Известно, что полуправда опаснее откровенной лжи, ибо реже вызывает недоверие. Именно по этому рецепту действовал Бошняк. То, что он говорил, было, собственно, даже не полуправдой, а самой правдой, перевернутой и представленной в ином смысле. Он действительно был прочно связан с Виттом, впоследствии не один год неизменно находился при графе, служил ему до самой своей смерти.
Предполагаемая встреча Витта с царем, если бы об этом стало известно, несомненно, насторожила бы заговорщиков. Он это понимал и поначалу намечал отправиться в Петербург якобы в отпуск. Когда же Витт узнал, что Александр I намерен посетить Таганрог, он попросил разрешения представиться царю в этом городе, расположенном в губернии, где находились военные поселения. Таким образом, встреча носила бы чисто служебный характер: неожиданно вызвали для отчета. Он настоятельно просил царя о встрече, уверяя в письме, что дело идет не о поселениях, то есть делах служебных, и того менее о личных интересах, а прежде всего о спокойствии государя и его безопасности.
Витт был вызван по высочайшему соизволению в Таганрог, где 18 октября увиделся с царем и доложил о сделанных им открытиях. Он представил также полученное им якобы анонимное письмо, помеченное 3 августа. Скорее всего, оно было сфабриковано Бошняком по указанию Витта либо (что менее вероятно) кем-нибудь из других его агентов. Но кто бы ни писал этот документ, его содержание не могло остаться без внимания. Выставляя Витта верным слугой царя и отечества, зорким стражем своего владыки, автор письма рисовал далее «страшную картину заговора». Опасность близка, она ужасающе хорошо обдумана, предупреждал анонимный осведомитель и сообщал, что ему удалось проникнуть «во все недоступные изгибы» этого «черного заговора», задуманного «с поразительной предусмотрительностью».
Как реагировал на все это царь и его окружение? Из донесения начальника Главного штаба барона И. И. Дибича известно, что план Витта получил одобрение. Пока же ему приказали «продолжать открытия свои» и, если возможно, «усиливать оные». (К этому времени поступил донос и от Шервуда, также предупреждающего о наличии заговора.)
Вернемся, однако, немного назад — к тому моменту, когда Витт всячески пытался лично вступить в сношения с членами Южного общества.
Убедившись, что они колеблются и все еще не доверяют ему, мастер интриги решил действовать по-иному. От его имени Бошняк предупредил, что графу наскучила их недоверчивость и он полагает «предоставить их собственной судьбе». Такой оборот встревожил В. Л. Давыдова и его товарищей. На это, собственно, и рассчитывал Витт.
После сего демарша Бошняку, продолжавшему игру, нетрудно было уговорить Лихарева и Давыдова увидеться с Виттом на «контрактах» в Киеве в начале будущего года. Удостоверившись в верности графа Витта, убеждал Бошняк, они смогут обсудить «нужные меры в сообществе с главными начальниками заговора». Витт был близок к цели. Он надеялся, что удастся разузнать о контактах заговорщиков в военных поселениях, добыть данные о других ответвлениях заговора и иные сведения. Из-за «недовольной еще основательности оных» многое оставалось неясным.
Тем не менее Витт доложил обо всем царю. И что же тот? Как оценил усилия верного слуги? Заявил по поводу заговорщиков: «Не мне их судить». И как три года назад не дал хода делу о существовании тайного общества после доклада генерала И. В. Васильчикова, бросив в камин список заговорщиков, так и теперь не стал должным образом реагировать на донесение Витта.
Но сказать, что эти сведения не повлияли на него, и прежде всего на состояние его здоровья, будет неверно. Узнав о том, что заговорщики намерены первым делом устранить его, Александра, он стал чрезвычайно подозрителен, опасался отравления. Когда его личный врач Виллис предлагал ему лекарства, он отказывался их принимать, ссылаясь на то, что главная причина его недомогания — это расстройство нервов. И только следуя воле Божией он согласился принять лекарства, от которых до сих пор отказывался.
Но уже ничто не могло ему помочь. У него началась сильная горячка, видимо, простудного характера, силы его таяли на глазах. И 14 ноября Александр исповедался, причастился и соборовался. 19 ноября 1825 года он скончался. Царица сама закрыла его глаза и перевязала челюсть платком.
