И куда стремятся все? Я на восток стремлюсь.
Но брата моего отца не видеть мне вовеки.
Только под утро заставил я себя покинуть праздник. Все эти удивительные лица, дышавшие любовью к свободе и упорством, женщины и мужчины в красивых, гармонично подобранных оленьих шкурах, характеры, личности, примитивные натуры, умеющие отдаваться наслаждению минуты, открытые, радостные души, приготовившие мне такую желанную встречу, что я век ее не забуду, - все это я должен был сконцентрировать в себе и разобраться во всем.
Неужели они в самом деле лжецы, преступники, убийцы от природы?
Широкими волнами разливалось над окрестными скалами северное сияние; играя, вспыхивало оно нам навстречу разноцветными огнями своеобразного небесного пожара. Обуреваемый впечатлениями дня и ночи, вглядывался я в эти пылающие загадки, прислушиваясь в то же время к праздничным песням стойбища, выливавшимся из самой глубины этих неиспорченных натур, и любовался яркостью музыкальных и поэтических красок, походивших на это северное сияние.
И мне пришло в голову, что здесь, в эту жестокую морозную ночь, я прослушал великую фанфару радости среди эскимосов, обесславленных и веселых, среди шайки убийц, бывших людьми!
2.13. Укрощение "бурного малютки"
Материал для монографии об "охотниках на мускусных быков" был собран к середине января. Четыре главных этапа были пройдены: "оленные эскимосы", "племена Гудзонова залива", "тюленьи эскимосы" и, наконец, "охотники на мускусных быков". Теперь оставалось собрать добавочный материал о западных племенах дельты реки Макензи, Аляски, Берингова пролива и Сибири. Между полем последней моей работы и будущей лежало расстояние приблизительно в 2200 км и его предстояло покрыть возможно быстрее, но мне все-таки необходимо было делать на этом пути остановки, чтобы знакомиться с людьми, делать сопоставления и выводы на основании записей в моих подробных дневниках.
Я радовался, что наши собаки были в отличном состоянии после долгого отдыха и заботливого ухода за ними, организованного мистером Кларком. В арктических путешествия гостеприимство, оказанное самому путешественнику, остается для него на втором плане, тогда как к тому, кто кормит и холит его собак, он чувствует настоящую сердечную привязанность.
Мы разделили собак на две упряжки, обе сравнительно небольшие, принимая во внимание груз. Сам я вместе с Арнарулунгуак должен был удовольствоваться шестью лучшими из наших собак и зато оставил себе самые маленькие сани, нагруженные сравнительно легко - приблизительно 300 килограммов. Гага же получил 10 собак и должен был везти Лео Хансена со всем его синематографическим снаряжением, достаточно увесистым: их груз тянул, я думаю, килограммов 500. Благодаря торфяно-ледяным подполозьям, о которых не раз упоминалось выше, мы с самого же начала, когда груз был всего тяжелее, в состоянии были развивать такие темпы, что великий санный путь мог быть пройден в намеченный срок.
Отъезд с Кента состоялся 16 января 1924 года при морозе 42°С и встречном буране.
21 января мы обогнули мыс Барроу [52], несколько часов шли вдоль низкого гранитного побережья, а затем направились к высокому крутому предгорью, до которого добрались лишь на следующий день после обеда. Погода простояла дня два прекрасная, приятно мягкая, и вдруг ветер повернул на шторм, над берегами заклубился туман. Как раз, когда почти невозможно стало ориентироваться, собаки почуяли запах людей, поскакали бешеным галопом, и в 3 часа дня мы достигли стойбища, расположенного среди льдов, где встретили бурный прием. В стойбище насчитывалось 46 человек: 25 мужчин и 21 женщина. Нам сказали, что место носит название Агиак, а самих себя жители называли агиармиут.
Чересчур навязчивое радушие постепенно приучило нас держаться несколько настороже, но здесь мы были приятно поражены, - люди оказались вежливыми, почти скромными; они предложили помочь нам поскорее поставить снежную хижину. Времени действительно нельзя было терять. Снежный буран нас настигал: скалы словно ощетинились, снежные вихревые столбы проносились по их верхушкам. Не прошло и часа, как мы были уже под кровом, и почти одновременно разразился буран, который приковал нас к месту с 22 по 26 января.
Люди, впрочем, беспрестанно навещали нас. В проходе то и дело слышались кашель и чиханье, - это гости прочищали от снега глотки и носы; затем начиналось выколачивание одежды, столь продолжительное, что под конец плохо верилось, чтобы на шубах уцелела хоть горстка шерсти, и, наконец, из входного отверстия появлялись гости, улыбающиеся, веселые, обдутые дочиста бурей, с пылающими от мороза щеками и заиндевевшими бровями.
