Супруг князь И. А. Голицын оказался бонвиваном и мотом. Был к тому же большим шутником и весельчаком. Проиграв все свое состояние, он решил женитьбой на богатой невесте поправить положение. Анна Сергеевна его не любила, но замуж пошла — пора было. Однако сразу же после бракосочетания, еще на выходе из церкви, она отдала ему портфель со словами: «Вот половина моего состояния, а я — княгиня Голицына, и теперь все кончено между нами!»
После этого они расстались навсегда. Княгиня стала вести свободный образ жизни, оригинальничала: ходила в мужском костюме и в чепце, увлекалась мистицизмом. Чтобы не возвращаться к светской жизни, остригла себе волосы. Вокруг нее собралась компания таких же заблудших душ.
Они объединились в колонию и решили обосноваться в Крыму. Ф. Вигель в своих воспоминаниях называет их «обществом мечтательниц». К этой группе примкнули баронесса Крюденер, ее дочь Юлия Беркгейм с мужем и загадочная графиня Гаше, французская эмигрантка, при которую говорили, что это та самая Жанна де Ламотт, знаменитая похитительница ожерелья королевы Марии Антуанетты.
На большой барке по Волге вся компания отправилась в Крым. На реке барка едва не потерпела крушение в бурю. Спастись удалось только благодаря находчивости и смелости княгини Голицыной — она вовремя срубила мачту.
Колонисты поселились в Кореизе на земле, принадлежащей княгине. Она и здесь продолжала оригинальничать — в длинном сюртуке скакала верхом на лошади с плетью в руках. Перед деспотичной сумасбродкой трепетали местные власти, боялись ее и татары, жившие тогда в Крыму. Здесь она и умерла в 1837 году.
Но еще раньше, в 1824 году, скончалась баронесса Крюденер. Перед смертью она впала в мрачное настроение, ее пугала смерть. От былой красоты ничего не осталось. Теперь это была иссушенная постоянным недоеданием, терзаемая телесно и духовно аскетка. Но она не производила, как считали современники, впечатления шарлатанки, не была религиозной обманщицей, а имела вид мечтательницы и «с одинаковой ревностью проповедовала новое Евангелие бедным и богатым, императору и нищему», говорит ее немецкий биограф.
Похоронили баронессу Крюденер в Кореизе, близ Ялты. В ее биографии, сегодня малодоступной, сказано, что «ее жизнь полна драматизма благодаря странному сочетанию похождений страстной и честолюбивой искательницы приключений с христианскими подвигами самоотвержения и милосердия искренней энтузиастки».
Все эти годы Авель скитался по России, переходил из монастыря и монастырь. Однажды он был представлен самому министру А. Н. Голицыну и имел с ним беседу.
Всесильный вельможа, друг детства царя встретил монаха в неизменном своем сером фраке, который носил, невзирая на переменчивость моды. Князь был, как обычно, приветлив и обходителен. Они оба отстояли службу в домашней церкви, где по воскресеньям собиралось много публики, а сейчас было свободно. Затем перешли в залу, украшенную портретами знаменитостей минувшего века, оттуда — в кабинет с богатой библиотекой из французских и итальянских книг.
Разговор зашел о сектантках, растущее влияние коих сильно беспокоило министра духовных дел. Авелю доводилось слышать и о ворожее Крюденер, и о модных карточных гадалках Буш и Кирхгофше, и эмигрантке княгине Тарант, и о Креверше, проповедовавшей «католическую, но не римского обряда» религию, и, конечно, о Татариновой — хлыстовке, радения которой одно время посещал даже сам царь. Это было до того, как с ней случился скандал и ее заключили в монастырь. Открылось, что в ее секту заставляли вступать принуждением, обращали силой — секли до крови розгами, морили голодом, держали строптивых в холодном чулане.
Надо заметить, что историю хлыстовства, возникшего на Руси еще в XVII веке, всегда сопровождали уголовные дела. Первое такое дело возникло в 1733 году. Тогда были казнены трое за то, что утверждали, будто бог Саваоф может воплощаться в праведных сектантах — «христах» и «богородицах» — неопределенное количество раз и так за одним Христом явится другой. Таинства православной церкви, мол, преобразуют хлыстовские радения, во время которых произносятся пророчества чаще всего в состоянии умоисступления, религиозного экстаза.