А дальше начинается загадочная история, в которой до сих пор все неясно.
Врачи, лечившие царя, Виллис и Штофреген, а также князь П. М. Волконский и барон И. И. Дибич подписали свидетельство о смерти. На другой день составили акт вскрытия, который подписали девять медиков и генерал-адъютант Чернышев. Затем тело было набальзамировано, одето в мундир армейского генерала с орденами, на руки надели белые перчатки. В таком виде покойного положили в гроб и повезли через всю, можно сказать, Россию в Петербург. На всем пути следования траурного кортежа сани с гробом тащили обыватели в своем верноподданническом рвении.
Через месяц с лишним, в начале февраля, золотая колесница (гроб переложили с саней), покрытая черным балдахином, въехала в первопрестольную. Городской люд, которому нечасто случалось видеть подобное, заполнил улицы. Как писал современник, даже кровли покрыты были зрителями. По обеим сторонам улиц, расчищенных от сугробов, от заставы сплошной цепочкой стояли солдаты, причем, согласно секретному приказу, с заряженными ружьями. По городу усиленно ходили слухи, будто во время проезда траурного кортежа произойдут выступления недовольных.
Ничего подобного, однако, не случилось. Процессия, окутанная траурным флером, отчего на белом снегу выглядела сплошной черной лентой, мирно и печально проследовала от Серпуховской заставы через город.
Гроб был установлен в Архангельском соборе, где короновали и отпевали российских самодержцев.
Надо заметить, что на всем пути от Таганрога до Москвы во время перевозки гроба его неоднократно вскрывали и составляли протокол осмотра.
Из Москвы гроб перевезли в Петербург. Для прощания царской семьи с покойным гроб был открыт глухой ночью. Так повелел брат покойного Николай Павлович, будущий царь Николай I. Мать умершего, вдовствующая императрица Мария Федоровна, при вскрытии гроба признала в покойном своего сына.
Однако уже тогда пополз слух, что царь не умер, а еще в Таганроге ночью сел на английский корабль и отплыл на родину Христа, в Палестину. Иные утверждали, что из Таганрога доставили труп солдата, забитого шпицрутенами, со сломанным позвоночником. Другие уточняли, заявляя, что это был никакой не солдат, а кучер… Нашелся очевидец, солдат, стоявший на часах при квартире царя, который будто бы видел, как накануне смерти государя какой-то человек высокого роста пробирался в таганрогский дом, где тот жил. Солдат уверял, что это был царь!
Прошло десять лет. Однажды в Пермской губернии у дома кузнеца остановился всадник и попросил подковать коня. Незнакомец был высокого роста, благородной осанки, скромно одетый, на вид примерно шестидесяти лет. На вопрос, кто он, незнакомец отвечал, что зовут его Федором Кузьмичом, что у него нет ни дома, ни семьи, ни денег. За бродяжничество и нищенство его сослали в Томскую губернию. Он работал здесь некоторое время на винокурне, потом стал разъезжать с места на место.
Всех поражало сходство его с покойным Александром I. Старый солдат, однажды увидев его, бросился в ноги старцу с криком: «Царь! Это наш батюшка Александр! Так он не умер?!»
Поползли слухи один чище другого. Будто на столе у этого старца видели подлинник брачного контракта царя, почерк у него был как у Александра, на стене висела икона с буквой «А» и императорской короной. Более того, он был, как и покойный царь, немного глуховат. Отличался образованностью, знал несколько языков. Все, кто общался с ним, относились к нему с превеликим уважением и оказывали знаки величайшего почтения. И вскоре составилось общее мнение, что старец Федор Кузьмич — это покойный государь, который не умер, а скрылся и живет под другим именем.
Умер старец Федор Кузьмич в январе 1864 года, так и не назвав своего настоящего имени. Похоронен он был в ограде Богородице-Алексе-евского мужского монастыря. На его могиле поставили крест с такой надписью: «Здесь покоится прах великого и благословенного старца Федора Кузьмича».
Изучив почерк старца по сохранившимся нескольким его запискам, графологи пришли к выводу, что его почерк очень похож на почерк Александра.
