В 1 ч. 40 м. Алексеев получил от Хабалова дополнительную к вчерашней телеграмму, отправленную 26 февраля в 13 ч, 5 м. следующего содержания:
"К No 486. Доношу, что в течение второй половины 25 февраля толпы рабочих, собиравшихся на Знаменской площади и у Казанского собора, были неоднократно разгоняемы полицией и воинскими чинами. Около 17 ч., у Гостиного двора демонстранты запели революционные песни и выкинули красные флаги с надписью "Долой войну". На предупреждение, что против них будет применено оружие, из толпы раздалось несколько револьверных выстрелов, одним из коих был ранен и голову рядовой 9-го Зап. кав полка. Взвод драгун спешился и открыл огонь по толпе, при чем убито 3 и ранено 10 человек. Толпа мгновенно рассеялась. Около 18 час. в наряд конных жандармов была брошена граната, которой ранен один жандарм и лошадь. Вечер прошел относительно {161} спокойно. 25 февраля бастовали двести сорок тысяч рабочих. Мною выпущено объявление, воспрещающее скопление народа на улицах и подтверждающее населению, что всякое проявление беспорядков будет подавлено силою оружия. Сегодня, 26 февраля, с утра в городе спокойно. No 3703. Хабалов".
Телеграмма была направлена Государю. После завтрака Государь поехал на автомобиле на прогулку по Бобруйскому шоссе, к часовне в память боев 1812 г. Государя сопровождали: Воейков, Граббе, Федоров и герцог Лейхтенбертский. У часовни вышли. Пошли пешком. Государь казался озабоченным. Задумчивый, Он почти не разговаривал.
Чай прошел обычно.
В 6 ч. с половиной Государь поблагодарил Царицу телеграммой за письмо и написал ей коротенькое письмо, в котором были такие строки: "Я надеюсь, что Хабалов сумеет быстро остановить эти уличные беспорядки. Протопопов должен дать ему ясные и определенные инструкции. Только бы старый Голицын не потерял голову".
Видимо, Государь совершенно неправильно, ошибочно представлял себе взаимоотношение высших властей теперь в столице, если считал, что Протопопов может давать какие-то инструкции Хабалову. Видимо, Государь все еще верил во всезнание, энергию и распорядительность Протопопова. Протопопов же, как мы видели, ровно ничего не делал полезного, сообщал Императрице неправильные, успокоительные сведения, радовался, что свалил всё на Хабалова и затем, перетрусивши, совсем исчез.
**
*
Однако, в Ставке далеко не все были так спокойны. С утра все только и говорили, что о столичных событиях. Всеми путями из Петрограда приходили самые тревожные сведения. Начальник Дворцовой полиции, полковник Герарди настолько потерял равновесие, что, придя в тот день к Дворцовому коменданту, просил разрешения уехать в Царское Село к семье.
{162} "Увидя, что Герарди совершенно потерял голову, - писал позже Воейков, - я счел за лучшее отстранить его от исполнения ответственных обязанностей, на которые он в подобном состоянии был уже неспособен". Воейков разрешил Герарди уехать и заменил его чиновником Дворцовой полиции Гомзиным, когда-то служившим в гвардии.
Воейков был взволнован тем более, что в этот день он не получил от полковника Ратко никакой информации из Царского Села. Его попытки переговорить по телефону с кем-либо из старших чинов его канцелярии оказались безрезультатными. Их в канцелярии не было. Как иронизировал позже генерал, они были заняты составлением конституции у Вел. Кн. Павла Александровича.
Вызванный в 5 ч. к телефону из Царского Села генералом Спиридовичем, о чем сказано выше, ген. Воейков, видимо, не принял должного значения тому разговору, хотя позже, наговорив в своей книге комплиментов Спиридовичу, писал так о том разговоре:
"То обстоятельство, что, передавая мне эти сведения, полученные от Департамента полиции, генерал Спиридович не сказал мне ничего утешительного от себя лично, еще более утвердило меня в убеждении, что положение безвыходно".
Сам генерал Воейков заявляет: "В этот день это был единственный мой разговор с Царским Селом". Раз это так, то приходится признать, что в тот важный исторический момент осведомленность единственного, чисто политического органа около Его Величества, осведомленность Дворцового коменданта была неудовлетворительна. Даже 26 февраля, вечером, Дворцовый комендант еще не знал, что, как и почему происходит в Петрограде.
