времена,
матушка
Марфа
Игнатьевна,
последние, по всем приметам последние. Еще у вас в городе рай и тишина, а по другим городам так просто содом, матушка: шум, беготня, езда
беспрестанная! Народ-то так и снует, один туда, другой сюда.
Кабанова. Некуда нам торопиться-то, милая, мы и живем не спеша.
Феклуша. Нет, матушка, оттого у вас тишина в городе, что многие
люди, вот хоть бы вас взять, добродетелями, как цветами, украшаются; оттого все и делается прохладно и благочинно. Ведь эта беготня-то, матушка, что значит? Ведь это суета! Вот хоть бы в Москве; бегает народ
взад да вперед неизвестно зачем. Вот она суета-то и есть. Суетный народ, матушка Марфа Игнатьевна, вот он и бегает. Ему представляется-то, что он
за делом бежит; торопится, бедный: людей не узнает, ему мерещится, что
его манит некто; а придет на место-то, ан пусто, нет ничего, мечта одна. И
пойдет в тоске. А другому мерещится, что будто он догоняет кого-то
знакомого. Со стороны-то свежий человек сейчас видит, что никого нет; а тому-то все кажется от суеты, что он догоняет. Суета-то ведь она вроде
туману бывает. Вот у вас в этакой прекрасный вечер редко кто и за вороты-
то выдет посидеть; а в Москве-то теперь гульбища да игрища, а по улицам-
то инда грохот идет; стон стоит. Да чего, матушка Марфа Игнатьевна, огненного змия стали запрягать: все, видишь, для-ради скорости.
Кабанова. Слышала я, милая.
Феклуша. А я, мaтушка, так своими глазами видела. Конечно, другие
от суеты не видят ничего, так он им машиной показывается, они машиной и
называют, а я видела, как он лапами-то вот так (растопыривает пальцы) делает. Hу, и стон, которые люди хорошей жизни, так слышат.
Кабанова. Назвать-то всячески можно, пожалуй, хоть машиной
назови; народ-то глуп, будет всему верить. А меня хоть ты золотом осыпь, так я не поеду.
Феклуша. Что за крайности, матушка! Сохрани Господи от такой
напасти! А вот еще, матушка Марфа Игнатьевна, было мне в Москве
видение некоторое. Иду я рано поутру, еще чуть брезжится, и вижу на
высоком-превысоком доме, на крыше, стоит кто-то, лицом черен. Уж сами
понимаете кто. И делает он руками, как будто сыплет что, а ничего не
сыпется. Тут я догадалась, что это он плевелы сыплет, а народ днем в суете-
то в своей невидимо и подберет. Оттого-то они так и бегают, оттого и
женщины-то у них все такие худые, тела-то никак не нагуляют, да как будто
они что потеряли, либо чего ищут: в лице печаль, даже жалко.
Кабанова. Все может быть, моя милая! В наши времена чему
дивиться!
Феклуша. Тяжелые времена, матушка Марфа Игнатьевна, тяжелые.
Уж и время-то стало в умаление приходить.
Кабанова. Как так, милая, в умаление?
Феклуша. Конечно, не мы, где нам заметить в суете-то! А вот умные
люди замечают, что у нас и время-то короче становится. Бывало, лето и
зима-то тянутся-тянутся, не дождешься, когда кончатся; а нынче и не
увидишь, как пролетят. Дни-то, и часы все те же как будто остались; а время-то, за наши грехи, все короче и короче делается. Вот что умные-то
люди говорят.
Кабанова. И хуже этого, милая, будет.
Феклуша. Нам-то бы только не дожить до этого.
Кабанова. Может, и доживем.
Входит Дико́й.
Явление второе
Те же и Дико́й.
Кабанова. Что это ты, кум, бродишь так поздно?