- Спасибо...
Поезд дернулся, плавно пошел, внизу застучали все громче и чаще колеса.
Осторожно, словно боясь обжечься, хотя молоко было холодное, девушка поднесла кружку к губам, сделала маленький глоток. И вдруг выпила всю кружку быстро и жадно, не отрываясь, а когда выпила, опомнилась будто, покраснела.
- Ничего, ешь, - сказал старик, опять, как маленькой, сунув ей в руку ломоть хлеба с толстым пластом сала.
Поезд шел теперь перелесками, временами, когда состав круто выгибался, Кружилин видел в окно черный паровоз. Паровоз встряхивал длинной косматой гривой, гудел раскатисто и глухо, будто звал кого-то, и все рвался вперед, оставляя на деревьях клочья черного дыма.
Девушка ела уже не спеша, откусывая маленькие кусочки. На старика и Кружилина она не глядела. То ли от еды, то ли от смущения она вся порозовела, на тонких ноздрях ее выступили капельки пота.
Старик снова задымил самокруткой, а Кружилин не спешил заканчивать завтрак, потому что чувствовал - девушка еще не наелась.
- Спасибо, - прошептала она наконец и впервые поглядела на Кружилина мягко, с детской признательностью. Она попробовала даже благодарно улыбнуться, но застыдилась окончательно, худенькие щеки ее густо забагровели.
- Как тебя звать? - спросил немного погодя Кружилин.
- Наташа, - тихо ответила она. - Наташа Миронова.
- Куда же ты едешь, Наташа?
- Так... Никуда.
- Это как же никуда?
- Еду... и все! - В глазах ее появились прежние колючие искорки. - Какое вам дело? Пустите... - И вышла из купе.
- Горе у нее, должно, какое-то, - проговорил старик. - Я перед рассветом сел, еще темно было. Светать стало, слышу - плачет. "Что, спрашиваю, такое?" Молчит. Искрами своими только стреляет. Может, отца или брата, как Петруньку мово, тамо-ка... Может, муженька али женишка. Сейчас у баб одно горе...
- Прощелыга она, прости ты меня, господи, - сказала неожиданно сидевшая в проходе рябая женщина. - Растрясли перед ней свои пожитки. Мужик, как баран, всегда глупый... Прощелыга, а может, и того хуже. По ней видно - тюрьмы все прошла.
Кружилин повернулся к женщине:
- Это вы из чего же заключили?
- А по ней видать, - повторила мрачная пассажирка. - Много их сейчас, таких-то... - И строго поджала губы.
- Что-то не то говоришь, молодица, - качнул рыжей головой старик.
Женщина только крепче прижала свой узел.
Прошло минут десять, потом полчаса - девушка не возвращалась. Кружилин, озадаченный, поглядывал на старика. Тот тоже был немного смущен, кажется, время от времени поглаживал усы, будто сгребая с них намерзшие сосульки.
Прошло еще полчаса - девушки не было. Поезд несколько раз останавливался на маленьких полустанках.
- Не может быть, - проговорил наконец старик. - Сошла, наверное, где-нибудь.
"Странная действительно девица", - подумал Кружилин, вытащил купленную в Новосибирске газету, стал читать.
До Шантары поезд тащился еще несколько часов. На каком-то разъезде сошел старик, охая и беспокоясь, найдет ли засветло попутную подводу в Панкрушиху, потом молча вышла из купе рябая женщина, унесла, прижимая к животу, свой узел. Прошел по вагону строгий и тощий, похожий на исхудалого козла, старичок ревизор с двумя рослыми милиционерами - проверяли билеты и документы. А Кружилин все думал об этой девушке, назвавшейся Наташей Мироновой. "Прощелыга... Прощелыга... - лезло в голову неприятное слово; он глядел в окно и хмурился. - Да нет, не может быть..."
Эту девушку он увидел примерно через час после проверки билетов и документов. Двое тех же рослых милиционеров вели ее вдоль вагона. Она шла, низко опустив голову.
- Наташа... Миронова? - поднялся Кружилин.
Девушка запнулась, остановилась. Глаза ее были холодные и бессмысленные, лицо бледное как мел.
- В чем дело? - спросил один из милиционеров. - Вы ее знаете?
- Нет... Она здесь, в этом купе, ехала... - И опять, вспомнив слово "прощелыга", спросил: - Она кто?
- Без билета едет, без всяких проездных документов. Вам-то что?
- Ничего...
- Спасибо вам, - сказала девушка. - Вы добренький...
Голос ее прозвучал бесстрастно, но в словах была непонятная Кружилину насмешка, издевательство, даже злоба.
- Кто же она такая?
- Выясним.
- Они - выяснят, - кивнула девушка, нехорошо усмехнулась, обожгла Кружилина черными горячими угольями глаз и пошла дальше, гордо вскинув теперь голову. Он глядел вслед, пока милиционеры не увели ее из вагона.
"Странно, очень странно..." - думал Кружилин до самой Шантары. Потом он еще вспоминал ее несколько раз, но через несколько дней, поглощенный своими заботами и делами, забыл...
* * * *
Вернувшись домой, Поликарп Матвеевич на другой же день, рано утром, позвонил Алейникову:
- Зайди-ка, Яков Николаевич...
Алейников помолчал несколько секунд.
- Сейчас?
- Можно сейчас. У меня как раз свободно.
Он пришел минут через сорок, какой-то слинявший, высохший, здороваясь, хмуро и настороженно поглядел на Кружилина из-под лохматых бровей, сел за длинный стол для совещаний, положил на него руки и крепко сцепил пальцы. Уголки его тонких, крепко сжатых губ были чуть опущены книзу, - казалось, он обижен этим вызовом, ничего хорошего от предстоящего разговора не ждет.
- Как ты живешь-то, Яков?
Вопрос прозвучал как-то нелепо, неловко, оба почувствовали это. Алейников вскинул лохматые брови на Кружилина, приподнял и опустил левое плечо, еще крепче стиснул пальцы.
- В обкоме мы много говорили о тебе с Субботиным.