- Я знаю, ты не маленькая, Вера, и ты все видишь... - измученным голосом начала Анфиса. - Но что ты знаешь о моей любви? Ничего... И никто не знает. Обо мне всегда говорили: "Потаскушка Анфиса". А я не такая. Что я сделаю, если... если не могу его, проклятого, из сердца вынуть? Мне и перед людьми и перед вами, детьми своими, стыдно. А не могу...
Она снова всхлипнула, и вдруг они будто поменялись местами: Анфиса стала дочерью Веры, а та ее матерью. Вера, успокаивая, ласково гладила мать по горячей голове, по голым теплым плечам.
- А он, паразит такой, пользуется этим, - продолжала Анфиса. - Потому и живем мы все втроем как неприкаянные - я, жена Федора Анна,| Кирьян... Зачем живем, чего мучаемся - непонятно. Она, Анна, хорошая ведь женщина. И отец твой хороший. Ты даже не знаешь, Верка, какой он хороший... Федор-то и мизинца его не стоит.
- Не знаю, мам... Не замечала, - честно призналась Вера. - Мне все казалось - отец глупый и пьяница.
- Со мной не только поглупеть и спиться ему совсем впору... Я удивляюсь, как он с ума не сошел. Ведь он-то меня без памяти любит.
- Да ты что, мам! - Вера даже рассмеялась. - Вот уж не поверю!
- Любит, я-то знаю... Оттого и терпит мое... мое распутство. За терпение я ему лишь одно обещала - детей только, мол, от тебя буду рожать, не сомневайся. За остальное - не взыщи. А Федора не трогай. Тронешь его хоть пальцем - уйду от тебя. Он и не трогает. И с меня поначалу не взыскивал, скрипел зубами, а терпел. Потом бить начал. Напьется - и до полусмерти исколотит. Я терпела. Что ж, я понимала, каково ему...
Вера слушала, все больше изумляясь открывавшимся ей сложным глубинам человеческих отношений.
- Но как же это, мама, так? - спросила она полушепотом. - Когда же ты так полюбила? И почему? За что?
- Когда? Почему? За что? - печально переспросила Анфиса. - Разве это объяснишь? Все перепуталось, переплелось, сбилось в тугой комок - теперь ни расплести, ни размотать, ни расчесать. Да и не к чему это делать. Все было бы хорошо, если бы Федор на мне женился. А он - на Анне. А я не знаю, со зла ли, с отчаяния ли за Кирьяна вышла.
- А ты любила... отца, когда выходила-то? - спросила спокойно и раздумчиво Вера. И, почувствовав, что мать медлит, вдумываясь, видно, в ее вопрос, добавила: - Хоть маленько-то любила?
- Маленько, может, и любила. Но я еще не знала, что Федора так люблю. Или, может, думала, что оно пройдет, покровоточит сердце да зарубцуется, пеплом покроется. А оно заполыхало еще жарче. А то бы разве я вышла за Кирьяна? И вообще, за кого-то...
Они лежали обе на спине, разговаривали вполголоса, и обе смотрели на мерцающие в полутьме кроватные шарики. Они по-прежнему поблескивали тускло и неярко, а потом вдруг потухли быстренько, один за другим, - луна, видимо, уплыла в сторону, и ее бледные лучи не доставали теперь окошка.
- Я ни о чем таком не говорила, дочка, с тобой никогда, - продолжала Анфиса, когда шарики потухли. - А сейчас, гляжу, лежишь, вздыхаешь.
- Ну так что? Смешно все-таки - старик влюбился.
- Не ври, Вера! - построже сказала Анфиса. - Этот старик - Алейников! В районе-то страшнее его нет начальника. И я чую - завиляла твоя душонка от соблазна.
- Куда завиляла? Какого соблазна?! - почти с искренней обидой воскликнула Вера. - Что придумываешь?
- Я не придумываю, Верка, - вздохнула Анфиса. - Она у тебя вообще вроде вилюшками пошла.
- Интересно... Я не знаю, прямая она у меня выросла или вилюшками. А ты знаешь.
- А со стороны всегда виднее. В общем, гляди... Обзаришься - потом локти будешь кусать, ежели к Семену у тебя настоящая любовь.