С тех пор проблема Федора Кузьмича вот уже много лет волнует историков. Тайна старца Федора Кузьмича интересовала Льва Толстого, и великий писатель увлекся легендой о превращении царя в бродягу, не помнящего родства. Занимала эта тайна и членов императорской семьи Романовых. Александр III, внук Александра I, хранил портрет Федора Кузьмича в своем рабочем кабинете, Николай II посетил его могилу во время своей поездки по Сибири. А великий князь Николай Михайлович написал в 1907 году целое исследование о таинственном старце.
В канцелярских бумагах Высотского монастыря о монахе Авеле было записано, что он из крестьян, шестидесяти пяти лет, в монашество пострижен в 1797 году в Александро-Невском монастыре, из оного переведен в Соловецкий монастырь в 1801 году. Обучен российской грамоте — читать, петь и писать; в штрафах не был.
Хотя Авель в этом монастыре вел смиренный образ жизни, чем-то он пришелся не ко двору архимандриту Амвросию. Тот написал на него ложный донос митрополиту Филарету.
После этого Авель забрал все свои пожитки и в начале июня 1826 года, накануне предполагавшейся коронации нового царя, самовольно покинул монастырь. Куда он направился, никто не знал.
Вскоре, однако, Авель объявился в Москве. Здесь к нему обратилась вдова фельдмаршала графиня П. П. Каменская с вопросом: «Будет ли коронация и скоро ли?» Вопрос был продиктован, видимо, тем, что графиня надеялась во время коронации получить какую-нибудь награду и ей не терпелось узнать, когда она состоится.
На ее вопрос Авель ответил: «Не придется вам радоваться коронации». Слова провидца моментально разнеслись по Москве, и многие решили, что предсказание вещего Авеля касалось коронации Николая Павловича на царство.
На самом же деле Авель вложил в свои слова иной смысл. Он имел в виду, что графине Каменской не придется присутствовать (радоваться) на коронации, так как она прогневала государя и тот запретил ей приезд в Москву. А гневался на нее Николай из-за того, что в ее имении крестьяне устроили бунт, возмущенные жестокостью управителя.
Между тем Москва готовилась к коронации. Церемония эта, обряд венчания на власть, как и многие другие давние обряды, проводились в Москве. Не одно столетие коронование совершалось в Успенском соборе Московского кремля. Здесь российские монархи принимали символы власти и императорские регалии — мантию и царский венец. Под торжественный трезвон и пушечную пальбу предстояло возложить на себя российскую корону и Николаю I.
16 июля царский поезд выехал в Москву.
Столица без двора, как называли первопрестольную, получила наконец возможность удовлетворить одряхлевшее тщеславие и исполнить свою привилегию, совершить традиционное таинство — обряд помазания на царство. День коронования со времени Петра I был объявлен праздничным, как дни рождения и тезоименитства царей. Ждали, как полагалось по обычаю, милостей и прощений и еще — гулянья с угощением и увеселением.
Приготовления к празднеству начались еще в конце июля. На Девичьем поле сколачивали балаганы, строили качели и карусели. Здесь должно было состояться так называемое народное гулянье. К Девичьему полю тянулись подводы с лесом, доносился стук топоров. И в один из дней разнесся слух, что прибыл государь и остановился в Петровском путевом дворце, за Тверской заставой. Обычай этот ввел августейший папаша Николая Павловича, первым сделавший остановку у границ города перед коронованием. Утром 25 июля состоялся торжественный въезд царя в древнюю столицу.
У Страстного монастыря и на Тверской собрались толпы народа, чтобы приветствовать государя. Оказался в толпе и Авель. Он обратил внимание на то, что Николай был мрачен. «Есть отчего, — подумал монах. — Начать царствование с пролития крови, с расправы над хотя и бунтовщиками, ничего хорошего не предвещает».
Происшествие 14 декабря — бунт на Сенатской площади — осуждали единодушно. Иначе как преступниками, изменниками и злодеями бунтовщиков не называли. И пуще всего опасались выказать участие тем, кто был взят и посажен в крепость, боялись произнести теплое слово о родных и друзьях, которым недавно жали руку. И многие страшились показываться среди людей, подозрительных для властей.
Вот почему в такой обстановке Авель, опасаясь за свои слова, сказанные графине Каменской, предпочел исчезнуть из Москвы. Но было уже поздно — царю донесли о нем. Последовало распоряжение: разыскать. Особого труда это не составило, так как Авель в общем-то и не помышлял прятаться.
