Кружилин улыбнулся:
- Это какая же связь между потерями на уборке и моими бумагами?
- А самая такая... До тебя тут Полипов все так же бумаги всякие грозные составлял: быстрее сейте, быстрее косите! Перевозил я этих бумаг в колхозы многие пуды! Ну, люди все бегом, бегом, лишь бы в эти бумажные сроки уложиться. А когда с полным ведром бежишь, не хочешь, да половину расплескаешь. И ты вроде этим же манером хочешь к уборочной подступать. А? Чтоб быстрее всех в области отстрадовать? Полипов у нас завсегда первый был.
- Нет, Евсей Фомич, я не такие бумаги составлял... Убирать хлеба будем по-крестьянски, чтоб без потерь.
- Ну, это поглядим еще, - усмехнулся старик.
Шагая к дому, Кружилин думал о Полипове. Район при нем действительно вышел на первое место в области. И, дав в обкоме согласие вернуться на прежнюю работу, Поликарп Матвеевич полагал, что Полипова ожидает повышение по службе. И это, размышлял Кружилин, справедливо и естественно - Полипов, как видно из его личного дела, коммунист с дореволюционным стажем, неоднократно сидел в царских тюрьмах. Вместе с нынешним секретарем обкома партии Субботиным устанавливал Советскую власть в Новониколаевске. Во время белочешского мятежа опять попал в руки белогвардейской контрразведки, но из тюрьмы бежал, служил затем комиссаром в одной из частей Красной Армии. После гражданской войны работал в новосибирских партийных органах, вплоть до избрания первым секретарем Шантарского райкома партии. И очень удивился, когда Полипова оставили в Шантаре на должности предрика. Полипов был, кажется, обижен. И Кружилин если не сочувствовал Полипову, то, по крайней мере, понимал его состояние. И было ему как-то неловко перед Полиповым, словно по собственной прихоти взял да сместил его с поста первого секретаря, освободив для себя место. Однажды Кружилин хотел даже откровенно поговорить с ним об этом, но Полипов резко сказал, как отрезал:
- Не надо. Я понимаю, что ты ни при чем. Не маленький.
Вторично Кружилин удивился, когда стал знакомиться с хозяйствами бывшего своего района: колхозы, что называется, нищенствовали. Неделимые фонды давно не пополнялись, коровники, телятники, конюшни повсюду разваливались, на трудодни людям выдавали мало...
За последние два-три года сельское хозяйство страны круто пошло в гору, трудодень становился все обильнее. И веселее становились люди, разговорчивее, открытее. Зазвенел громче по деревням смех, чаще заплескалось веселье. В магазинах не стало хватать ситца, велосипедов, а главное - патефонов. Здесь, в Шантаре, все было наоборот. Колхозники встречали его если не хмуро, то молча, настороженно, в разговоры почти не вступали. В магазинах было достаточно и велосипедов и патефонов.
"Вот тебе и передовой район!" - все более мрачнел Кружилин.
Однажды он заночевал в Михайловке, поделился этими мыслями с Назаровым. Председатель колхоза слушал, что-то мычал, но было непонятно, соглашается он с Кружилиным или нет.
- Да что ты, Панкрат, мычишь, как телок? - резко спросил Кружилин. Может, я чего-то недопонимаю или вовсе не прав, ты прямо и скажи.
- Ишь ты, прямо... Прямо дикие утки вон летают. Так это птица глупая.
- Постой, Панкрат... Да ты, никак, хитрить научился?
Назаров неуклюже полез из-за стола, чуть не опрокинув стакан с недопитым чаем. Раскачивая руками, прошел через всю комнату, снял со стены полушубок, натянул его.
- А заяц вон тоже, может, глупый, - проговорил он, отыскивая шацку. - А следы петляет. Жизнь, стало быть, учит его. Потому что на земле живет, а не в пустом небе летает...
Кружилин наблюдал за ним, прищурив от изумления глаза.
- Изменился ты, Панкрат, за это время...
- Дык двадцать четвертый год Советской власти идет. Пора и меняться.