Никакие ходатайства об освобождении Тата-риновой успеха не имели. Тем более, что она не изъявляла желания отречься от своих религиозных заблуждений. Наконец она все же согласилась дать подписку о том, что пребудет верною дщерью православной церкви, после чего ей дозволено было жить в Москве.
Но она нарушила свое обязательство и снова составила тайную секту из прежних и новых последователей. В ее сети угодил даже генерал-губернатор Остзейского края Головин. За его перепиской с Татариновой следила тайная полиция. Было известно, что, получая послания от руководительницы секты, он набожно крестился и целовал, как святыню, ее письма. Свои же послания к ней, которые удалось перехватить, он адресовал возлюбленной во Христе сестре, и они тоже были полны религиозных настроений. Подражая своей кумирше, он устроил в собственном доме молельню, наподобие той, что имелась у Татариновой и где он участвовал в ее радениях.
В конце беседы Голицын задал вещему Авелю — истинному, как он сказал, пророку — вопрос о том, что ждет, например, царствующего императора да и всю Россию в будущем. И Авель ответствовал, что государя нарекут Благословенным, но ждет его в скором времени кончина. На престол взойдет его младший брат Николай, но накануне этого произойдет бунт.
Вещие слова Авеля дошли до царя, но на этот раз прорицатель остался без преследования. Единственное, что последовало, — это определение поместить «монаха Авеля в Высотский монастырь». На сей счет архимандрит этой обители Амвросий получил указ из консистории.
Может показаться странным, что дерзкое предсказание Авеля на этот раз не прогневало царя. Но похожую судьбу предрек ему и преподобный Серафим, когда он посетил его в Сарове. Все это способствовало углублению мистического настроения у монарха. Мрачные, тревожные мысли не покидали его. И все чаще он мечтал удалиться куда-нибудь, чтобы долгим тяжелым подвигом добровольного отшельничества искупить свои вольные и невольные прегрешения. Возможно, хотел искупить грех прелюбодеяния.
Александр любил поволочиться за женщинами. У него были постоянные любовницы и множество мимолетных связей, например с мадемуазель Жорж, с актрисой Филис, с певицей Шевалье. Но настоящую страсть он испытал, пожалуй, лишь к Марии Нарышкиной. Связь с одной из первых красавиц двора началась, когда он был еще наследником, и продолжалась чуть ли не двадцать лет. Ходили слухи, что царь даже собирался на ней жениться, разорвав свой брак. Но и она была замужем за Д. Л. Нарышкиным, «князем каламбуров», тем самым, кстати говоря, в вотчине которого родился преподобный Авель.
Царь не скрывал свою связь с Нарышкиной, открыто посещал ее дворец на Фонтанке, бывал на роскошной ее даче на Крестовском острове. Словом, это была большая, взаимная любовь, подарившая им дочь Софью. Конец наступил в 1814 году, когда Мария Антоновна влюбилась в князя Гагарина и уехала с ним в Италию.
О тогдашнем психологическом состоянии царя близкие к нему люди говорили, что бросалась в глаза смесь скрытности и искренности, величия и унижения, гордости и скромности, твердости характера и уступчивости, царственного величия и сознания собственной ничтожности. Иначе говоря, полное смятение души. Только глубокий разлад с самим собой, писал современник, только затаенное, не могущее быть высказанным кому бы то ни было горе, несчастье, только сознание вольной или невольной, но какой-то ужасной вины могут объяснить то, что произойдет после смерти Александра Благословенного, — возникновение знаменитой легенды о старце Федоре Кузьмиче, будто царь вовсе и не умер, а скрылся от мирской суеты в образе отшельника.
Именно в этот момент, когда драма мятущейся души царя обострилась как никогда, скончалась его дочь Софья от Марии Нарышкиной. Александр удалился в Грузино — имение своего любимца Аракчеева, чтобы там в одиночестве выплакать свое горе. Подолгу молился, стоя на коленях, да так усердно, что на ногах, как отметил врач, «образовались обширные затвердения». Уставший, разочарованный невозможностью сочетать власть и человечность, недоверчивый, отрешенный от света, царь жил затворником. Он говорил: «Провидение послало мне суровое испытание в этом году. Вера повелевает нам подчиниться, когда рука Божия наказывает нас: страдать не жалуясь — вот что Бог предписывает нам. Я стараюсь смириться и не боюсь показать мою слабость и страдания».
