Борис. Да ни на каком: «Живи, говорит, у меня, делай, что прикажут, а
жалованья, что положу». То есть через год разочтет, как ему будет угодно.
Кудряш. У него уж такое заведение. У нас никто и пикнуть не смей о
жалованье, изругает на чем свет стоит. «Ты, говорит, почем знаешь, что я на
уме держу? Нешто ты мою душу можешь знать! А может, я приду в такое
расположение, что тебе пять тысяч дам». Вот ты и поговори с ним! Только
еще он во всю свою жизнь ни разу в такое-то расположение не приходил.
Кулигин. Что ж делать-то, сударь! Надо стараться угождать как-
нибудь.
Борис. В том-то и дело, Кулигин, что никак невозможно. На него и
свои-то никак угодить не могут; а уж где ж мне!
Кудряш. Кто же ему угодит, коли у него вся жизнь основана на
ругательстве? А уж пуще всего из-за денег; ни одного расчета без брани не
обходится. Другой рад от своего отступиться, только бы он унялся. А беда, как его поутру кто-нибудь рассердит! Целый день ко всем придирается.
Борис. Тетка каждое утро всех со слезами умоляет: «Батюшки, не
рассердите! голубчики, не рассердите!»
Кудряш. Да нешто убережешься! Попал на базар, вот и конец! Всех
мужиков переругает. Хоть в убыток проси, без брани все-таки не отойдет. А
потом и пошел на весь день.
Шапкин. Одно слово: воин!
Кудряш. Еще какой воин-то!
Борис. А вот беда-то, когда его обидит такой человек, которого он
обругать не смеет; тут уж домашние держись!
Кудряш. Батюшки! Что смеху-то было! Как-то его на Волге, на
перевозе, гусар обругал. Вот чудеса-то творил!
Борис. А каково домашним-то было! После этого две недели все
прятались по чердакам да по чуланам.
Кулигин. Что это? Никак, народ от вечерни тронулся?
Проходят несколько лиц в глубине сцены.
Кудряш. Пойдем, Шапкин, в разгул! Что тут стоять-то?
Кланяются и уходят.
Борис. Эх, Кулигин, больно трудно мне здесь без привычки-то! Все на
меня как-то дико смотрят, точно я здесь лишний, точно мешаю им. Обычаев
я здешних не знаю. Я понимаю, что все это наше русское, родное, а все-
таки не привыкну никак.
Кулигин. И не привыкнете никогда, сударь.
Борис. Отчего же?
Кулигин. Жестокие нравы, сударь, в нашем городе, жестокие! В
мещанстве, сударь, вы ничего, кроме грубости да бедности нагольной, не
увидите. И никогда нам, сударь, не выбиться из этой коры! Потому что
честным трудом никогда не заработать нам больше насущного хлеба. А у
кого деньги, сударь, тот старается бедного закабалить, чтобы на его труды
даровые еще больше денег наживать. Знаете, что ваш дядюшка, Савел
Прокофьич, городничему отвечал? К городничему мужички пришли
жаловаться, что он ни одного из них путем не разочтет. Городничий и стал
ему говорить: «Послушай, говорит, Савел Прокофьич, рассчитывай ты
мужиков хорошенько! Каждый день ко мне с жалобой ходят!» Дядюшка
ваш потрепал городничего по плечу, да и говорит: «Стоит ли, ваше
высокоблагородие, нам с вами об таких пустяках разговаривать! Много у