На третий вечер бурана нас пригласили в одну из снежных хижин на торжественное заклинание бури. Приглашавший представлял собой ярко выраженный тип "белокурого" эскимоса [53] с облысевшей головой, рыжеватой бородкой и легкой голубизной глаз. Звали его Кигиуна - "Острозубый".
Буря достигла, по-видимому, своего апогея. Идти пришлось втроем, плотно сцепившись, чтобы ветер не свалил с ног; да можно было ожидать и худшего - как бы не пришлось складывать себе для ночлега снежную хижину, не дойдя до места торжества! Поэтому мы все были вооружены большими снеговыми ножами и шли согнувшись, чуть не утыкаясь головой в лед, по направлению к маленькому стойбищу, где предстояло торжество. Кигиуна крепко держал меня под локоть одной руки, а под другую вел меня его партнер на сегодняшнюю ночь.
- Это малютка Нарсук плачет от сквозняка в пеленках! - сказал Кигиуна и сообщил мне древний миф о сыне великана, который отомстил убийцам своих отца и матери, поднявшись на небо и став бурей. В течение этой ночи нужно было доискаться причины гнева малютки и попытаться укротить его. Ветер налетал на нас с такой силой, что мы временами просто останавливались на месте, крепко держась друг за друга, чтобы нас не бросило о торосы, громоздившиеся вокруг. Бешеные шквалы берегового ветра словно стегали нас кнутом и после трех-четырех ударов нам удавалось продвинуться шага на два вперед; а затем новый шквал, сопровождаемый завыванием "бурного малютки", останавливал нас и чуть не валил на лед. Как же мы обрадовались, когда, наконец, перед нами замигали теплые огоньки жировых ламп, горевших в праздничной хижине, где все места на лежанке были уже заняты мужчинами и женщинами.
Купол хижины, имевшей четыре метра в ширину и шесть метров в длину, был так высок, что строители должны были подпереть его двумя бревнами плавника; это создавало эффект настоящих колонн в этом белоснежном зале. На полу между ними было столько места, что все соседние ребятишки во время приготовлений к торжеству наигрались досыта в пятнашки, бегая вокруг колонн.
Приготовления заключались в праздничной трапезе из вяленой лососины, сала и замороженных неосвежеванных тюленьих туш. Большими топорами крепко врубались в этот замерзший обед, и пока тепло жилого помещения медленно возвращало живые краски всем лицам, исхлестанным бурей и снегом, люди с аппетитом глотали мясные ледяшки, подышав на них предварительно, чтобы немножко согреть и не сорвать себе кожу с губ и языка.
Заклинателем духов явился в этот вечер Хоркарнак - "Китовый Ус", молодой человек с умными глазами и быстрыми движениями. На лице его не было и тени лукавства; может быть, поэтому ему и понадобилось так много времени, чтобы впасть в транс. Он объяснил мне, прежде чем выступать, что у него мало духов-пособников. Лишь дух его умершего отца да дух-пособник последнего - тролль, о котором известно из сказаний, великан с такими длинными когтями, что они могут перерезать человека пополам, только царапнув его по туловищу; и, наконец, подобие человека, слепленное им самим из мягкого снега. Этот дух являлся к нему, когда он его вызывал.
Все женщины стойбища окружали заклинателя и подбодряли его дешевой лестью: "Ты можешь, тебе это легко, ты такой сильный", - болтали они, но он не переставал повторять: "Трудно говорить правду, трудно вызывать скрытые силы".
Долго сохранял Китовый Ус свою суровость и почти вызывающую непреклонность, но женщины продолжали подзадоривать его, и под конец он начал мало-помалу впадать в транс.
Широко раскрыв глаза, он как будто всматривался в дальние горизонты, время от времени крутился на одной пятке, дыхание у него становилось прерывистым, и он переставал узнавать своих земляков.
- Кто вы? - кричал он.
- Твои собственные люди, - отвечали они.
И снова Китовый Ус обходил весь круг, каждому заглядывая в глаза, поводил кругом все более дичавшим взглядом и, наконец, повторил устало, как человек, который, пройдя дальний-дальний путь, выбился из сил:
- Не могу больше, не могу.
В то же мгновение в горле у него заклокотало - дух-пособник вселился в него. Им овладела чужая сила, он уже не принадлежит себе, не волен в своих словах. Он пляшет, прыгает, носится между толпящимися людьми и призывает своего умершего отца.
