- Расклеилась, - сказал он беззлобно и устало. - Никуда ты не уйдешь. И на том покончим.
- Уйду, уйду, уйду! - распаляясь, заговорила она все громче, - Господи, как я проклинаю то время, когда замутил ты мою голову! И вот выпил ты всю кровь из меня, все соки... Все, все правильно Иван сказал про тебя: не любишь ты никого - ни меня, ни детей, ни жизнь эту, ни власть - никого. И себя, должно, не любишь. Зачем тогда ты живешь-то? Зачем?
- Интересно! - Федор даже приподнялся. Лица жены не было видно, в темноте поблескивали только неживым цветом мокрые глаза. - Ну а дальше? Или все?
- И на мне ты хотел жениться из жадности к отцовскому богатству... чтобы... чтобы развратничать потом на заимке, как отец.
- Вовсе интересно, хе-хе!.. - Смешок его, хриплый, глухой, походил на кашель. - Женился я в девятнадцатом на тебе, когда в партизанах был. К тому времени от богатства вашего один дым остался.
- Это уже так получилось, что в девятнадцатом... А я говорю - хотел раньше. Любил-то Анфису, жил ведь тогда еще с ней, а жениться хотел на мне.
Федор, завалившийся было на подушки, опять приподнялся, на этот раз быстро, рывком. Анна слышала, как ходит в темноте его грудь, но продолжала:
- А что от богатства нашего дым один остался - это тебя и точит всю жизнь, как червяк дерево.
- Замолчи... об чем не знаешь! - тихо, с тяжелым стоном, попросил он.
- Знаю! - упрямо продолжала Анна, поднялась, села. И заговорила быстро, торопливо, точно боялась, что Федор не даст ей высказаться до конца, зажмет чем-нибудь рот, - может быть, своей широкой ладонью, может быть, подушкой. - И отца моего ты жалеешь, которого Иван застрелил. А брата своего за это и ненавидишь... за то, что опомнился он, Иван, тогда, пришел к партизанам, понял, где правда... Ты мстишь ему за это всю жизнь, потому что больше-то никому не в силах мстить... али боишься другим-то! Вот... Этаким никто тебя не знает, а я - знаю. Теперь... теперь тебя и он, Иван, раскусил... Теперь он тебе и вовсе смертельный враг.
Анна говорила все быстрее, чувствуя, как дрожит рядом крупное, тяжелое тело мужа.
- 3-замолчь! Ты-ы!.. - раскатился по кухне голос Федора тугой волной, больно ударил в грудь Анне, опрокинул ее.
В комнате жильцов слабо вскрикнула старуха: "Охтиньки! Пресвятая богородица..." И тотчас вспыхнул свет. Это выскочил на кухню Семен, раздетый, в одних кальсонах и майке.
- Что, что такое?! - показалась из бывшей горницы испуганная Марья Фирсовна. - Заболел ты, что ли, Федор Силантьич?
Федор сидел на кровати, у стены, потный, красный.
- Ничего... Сон приснился страшный, - усмехнулся он. И вдруг рявкнул: Убирайтесь! Вылупились...
Марья Фирсовна тотчас скрылась, а Семен еще постоял, помедлил.
- Если сон, на другой бок перевернись, батя, - с усмешкой сказал он и выключил свет.
- Ну вот... - вздохнул облегченно Федор, лег. - Мелешь ты чего зря... А насчет колхоза больше чтоб не слышал я...
Говорил Федор неожиданно спокойно, без злости, но Анна не слушала. Правая грудь ее больно ныла и, казалось, распухла. Она поглаживала ладонью эту грудь и думала, что это не волна от Федорова голоса опрокинула ее, это он, Федор, ткнул ей в грудь тяжелым кулаком.
Анне было очень обидно, и она тихонько, беззвучно плакала.
* * * *
Как сын Демьяна Инютина Кирюшка с самого детства среди прочих деревенских девчонок выделял Анфису, так Иван Савельев отличал от других, всячески опекал и защищал Анну Кафтанову. Анна платила ему такой же доверчивой дружбой.