Голос старого председателя был глух, печален, слышалась в нем откровенная горечь.
- Так... - промолвил Кружилин и тоже поднялся из-за стола. - Не потому ли у тебя и колхоз напротив других покрепче, что петлять научился?
- Нет, никудышный колхозишко... Люди живут, может, посправнее, это так... Ежели по твоим приметам судить, по патефонам, то... у нас их ничего, покупают.
Последние слова он прибавил с чуть заметной усмешкой, повернулся навстречу Кружилину, и они стали грудь в грудь, смотря в глаза друг другу.
- Зачем ты так со мной, Панкрат?
- А я откуда знаю - прежний ты али нет? Может, надломила тебя жизнь и ты на Полипова стал похожий?
Потом в глазах Назарова что-то дрогнуло, он опустился на голбчик, стал глядеть куда-то в угол.
- Пуганая ворона, знаешь, куста боится. Прощай меня, Матвеич.
- Мне ведь работать с этим Полиповым. Что это за человек? - прямо спросил Кружилин.
Назаров еще помолчал, вздохнул.
- А дьявол ли в нем разберется. Но, по моему разумению, вредный, однако, для жизни человек.
- Чем же?
- Чем, чем?! Я откудова знаю чем! - вспыхнул было Назаров, но тут же, будто устыдясь, продолжал тише: - Ты гляди - в округе живут колхозы ничего вроде. А в нашем районе будто мор страшный прошел. Как Полипов стал секретарем райкома, так и начался этот мор.
- Значит, ты считаешь, все дело в Полипове?
- Рыба с головы гниет...
- Ну, а все же, вы-то чего тут? Ты вот, другие председатели?
- А чего мы? Нас приучили, как солдат, к командам. Сегодня просо сей, завтра - ячмень. Ваш райкомовский конюх дед Евсей, бывало, привезет бумагу немедля начать сеять, - а на дворе дождь со снегом, а то и буран хлещет.
- И что же вы?
Назаров пожал плечами:
- Бывало, что и сеяли, в стылую землю семена зарывали. Зато район всегда первым по области посевную заканчивал. А хлебозаготовки? Выполним весь план, Полипов добавочный спускает. Излишки, дескать, есть, сдавайте Родине излишки. Ну, по хлебосдаче мы тоже всегда первыми. Передовой район! А хозяйство что? Оно хиреет. На трудодни фига остается. Ну, терпишь-терпишь, да иногда и... сотню-другую пудиков пшенички скроешь. На душе муторно, будто украл хлеб-то... Или рассвирепеешь - да бумагу ему, рапорт: все честь по чести, сев закончили. А кой хрен закончили, когда пашни еще каша кашей, ноги по колено вязнут. Да... А потом ночами сердце все исщемит, все ворочаешься. Все слушаешь, не стучат ли дрожки... Якова Алейникова.
- Во-он как!
- А ты думал - как?
"Да, Полипов, Полипов..." Кружилин эти полгода все присматривался к нему. Вроде бы человек как человек. Ведет, правда, себя замкнуто, но обязанности новые выполняет если не хорошо, то добросовестно.
Кружилин жил в том же одноэтажном бревенчатом доме, что и до отъезда в Ойротию. Только сейчас дом был обнесен высоким глухим забором, выкрашенным в зеленый цвет.
- Зачем ты забором отгородился? - спросил Кружилин у жившего в этом доме Полипова в первый же день приезда. У крыльца стояла полуторка, дед Евсей, райкомовская сторожиха и сам Полипов бегали по перемерзшим ступенькам, носили из дома и бросали в кузов матрацы, стулья, связки книг.
- Это не я. Это Алейников приказал огородить, - бросая в кузов валики от дивана, сказал Полипов. - А зачем - его уж дело. Ему виднее.
Стоял морозный день, нетронутый, немятый снег больно искрился. Полипов был в одном свитере, в шапке, от него шел пар.
Грузился он торопливо, как-то демонстративно-показательно.
- Зря ты это, Петр Петрович, - сказал Кружилин.
- Чего зря?