**
*
После пятичасового чая, Государь получил следующую телеграмму от председателя Гос. Думы Родзянко:
"Положение серьёзное. В столице анархия.
Правительство парализовано. Транспорт продовольствия и топливо {163} пришли в полное расстройство. Растет общее недовольство. На улицах происходит беспорядочная стрельба. Части войск стреляют друг в друга. Необходимо немедленно поручить лицу, пользующемуся доверием, составить новое правительство. Медлить нельзя. Всякое промедление смерти подобно. Молю Бога, чтобы этот час ответственности не пал на Венценосца."
Телеграмма эта вполне отражала всю растерянность, царившую в Петрограде, растерянность самого Родзянки, но в Ставке этого не понимали. Государь показал телеграмму графу Фредериксу и Воейкову, причем сказал графу: - "Опять этот толстяк Родзянко мне написал разный вздор, на который я ему не буду даже отвечать".
Однако, телеграмма Родзянки не могла не произвести тревожного впечатления. К тому же Воейков доложил про разговор со Спиридовичем. Обед прошел, как обычно. Но, после обеда Государь, несмотря на кажущееся спокойствие, решил возвращаться в Царское Село.
В 9 ч. 20 м. вечера Государь послал Императрице телеграмму, в которой писал между прочим: "Выезжаю послезавтра". Около 10 ч., вышедший от Государя Воейков, объявил заведывающему своей канцелярией, что отъезд назначен на 2 ч. 30 м. 28 февраля и стал отдавать предварительные распоряжения.
Государь же, выйдя в столовую, сыграл несколько партий в домино с Ниловым, Граббе и Мордвиновым. Государь казался озабоченным и скоро распрощался с партнерами. Об отъезде Государь им, однако, не сказал.
В этот вечер, у горячившегося генерала Дубенского зародилась несчастная мысль прекратить беспорядки в Петрограде, послав туда с войсками генерал-адъютанта Иванова. "Ведь вот, в первую революцию Иванов блестяще усмирил какой-то бунт, а затем был отличным генерал-губернатором в Кронштадте". Дубенский отправился к лейб-хирургу Федорову и красноречиво убеждал его подсказать эту мысль Государю. До позднего вечера сидели несколько человек у {164} Федорова и слушали горячую речь Дубенского. Прощаясь, Федоров обещал начать с утра хлопотать за посылку Иванова.
**
*
В 22 ч. 22 м., 26 февраля с аппарата Ставки приняли из Петрограда следующую телеграмму Председателя Государственной Думы Родзянко по адресу: Начальнику Штаба Верховного Главнокомандующего Алексееву:
"Волнения, начавшиеся в Петрограде, принимают стихийный характер и угрожающие размеры. Основы их - недостаток печеного хлеба и слабый подвоз муки, внушающий панику, но главным образом, полное недоверие к власти, неспособной вывести страну из тяжкого положения. На этой почве, несомненно, разовьются события, сдержать которые можно временно путем пролития крови мирных граждан, но которых, при повторении, сдержать будет невозможно. Движение может переброситься на железные дороги и жизнь страны замрет в самую тяжелую минуту. Заводы, работающие на оборону в Петрограде, останавливаются за недостатком топлива и сырого материала. Рабочие остаются без дела и голодная безработная толпа вступает на путь анархии стихийной и неудержимой. Железнодорожное сообщение по всей России в полном расстройстве.
На Юге, из 63 доменных печей работают только 28, ввиду отсутствия подвоза топлива и необходимого материала. На Урале из 92 доменных печей остановилось 44 и производство чугуна, уменьшаясь изо дня в день, грозит крупным сокращением производства снарядов. Население, опасаясь неумелых распоряжений властей, не везет зерновых продуктов на рынок, останавливая этим мельницы и угроза недостатка муки встает во весь рост перед армией и населением. Правительственная власть находится в полном параличе и совершенно бессильна восстановить нарушенный порядок. России грозит унижение и позор, ибо война при таких условиях не может быть победоносно окончена. Считаю необходимым и единственным выходом из создавшегося положения безотлагательное призвание лица, которому может верить вся страна и которому будет поручено {165} составить правительство, пользующееся доверием всего населения. За таким правительством пойдет вся Россия воодушевившись вновь верою в себя и своих руководителей.