Осенью того же года Нева вышла из берегов, и страшная буря обрушилась на Петербург. Погибло более пятисот человек. Стихия повредила даже Зимний дворец, целые жилые кварталы были разрушены.
Во время заупокойной службы кто-то прошептал: «Бог нас наказал!» На что Александр, услышав эти слова, ответил: «Нет, это за грехи мои Он послал такое наказание!» Александр был убежден, что смерть дочери и бедствие — это кара небесная.
И еще одна напасть обрушилась на царя. Тяжело заболела его супруга Елизавета Алексеевна. Она сильно похудела, и врачи никак не могли поставить диагноз. Ей рекомендовали юг Франции или Италию, но она отказалась покинуть Россию. Тогда предложили пожить в Таганроге на берегу Азовского моря.
Александр решил сопровождать жену и заодно произвести смотр военных поселений на Юге. В этот момент царю стало известно о тайном заговоре против него в среде военных, то есть о будущих декабристах. Но Александр не захотел что-либо менять в своих планах. «Предадимся воле Божией!» — сказал он и тронулся в путь. Перед самым отъездом приватно заявил принцу Оранскому: «Я решил отречься и жить как частное лицо». Вид у него при этом был, как вспоминал австрийский посол, «хмурый и переменчивый».
В конце сентября императорская чета прибыла в Таганрог. В свиту входило человек двадцать, не считая охраны. Но и здесь печальные новости настигали царя. Сначала пришло известие об убийстве любовницы Аракчеева, знаменитой Настасьи Минкиной, которую граф обожал. Она была зарезана дворовыми за издевательства и жестокие побои, которые приходилось от нее терпеть.
Александр содрогнулся, узнав подробности. Будто утром 10 сентября несколько человек дворовых вошли во флигель, где Настасья спала. Первым ее ударил ножом в шею повар Василий Антонов, сестра которого, Прасковья, накануне подверглась жестокому истязанию. Минкина отчаянно сопротивлялась, но была убита. Труп ее был найден с отрезанной головой, руки и пальцы были изрезаны, рот разорван, и все тело страшно изуродовано.
Обезумевший от горя и ярости граф остервенело вел следствие, выявляя участников и сообщников преступления. Когда Минкину хоронили, Аракчеев порывался броситься за нею в могилу. По делу привлекли более двадцати человек. Приговор был скор и суров: наказание кнутом и ссылка в каторжные работы. Повар и его сестра умерли на месте во время экзекуции, не вынеся «несоразмерное число ударов», которыми с 1754 года заменяли отмененную тогда смертную казнь.
Затем поступило новое донесение о заговоре. Несмотря на это, Александр решил возвратиться в столицу лишь в конце года и отправился в инспекционную поездку по Крыму. Посетил могилу недавно умершей баронессы Крюденер и помолился за упокой ее души.
Тогда же состоялась встреча Александра с начальником военных поселений на Юге графом И. О. Виттом. По совместительству этот генерал-лейтенант исполнял особые обязанности, возлагаемые на него царем. Он руководил, как мы теперь сказали бы, шпионской сетью на юге России, следил за недовольными и строптивыми.
С некоторых пор графу стало известно, что на Юге зреет измена. Всю свою энергию генерал-шпион направил на то, чтобы выявить и уничтожить крамолу. Верный себе, он замыслил крупную провокацию. Этого жаждало его сердце, здесь могло развернуться его стремление к сенсации и реализоваться влечение к драматическим эффектам.
Когда осенью 1825 года царь прибыл в Таганрог, Витт рассчитывал быть вызванным для доклада лично к Александру I, у которого пользовался «абсолютным доверием». Чем этот хитрец пленил царя, точно сказать трудно, но факт остается фактом — император был к нему весьма расположен. Даже крупные финансовые злоупотребления, грозившие серьезными неприятностями, сошли ему с рук.
Одним словом, царь удостаивал его своим доверием и возлагал на него обязанности особой важности, «большей частью никому, кроме его величества и меня, не известные», признавался сам Витт. Раза два в год он встречался с царем, докладывал ему лично «о нужном», «принимал словесные государя приказания» и разного рода «изустные поручения».