- А она бывает, настоящая-то?
Анфиса, кажется, перестала даже дышать. А дочь продолжала насмешливо и безжалостно:
- И что такое - настоящая? Ты к Семкиному отцу бегаешь и думаешь, что у тебя настоящая... А оно все не так, все проще. Тебя тянет просто к мужику сильному, удачливому, зацепистому в жизни... С досады бегаешь, что вышла за размазню какого-то, а не за мужика. Чтоб отомстить ему...
- Верка! - Анфиса рывком села на кровати.
- Чего - Верка? - поднялась и Вера. - Зачем кричишь? Разбудишь всех. Анфиса посидела безмолвно, тихо опустилась на подушку, до самого подбородка натянула одеяло.
- Вон ты, оказывается, какая выросла?! А мне-то, дуре, невдомек...
- Ну, так знай теперь, - сказала Вера спокойно.
Анфиса полежала не шевелясь минут десять-пятнадцать, откинула одеяло, спустила ноги с кровати.
- И как же теперь ты... с Семеном?
- Что с Семеном? Не облезет, ежели что... Но я сказала - не знаю еще. Погляжу.
Анфиса всхлипнула раз-другой.
- Опять... - насмешливо произнесла Вера. - Тебе-то что волноваться? Не тебе решать...
- Да как ты можешь... Как ты можешь? - Анфиса не договорила, захлебнулась в слезах, замолчала, но дочь поняла ее с полуслова.
- Так и могу... Потому что Семка, он... Я думала, он в отца... А он вроде в отца, да только в моего... Когда я поняла это, подумала: свадьбу нашу отложить бы, что ли. Тем более что война. В общем - договорились отложить. Но все-таки до конца я с ним все обрывать не хочу... Не хотела пока. Да и сейчас - надо еще поглядеть поближе, что он такое, этот Алейников.
Анфиса ждала, когда дочь выговорится и замолчит, а потом встала и пошла в кухню, на свою кровать. Но у двери остановилась и произнесла чужим, незнакомым голосом:
- Глядеть гляди, а Семкину жизнь я тебе калечить не дам. Я объясню ему, какая у тебя душонка, чтоб он знал...
- Не смей! Ты... слышишь?! - воскликнула Вера, сорвалась с кровати, подбежала к матери, шлепая по полу голыми ногами, взяла ее крепко за плечи. Не вмешивайся, понятно? Иначе... иначе...
- Что иначе?
- Не знаю... Но нехорошо будет... На всю жизнь врагами сделаемся. Ты ведь меня не знаешь еще, мама...
- Это правда, я тебя не знала еще, - сказала Анфиса и вышла.
* * * *
На другой день после сватовства Вера весь день безвыходно просидела в своей рабочей комнатушке. Ей казалось почему-то, что все сотрудники райкома знают уже о необычном предложении Алейникова, поглядывают на нее с удивлением и любопытством. Когда ей приносили какую-нибудь работу, она брала ее молча, не поднимая глаз, а пальцы ее подрагивали.
И еще ей казалось, особенно под вечер, что каждую минуту может войти Алейников. И всякий раз, когда со скрипом отворялась дверь, она еще гуще наливалась краской, у нее багровела даже шея. И она не знала, не представляла, что она будет делать, как поведет себя, если действительно появится Яков.
Но он не появился в райкоме ни в тот день, ни в другой, ни на третий. Вера как-то успокоилась и уже чуточку обиженно подумывала: "Интересно..."
На пятый или шестой день, под вечер, он зашел. Вера сидела спиной к двери и, когда скрипнула дверь, даже не обернулась.
- Извините... Это я, - сказал Алейников и замолчал.
Вера вскочила из-за машинки, прижала ладони к груди. Потом отвернулась, села, склонилась снова над стареньким громоздким "Ундервудом". Ее свежие щеки полыхнули густым румянцем, маленькие уши тоже загорелись, краска стала заливать даже шею, обсыпанную пушистыми завитками волос.
- Я... я слушаю, Яков Николаевич...
- Я, собственно, хотел... А теперь мне надо поговорить с вами... сбивчиво проговорил Алейников и замолчал.