Дождь застиг их у самой деревни. Он хлестанул неожиданно. Туча была еще, казалось, далеко, где-то за Громотухой, и вдруг стало темно, Ивана и Анну обдало волной холодного воздуха, и сразу заплясал вокруг, туманясь водяной пылью, тугой ливень, промочив их до нитки.
Анна вскрикнула и, уже мокрая, побежала к стоявшей на окраине, давно заброшенной мазанке без крыши. Потолок ее в нескольких местах провалился, сквозь дыры и пустые окна хлестал ливень. Анна выбрала место посуше, прижалась к облупленной, побеленной когда-то стене. Иван стал рядом, коснувшись ее плеча, почувствовал, что Анна дрожит от озноба.
- Х-холодно, - сказала она и, как показалось Ивану, плотнее прижалась к нему. Тогда он встал перед нею, притиснул ее к стене своим телом.
- Ты... Иван! - придушенно крикнула она.
- Согрею тебя, - сказал он шепотом, взял ее за плечи, нагнулся над ней... Поцелуй пришелся куда-то в краешек губ.
- Ва-анька-а! - Анна оттолкнула его, отбежала, закрыла лицо ладонями, горько зарыдала.
- Что ты, Ань?! Я ничего... ничего не хотел.
- Как ты мог? Как ты мог?!
- Не знаю, ей-богу, я... Не знаю...
- Ты посмеяться хотел надо мной! Я некрасивая, нескладная...
- Почему? Ты - красивая. Я вижу. И еще красивше будешь.
Анна оторвала лицо от ладоней.
- Это как так - видишь?
- Ну, вижу - и все. И я женюсь на тебе, ежели ты тоже... А отец твой - он обещал...
Кафтанов действительно несколько раз в течение зимы и весны, заходя в конюшни, оглаживал руками пляшущих лошадей, говорил Ивану полушутя-полусерьезно:
- Старательно, гляжу, робишь, парень, заботливо. Так, глядишь, и вправду Анютку себе заробишь. Молодчага, не в пример братцам своим. Ну, старайся, а я слову своему хозяин. Али разлюбил ты ее? Нет?.. Ну-ну, зашелся, как девица стыдливая! Гляди, краской не захлебнись.
Иногда у Ивана рождались мысли, что Кафтанов играет с ним, как с маленьким. Анну за него никогда, конечно, не отдаст. Но вчера, велев запрячь жеребца в коляску, сказал вроде по-серьезному:
- Слушай меня, Иван... Уезжаю я по делам надолго, Анну, гляди, не вздумай мне испортить. Что позволишь себе раньше времени - возьму овечьи ножницы и головешку тебе остригу, как маковку. Ответа я не боюсь тут, на земле, а на небе оправдаюсь как-нибудь. Понял?
...Дождь был сильный, но короткий, туча прокатилась над Михайловкой, ушла, засинело сквозь дырявый потолок мазанки вечернее светлое еще небо, скапывали на полусгнивший пол сверху тяжелые капли.
- Это как - отец обещал? - переспросила Анна, прикрыв локтями плоскую грудь. Сероватые глаза ее, большие, чуть продолговатые, ясные и уже красивые, горели удивленно, вопросительно. - Кому он обещал?
- А мне...
- Тебе?! - Анна пошевелила, как крылышками, длинными бровями, постояла задумчиво. И пошла из мазанки, сказав: - Ты чуток погодя выйди, а то приметят, что вместе мы...
По раскисшей от дождя улице Анна шла тоже задумчиво.
* * * *
Еще в четырнадцатом году Демьян Инютин вдруг изъявил желание стать деревенским старостой.
- Это для чего тебе? - нахмурился Кафтанов. - Плачу, что ль, мало? Да еще воруешь, сколь надобно.
- Господь с тобой, Михаила Лукич! Обижаешь за напраслину.
- Ты бы подумал, дурень одноногий, сколь делов сейчас у нас! Война же, я большие подряды на поставку зерна и продуктов всяких взял. Вот сейчас за-возни, склады надо строить...
- Да каки таки обязанности у старосты? - убеждал Инютин своего хозяина. Это мне так, для внутреннего ублаготворения. А тебе как служил, так и буду.
- А черт с тобой, ублаготворяйся, - махнул рукой Кафтанов.
Как-то глубокой уже осенью, когда вот-вот должен был лечь снег, поздним непогожим вечером Федор Савельев столкнулся со старостой Инютиным на улице нос к носу.
- А-а, вон что за мил человек, - ухмыльнулся Демьян. - Ну-ка, зайди ко мне. Ишь ветрище-то хлещет... - И, видя, что Федор колеблется, добавил построже: - Заходи, об работенке твоей потолкуем.
Кирюшка тогда учился в Шантаре, дома была лишь жена Инютина. Когда-то она была худой и тонкой, как щепка, но после возвращения мужа с японской год от году начала толстеть, за несколько лет ее разнесло неправдоподобно, в двери она пролазила только боком, летом помирала от жары. Все знали в деревне, что в особо знойные и душные дни она отсиживалась в ледяном погребе, лежала там на прохладных подушках, хрипела, как закормленный боров в клети.
По-гусиному переваливаясь с боку на бок, она внесла кипящий самовар и, так же переваливаясь, ушла.
- Помрет скоро, - сообщил Инютин. - Жирянка, видишь, давит ее. Не ест почти ничего, а разносит. Болезнь есть такая - жирянка. Давай чайком, что ли, погреемся. Пей.
Федор, удивленный, покорно пододвинул к себе чашку.
С полчаса они молча схлебывали с блюдец, Инютин время от времени упирал в Федора горячие зрачки, тот ежился и потел не то от чая, не то от этих взглядов.
Потом Инютин встал, стуча деревяшкой, прошел к вешалке, пошарил в карманах пиджака, вернулся к столу и сунул Федору радужную десятирублевую бумажку.
- Это... за что? - Федор испугался, спрятал назад руки.
- Взя-ать! - рявкнул Демьян.
Федор вздрогнул от этого крика. Когда брал деньги, руки его тряслись.
- Г... такое! - посинел от гнева Демьян. - Воняет, а туда же - за что? За то, что Антошку, братца своего, тогда выдал!
- Я? - обомлел Федор, отбросив деньги. - Да ведь ты сам выследил меня, когда я к Звенигоре пошел! Ты шашкой чуть не проколол меня, да я и то ничего не сказал...
- Замолчь! До-олго я к тебе приглядывался, парень. Михаил-то Лукич не тот ключик в тебе повернул, за горло схватил тебя. А ты не любишь этого до смерти, я понял. А поняв, брать тебя руками ни за горло, ни за что другое не буду. Ты и так у меня теперя не вывернешься. Ну-ка, чем оправдаешься, коли я объявлю по деревне, что сам ты нас повел к Змеиному ущелью, сам указал, где он прячется?! А мне ведь недолго...