Что это были за приказания и поручения? Витт туманно говорил, что они касались «разнообразных предметов». Ответ, как видим, весьма неопределенный. Дело, вероятно, требовало соблюдения абсолютной секретности. Впрочем, об одном таком задании известно: царь вменил
Витту в обязанность наблюдать за самим новороссийским генерал-губернатором М. С. Воронцовым, поскольку тот-де был «склонен к либерализму».
В этот раз при встрече с царем Витт рассчитывал преподнести ему «дорогой подарок»: выложить на стол сведения о существующем антиправительственном заговоре. И сообщить свой план его ликвидации и захвата участников «с бумагами и архивом». Лучше всего, мыслил он, сделать это во время киевских «контрактов», когда, по обычаю, на ярмарку съезжалась масса народа. Здесь же встречались и заговорщики.
Оставалось довыяснить некоторые детали, чтобы представить масштабы замысла и размах деятельности смутьянов. Это позволило бы составить полную картину заговора с его разветвлениями.
Все зависело от ловкости и умения виттовских агентов. Одному из них Витт поручил выдать себя за единомышленника заговорщиков и войти к ним в доверие. Этим агентом был Бошняк.
Судя по собственному его признанию, он согласился вполне добровольно и сознательно, взвесив свои способности и «польстившись успехом». Немного, правда, беспокоила мысль, не будет ли память о нем очернена презренным именем шпиона. Но он быстро убедил себя, что бывают случаи, когда приходится жертвовать доброй славой.
В апреле 1825 года началась активная деятельность Бошняка на поприще тайного сыска как агента и провокатора.
Среди его знакомых находился В. Н. Лихарев — офицер, член тайного Южного общества, не очень заботившийся о том, чтобы скрывать свои взгляды. Приняв «личину отчаянного и зверского бунтовщика», Бошняк довольно скоро втерся в доверие к Лихареву, и тот открылся ему. «Операция» обрела реальность.
Позже, на следствии, офицер показал, что Бошняк со слезами сознался, что хотел бы «быть участником людей, которые думают и желают свободы». Поверив в его искренность, Лихарев рассказал о своей связи с В. Л. Давыдовым, одним из руководителей Южного общества.
Тогда, войдя в роль, Бошняк от имени Витта предложил, если потребуется, содействие подчиненных тому войск. Более того, граф дал ему указание при случае предложить в члены общества самого начальника военных поселений.
Само собой, агент тут же обо всем информировал своего шефа.
Успех превзошел все ожидания. Достоверно стало известно, что общество заговорщиков существует, притом немалое. Судя по «Записке А. К. Бошняка», представленной им позже следственной комиссии по делу декабристов, он получил сведения не только о структуре общества, но и о некоторых его руководителях. Подручный Витта сообщил, что «душой их скопища» является полковник П. И. Пестель, занимающийся сочинением конституции, что к заговору причастны В. Л. Давыдов, С. Г. Волконский, Рылеев, Муравьев, Бестужев (полные имена которых пока еще не были известны: речь шла о С. И. Муравьеве-Апостоле и П. М. Бестужеве-Рюмине. — Р. Б.).
В первой половине мая Витт и Бошняк основательно проанализировали ситуацию и наметили способы «дальнейших действий в столь важных, сколь и необыкновенных, обстоятельствах».
Однако Витт не спешил. Было бы весьма эффектно, мыслил он, представить царю полный список членов организации. Но понимал, что это невозможно — интерес к именам второстепенным мог возбудить подозрение. Впрочем, «открытие главных злоумышленников влечет за собою открытие и прочих». Надлежит узнать, когда и в какое время назначены открытые действия. Неплохо также разузнать, велика ли сумма, хранящаяся в кассе бунтовщиков, и в чьих руках она находится.
Бошняк получает приказ действовать решительно, но осторожно, чтобы не спугнуть дичь и до конца разоблачить «злодейскую шайку».
Тем временем заговорщики спохватились. Бошняку категорически запретили сообщать Витту о существовании заговора, поскольку были получены сведения, что тот является «агентом правительства».
На всякий случай приняли решение объявить, что общество будто бы распущено, а Лихареву (в чем он сам и признался Бошняку) «за излишнюю опрометчивость при открытии тайны приверженцу графа Витта» сделано порицание и воспрещались всякие действия.