В этот небывалый по ужасающим последствиям и страшный час иного выхода нет на светлый путь, и я ходатайствую перед вашим Высокопревосходительством поддержать это мое глубокое убеждение перед Его Величеством, дабы предотвратить возможную катастрофу. Медлить больше нельзя, промедление смерти подобно. В ваших руках, ваше выс-ство, судьба славы и победы России. Не может быть таковой, если не будет принято безотлагательно указанное мною решение. Помогите вашим представительством спасти Россию от катастрофы. Молю вас о том от всей души. Председатель Государственной Думы Родзянко".
Тождественные же телеграммы Родзянко послал командующим армиями, прося их поддержать его перед Государем. Так впервые, официально втягивались командующие в политику. Родзянко заканчивал официально ту тайную работу представителей общественности, которые ездили с визитами по генералам, стараясь привлечь их к широкому общественному движению в целях переворота, о чем говорилось выше.
Были эти представители общественности и у генерала Алексеева, когда он болел в Севастополе. Генерал Деникин утверждал позже, что, будто бы, Алексеев в самой категорической форме указал на недопустимость каких-либо государственных потрясений во время войны.
Данной телеграммой Родзянко делал снова уже официально сильный нажим на высшее командование армией.
Было уже очень поздно, когда Алексеев прочел эту телеграмму. Он решил доложить ее Государю на ближайшем докладе, утром 27 числа.
{169}
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ШЕСТАЯ
27 февраля, понедельник, в Ставке. Утренний доклад ген. Воейкова телеграммы Протопопова. - Утренний доклад ген. Алексеева телеграмм: премьера кн. Голицына, полк. Павленкова, предс. Г. Думы Родзянко и ген. Брусилова. Две телеграммы от Императрицы. - Запоздавший завтрак. - Тревожная телеграмма ген. Хабалова и успокоительная ген. Беляева. - Телеграммы ген. Эверта и Рузского. - Паническая телеграмма Родзянко. - Прогулка Государя. - Чай. Тревога среди свиты. - Агитация за командировку в Петроград ген.-адъют. Иванова. - Письмо Императрицы. - Телеграмма и письмо Государя Императрице. Перемена в настроении высшего командования. - Экстренный доклад ген. Алексеева. - Решение о командировании ген. Иванова и о посылке в Петроград войск с фронта. - Обед и разговор Государя с ген.-адъют. Ивановым. - Передача ген. Алексеевым ген.-адъют. Иванову Высочайшего повеления. - Тревога в 10 часов вечера. - Доклад обер-гофмаршала гр. Бенкендорфа по телефону из Ц. Села и ответ ему Государя. - Распоряжение об отъезде в Ц. Село. - Третья тревожная телеграмма Императрицы. - Разговор ген. Воейкова с ген. Беляевым по телефону. - Столкновение ген. Воейкова с ген. Алексеевым. - Телеграмма ген. Рузского с поддержкой ходатайства Родзянко. - Доклад ген. Алексеева с просьбой уступок. Вызов ген. Алексеева по прямому проводу из Петрограда Вел. Кн. Михаилом Александровичем и разговор для передачи Государю. - Ответ Государя брату. Телеграмма премьера Голицына и ответ Государя. - Тщетная просьба ген. Алексеева уступить. - Телеграмма ген. Хабалова о катастрофическом положении и последний доклад генерала Алексеева. - Во дворце перед отъездам на вокзал. Отъезд Государя на вокзал. Прием Государем ген. Иванова. - Отъезд Государя из Могилева под утро 28 февраля.
Царская Ставка, успокаиваемая до 27 февраля относительно происходивших в Петрограде событий Императрицей Александрой Федоровной через Государя и военным министром Беляевым через ген. Алексеева, не обладавшая к тому же правильной информацией ни со стороны Дворцового коменданта, ни со стороны военных властей, Царская Ставка, в эти роковые для России дни, обладая всею полнотой верховной и военной власти и силами многомиллионной армии, опоздала в действиях относительно подавления революции на несколько дней. Царская Ставка начала принимать соответствующие меры только с позднего вечера 27-го февраля, когда законное правительство уже самоупразднилось в Петрограде
27 февраля, понедельник, было первым действительно тревожным днем в Ставке. Утром Воейков доложил Государю полученную им ночью телеграмму Протопопова, приведенную в гл. 32-ой. Она описывала беспорядки 25 и 26 числа, но и успокаивала, что арестован "революционный руководящий коллектив" и, что 27 февраля часть рабочих намеревается приступить к работам. То, что министр лжет, уменьшая серьёзность происходящего, не улавливали.
