности; время наложило отпечаток даже на ее царственную осанку, – покатые плечи, опущенная голова. Когда-то она казалась ему богиней, а теперь мнилась небожительницей, постепенно превращающейся в пожилую, вполне смертную женщину.
Они обнялись. Она стала такой легкой, что, казалось, ее может унести прочь любой случайный ветерок. Они пригубили прохладного золотистого вина, и он поведал ей о своих странствиях по Пьюрифайну, о поездке на Сувраель, о встрече с Доминином Барьязидом и о том удовольствии, которое ему доставил вид бывшего врага, обретшего здравый рассудок и вновь лояльного.
– А что Король Снов? – спросила она. – Сердечно ли он тебя встретил?
– В высшей степени. Между нами сразу возникли теплые отношения, что меня немало удивило.
– Барьязиды редко бывают приветливы, что вызвано, я полагаю, самими условиями жизни в той стране и их ужасными обязанностями. Но они не какие-нибудь чудовища, как принято считать. Минакс – человек неистовый, и я это чувствую, когда сталкиваются наши души, что бывает нечасто, но в то же время сильный и благородный.
– Будущее он видит в мрачном свете, но поклялся оказывать полную поддержку всему, что мы должны сделать. В данный момент он заполняет мир самыми мощными посланиями в надежде обуздать безумие.
– Да, мне известно о том, – сказала Леди. – В течение последних недель я ощущаю его мощь, исходящую с Сувраеля. Он предпринял могучее усилие, какого не совершал никогда раньше. Я делаю то же сама, но спокойнее. Но этого недостаточно. Весь мир обезумел, Валентин. Звезда наших врагов восходит, а наша – закатывается; миром теперь правят голод и страх, а не Понтифекс и Коронал. Ты сам это знаешь. Ты чувствуешь, как безумие наваливается на тебя, охватывает тебя, грозит смести все.
– Тогда нас ждет поражение, матушка? Ты ли говоришь со мной, источник надежды, ты ли, несущая успокоение?
Что-то вроде прежней стальной непреклонности мелькнуло в ее глазах.
– Я ни словом не упомянула о поражении. Я сказала лишь то, что Король Снов и Леди Острова сами не в состоянии сдержать поток сумасшествия.
– Есть еще и третья сила, матушка. Или ты считаешь меня неспособным вести войну?
– Ты способен достичь всего, чего угодно, Валентин. Но здесь недостаточно даже трех Владык. Ущербное правительство не может управиться с обрушившимся на нас кризисом.
– Ущербное?
– Оно стоит на трех ногах, а должно быть на четырех. Старому Тиверасу пора уснуть.
– Матушка…
– Сколько ты еще намерен уклоняться от своих обязанностей?
– Я ни от чего не уклоняюсь, матушка! Но чего удастся достичь, если я заточу себя в Лабиринте?
– Неужели ты считаешь, что Понтифекс бесполезен? Странные взгляды у тебя на наше государство, если ты действительно так думаешь.
– Я понимаю неоценимую роль Понтифекса.
– Тем не менее, в течение всего правления ты предпочитаешь обходиться без него.
– Разве моя вина в том, что Тиверас был уже дряхлым стариком, когда я взошел на престол? Что я должен был делать? Отправиться в Лабиринт сразу же после избрания Короналом? У меня нет Понтифекса, потому что его не было с самого начала. И время было неподходящим, чтобы занимать место Тивераса.
Меня отвлекали иные, насущные заботы, как, кстати, и до сих пор.
– Ты задолжал Маджипуру Понтифекса, Валентин.
– Нет. Еще не время.
– Сколько ты будешь это повторять?
– Я должен оставаться на виду. Я хочу каким-то образом связаться с Данипьюр и заключить с ней союз против Фараатаа, нашего общего врага, который уничтожит весь мир под предлогом возвращения его своему народу. А если я окажусь в Лабиринте, то как смогу…
– Ты снова собираешься в Пьюрифайн?
– Чтобы еще раз потерпеть неудачу? Но я все равно считаю, что необходимо вступить в переговоры с метаморфами. Данипьюр должна понять, что я не похож на королей прошлого, что я признаю новые реальности, считаю невозможным далее подавлять часть души Маджипура, принадлежащую метаморфам, что мы должны это признать, допустить их в свой круг и принять их.
– И ты считаешь, что, не будучи Короналом, не сумеешь осуществить задуманное?
– Я убежден в том, матушка.
– Тогда проверь заново свои убеждения, – сказала Леди неумолимым голосом. – Если они и впрямь убеждения, а не мания, за которой скрывается отвращение к Лабиринту.
– Я ненавижу Лабиринт и не скрываю своей ненависти, но не откажусь войти туда, когда придет время, хоть и без особой радости. Однако я утверждаю, что время еще не наступило. Возможно, мое переселение произойдет скоро, но не сейчас.
– Тогда пусть оно не замедлит совершиться. Позволь, наконец, Тиверасу уснуть. И пусть он уснет поскорее, Валентин.