Едва дочь подросла, Кафтанов вздумал отдать ее в Новониколаевскую гимназию. За месяц до ее отъезда Иван сделался грустным, молчаливым, а когда запряженная парой рослых жеребцов крытая бричка увозила ее из Михайловки, Иван стоял за плетнем, смотрел на Анну такими тоскливыми глазами, что она не выдержала, соскочила с брички, подбежала к нему.
- Ты чего это?! Я же приеду на следующее лето.
- Нет... Теперь ты городская будешь. Ученая...
- Чудак... Вот... - И неожиданно для самой себя она перегнулась через плетень и поцеловала Ивана в горячий лоб. Лицо его мгновенно взялось сильным огнем, даже, казалось, уши засветились от прихлынувшей крови.
Поцелуй ее был чистый и детский, он означал знак благодарности за ребячью дружбу и верность. Однако на следующее лето, когда она приехала на каникулы, Иван вел себя с ней как-то неловко, неуклюже, часто краснел без причины, заставлял краснеть и ее. Он чего-то ждал от нее, она видела это, ей было тоже неловко, а главное - неприятно.
В четырнадцатом году померла мать Анны. Померла она не своей смертью задавилась на сыромятном ремне. В то лето Анна не могла найти себе места, обезумела от той суматохи, криков и причитаний каких-то женщин во время похорон, а потом до самого отъезда в город старалась уединиться, бродила по полям, по лесу, по берегу Громотухи. Часто ее сопровождал Иван.
- Ну что, что ты за мной ходишь все?! - с ненавистью крикнула она однажды, но тут же схватила его за руку, уткнулась лицом ему в плечо.
- Не надо плакать. Чего теперь... - Он погладил ее плечо.
- Почему, почему это она? Зачем?
- Федька мне сказывал - из-за отца она твоего. Будто он с бабами там, на заимке...
Сбиваясь и краснея, Иван рассказал, что знал.
- Врешь, врешь! - закричала она, вскакивая. - Врете вы с Федькой вашим! Не может он, отец, так... - Но, успокоившись, сказала: - Я должна сама поглядеть, как он там, отец, на заимке. Понял? Ты это придумай, как увидеть. У Федьки своего спроси.
- Да как я? Федька с отцом который год безвылазно в тайге живут, деготь гонют.
- Не знаю. Придумай - и все.
И однажды он повел ее на Огневские ключи.
К заимке подошли уже в темноте, голодные, смертельно уставшие. Долго стояли за деревьями, глядя на ярко освещенные окна дома, из которого неслись пьяные крики, песни, женский визг.
- Вот, - сказал Иван. - Вот видишь...
Анна стояла, держась за дерево, потом оттолкнулась от него, подошла к освещенному окну, заглянула в комнату. И в ту же секунду будто кто саданул кулаком ей в лицо, голова ее мотнулась назад. Зажав лицо руками, она попятилась, чуть не падая на спину.
Иван увел ее в лес, там они сели в высокую траву. Анна опять лежала у него на коленях и, сильно вздрагивая, глухо, тяжело рыдала.
Ивану шел тогда пятнадцатый год, он тайком от матери начал покуривать и, решив свернуть папироску, полез в карман за табаком, брякнул спичками. Анна тотчас вскинула голову, волосы ее чуть растрепались, в глазах отражался лунный свет, и они тускло блестели.
- Дай мне спички! - вдруг потребовала она и, не успел Иван опомниться, вырвала у него коробок, зажала в кулаке, медленно двинулась к дому.
- Анна, Анна...
- Ну?! - воскликнула она, остановилась. - Айда, поможешь окна и двери чем-нибудь подпереть, сеном обложить...
В несколько прыжков Иван очутился возле Анны, грубо схватил ее за руку, разжал пальцы, отобрал спичечный коробок и швырнул в кусты.
- Что придумала?! Одумайся...
- А ты... ты! - Она отступила на шаг, размахнулась, ударила его по щеке. Ищи спички! - И опять ударила. - Ищи! Ищи...