Обращается Китовый Ус и ко многим другим умершим, которых видит среди собравшихся в хижине. Он описывает наружность стариков, старух, которых никогда не видал, и требует, чтобы другие сказали - кого же он видит.
Растерянность, безмолвие; наконец, совещание женщин шепотом. Нерешительно выступают они со своими догадками, называя имена тех или других из умерших, к кому можно отнести описания заклинателя.
- Нет, нет, нет, не те!
Вдруг выскакивает на середину одна старуха и выкрикивает два имени, которых другие не осмеливались произнести, имена недавно умерших мужа и жены, могилы которых были еще совсем свежи.
- Они! Они! - кричит Китовый Ус пронзительно, и странное жуткое чувство охватывает всех: ведь эти двое совсем еще недавно были среди них живые. Теперь они стали злыми духами, именно такими злыми духами, которые приносят непогоду.
Ужас распространяется в хижине.
А за ее стенами воет буря. Во мгле не разглядеть собственной руки, и даже собакам, которых обыкновенно выбрасывают пинками из жилья, позволено сегодня искать тепла и защиты от ветра под ногами взволнованных людей.
Сеанс длится уже час (с ревом, вызываньем неведомых сил), и вдруг происходит нечто ужаснувшее нас, сроду не видевших, как укрощают духа бури. Китовый Ус, прыгнув в толпу, схватил старого добродушного Кингиуну, который смирно стоял и пел гимн владычице зверей морских, схватил его крепко за глотку и начал трясти и мотать взад и вперед. Сначала оба испускали жалобные горловые стоны, затем Кингиуна начал задыхаться, перестал стонать, засипел и в то же мгновение сам сделался жертвой экстаза. Он не сопротивлялся больше, покорно отдаваясь во власть заклинателя, который, все не выпуская из рук его глотки, метался с ним по жилью; оба, видимо, не помнили и не чувствовали себя. Мужчины загородили собой большие жировые лампы, чтобы их не опрокинули и не раздавили, а женщины подсадили ребятишек на лежанку, чтобы их не искалечили в этой сумятице. Так продолжалось еще с час, пока Китовый Ус не вымотал весь дух из тела Кингиуны и тот не стал волочиться за ним безжизненным мешком. Лишь тогда Китовый Ус выпустил его глотку, и Кингиуна тяжело рухнул на пол.
Так убивают бурю in effigie [54]. Взбунтовавшийся ветер требует жертвы, и вот Китовый Ус запускает зубы в шею Кингиуны пониже затылка и треплет его, как собака треплет побежденного врага.
В жилье могильная тишина. Китовый Ус один-одинешенек продолжает свою дикую пляску, пока каким-то непостижимым образом взгляд его не проясняется; он становится на колени около обмершего и начинает поглаживать и растирать все его тело, чтобы вернуть к жизни. Медленно оживает Кингиуна, шатаясь подымается на ноги, но как только он приходит в себя окончательно, повторяется то же самое сначала: бешеная хватка за глотку, необузданное метанье по жилью, те же стоны и сипенье задыхающегося Кингиуны, и бедняга снова брошен на снежный пол хижины безжизненным меховым мешком. Так убивает его Китовый Ус трижды. Человек должен показать свое превосходство над бурей! Но, придя в себя в третий раз, Кингиуна сам впадает в транс, а Китовый Ус падает в изнеможении. Старый провидец встает во всем своем комическом, чересчур ожиревшем величии, но покоряет нас диким блеском своих глаз и голосом, дрожащим от волнения, кричит на всю хижину:
- Простор небесный полон голых существ, они носятся по воздуху. Голые люди, голые мужчины, голые женщины носятся, вздымая бурю и метель.
Слышите свист? В воздухе словно шумят крылья огромных птиц. Это страх голых людей, это бегство голых людей!
Духи погоды вздымают бурю, духи воздуха гонят метель по земле, и беспомощное дитя Нарсук сотрясает воздух своим плачем.
Но мой дух-пособник победит, он победит. Фью-фью! Слышите свист ветра? Тсс, тсс, тсс! Видите духов погоды и непогоды, шумящих над нами крыльями огромных птиц?
При этих словах Китовый Ус встает с пола, и оба заклинателя с прояснившимися лицами, успокоившись после такой отповеди буре, поют жидкими хриплыми голосами гимн матери зверей морских:
Женщина, великая женщина там, внизу!
Отгони, отгони от нас злое!
Явись, явись, дух глубины!
Один из твоих жителей земных
Зовет тебя,
Молит тебя: кусай насмерть врагов!