На утреннем докладе в Штабе Алексеев доложил сначала сведения по фронту, затем перешел к Петрограду и представил полученные за ночь телеграммы: 1) председателя Совета министров Голицына, поданную 26 февр. в 1 ч. 58 м. ночи, которая сообщала, что указ о роспуске Г. Думы и Г. Совета опубликовывается утром 27 числа (см. гл. 32) и 2) и. д. начальника Гвардейских запасных частей полковника Павленкова, поданную в 1 ч. 40 м. ночи, который доносил Государю, что "26 февраля из толпы тяжело ранен командир зап. бат. Л.-гв. Павловского полка полковник Экстен и ранен того же {170} полка прапорщик Редигер. Телеграмма, по лаконичности, являлась шарадой.
Затем Алексеев доложил телеграмму, полученную им от Родзянки, приведенную в предыдущей главе. Трескучий пафос и агитационный характер телеграммы обесценивали ее верные мысли. Государю могло казаться, что Родзянко преувеличивает опасность и, как всегда, шумит и шумит. Алексеев доложил и то, что такую же телеграмму получили главнокомандующие: Брусилов, Рузский, Эверт и что Брусилов уже прислал Алексееву телеграмму, в которой просил доложить Его Величеству: "По верноподданнейшему долгу и моей присяге Государю Императору считаю себя обязанным доложить, что при наступившем грозном часе другого выхода не вижу".
Факт втягивания высшего командования в политику, о чем не раз предупреждали Государя, был налицо. Государь никогда не позволявший Алексееву касаться внутренней политики, на этот раз долго беседовал с Алексеевым. На ответственное министерство Государь категорически не соглашался. Но с мыслью, что необходимо назначить особое лицо для урегулирования продовольственного и транспортного дела Государь был согласен. Однако, никакого окончательного решения относительно Петрограда принято не было. Доклад затянулся. Государь опоздал к завтраку и это встревожило всех знавших аккуратность Государя.
Кругом уже только и говорили о беспорядках, о стрельбе в Петрограде, о бунте в Павловском полку. За завтраком Государь казался озабоченным.
После завтрака, перед прогулкой, Государю были принесены от Алексеева телеграммы от Хабалова и от Беляева.
Хабалов телеграммой, поданной в 12 ч. 10 м., доносил Государю о бунте в запасных батальонах Павловского, Волынского, Литовского и Преображенского полков. - "Принимаю все меры, которые мне доступны для подавления бунта. Полагаю необходимым прислать немедленно надежные части с фронта". - Так тревожно заканчивал свою телеграмму Хабалов.
{171} Беляев же в телеграмме, поданной в 13 ч. 15 м., No 196, сообщал:
"Начавшиеся с утра в нескольких войсковых частях волнения твердо и энергично подавляются оставшимися верными своему долгу ротами и батальонами. Сейчас не удалось еще подавить бунт, но твердо уверен в скором наступлении спокойствия, для достижения коего принимаются беспощадные меры. Власти сохраняют полное спокойствие. 196. Беляев."
Это была легкомысленная, преступная по лживости и по желанию успокоить Ставку телеграмма. Но она была подписана Военным министром и ей нельзя было не верить.
Принесли и характерную телеграмму Главнокомандующего Эверта. Донося о получении им телеграммы от Родзянки, Эверт просил доложить ее Государю. - "Я солдат, в политику не мешался и не мешаюсь. По отрывочным, доходящим до меня слухам, насколько справедливо все изложенное в телеграмме по отношению внутреннего положения страны, судить не могу, но не могу не видеть крайнего расстройства транспорта и, как результат сего, постоянного и значительного недовоза продуктов продовольствия... я считал бы необходимым немедленное принятие необходимых военных мер для обеспечения железнодорожного движения и подвоза продовольствия к армиям. 6081. Эверт."