Он жил в это время в Тульской губернии, близ Соломенных заводов, в деревне Акулово. Отсюда отправил два письма некоей Анне Тихоновне. Он писал: «Желаю и всему вашему семейству всякого благополучия, как телесного, так и душевного. Я, отец Авель, ныне нахожусь в Соломенных заводах, в деревне Акулово, от завода семь верст, проехачи завод налево. Ежели угодно вам ко мне приехать, тогда я вам всю историю скажу, что мне случилось в Высотском монастыре…» Далее он просил пересылать ему письма и сообщал, что намерен прожить тут «за болезнию от июня один год».
В другом письме, отправленном тогда же, Авель поведал, как его «Высотский отец архимандрит ложным указом хотел послать в Петербург к новому Государю. Нарышкин же доложил о том Его Величеству Николаю Павловичу» и рассказал ему всю историю монаха, как он сидел в шести тюрьмах и трех крепостях, а всего провел в застенках двадцать один год. На что царь приказал отцу Авелю «отдалиться от черных попов и жить ему в мирских селениях, где он пожелает». О чем Авелю и сообщил Д. Л. Нарышкин. И еще сей благодетель предложил ему «подать просьбу в Синод и взыскать в свою пользу штраф с высотского начальства тысячу рублей за ложное злословие, что якобы отца Авеля приказано было прислать в Петербург».
В том же году, в августе, последовал указ Синода со ссылкой на обер-прокурора князя П. С. Мещерского о том, что государь, ознакомившись с докладом по делу монаха Авеля, определил ему жить в суздальском Спасо-Евфимиевом монастыре.
По существу это было новое заточение, ибо монастырь этот был не столько обителью для отказавшихся от мира подвижников, сколько острогом для духовных и светских лиц.
Здесь и довелось Авелю прожить остаток дней. Прорицатель скончался 29 ноября 1841 года после продолжительной и тяжелой болезни, напутствованный Святыми Таинствами, и был погребен за алтарем церкви Св. Николая.
Но оставались в памяти его пророчества о том, что ждет русских царей в будущем, какая судьба уготована Провидением Александру II и Николаю II. Ответ Авеля на вопрос Павла I хранился в запечатанном конверте и до поры был недоступен.
За полвека до начала эпохи Александра II вещий Авель назвал будущего царя Освободителем. Что мог иметь в виду предсказатель? Только ли освобождение балканских народов от османского ига? Или он прозревал великие реформы и освобождение крестьян? То есть отмену крепостного права, которого сам, как говорится, хлебнул с лихвой.
Александр II осуществил то, что задумал еще его дядя Александр I. Но именно на этого царя было совершено четыре покушения и — ирония российской истории — убит он был в 1881 году, когда собирался подписать конституцию. Историк В. О. Ключевский скажет о нем: «Он заметно отличался от своих ближайших предшественников отсутствием наклонности играть в царя. Александр II по возможности оставался самим собой и в повседневном, и в выходном обращении… Он не хотел казаться лучше, чем был, и часто был лучше, чем казался. Он не искал усиления, но умел ценить умных и образованных дельцов… Такие дельцы и вынесли на своих плечах тяжесть законодательной работы над крестьянской реформой. Он отличался мужеством особого рода. Когда он становился перед опасностью, мгновенно выраставшей перед глазами и обыкновенно ошеломляющей человека, он без раздумья шел ей навстречу, быстро принимал решения».
Но, как и у всякого живого человека, у Александра II были слабости. Нередко он колебался, решался на скорые, подчас необдуманные действия, а главное, был опасливо-мнительным. Как ни странно, мнительность становилась источником решимости. Больше всего он опасался восстания снизу и поэтому решился на революцию сверху.
За крестьянской реформой (1861) последовали реформы образования (1863), судебная (1864), местного самоуправления (1864, 1870), финансов и печати (1865), военная (1860–1870). Целый, как сказали бы мы сейчас, пакет реформ, продолжавших и дополнявших одна другую. Можно добавить, что при Александре II завершилось присоединение к России Кавказа (1864), Казахстана (1865), значительной части Средней Азии (1881).
Современному читателю, чтобы составить сколько-нибудь объективное представление о годах царствования Александра II, об эпохе России времен отмены крепостного права и Александре II как государе и человеке, нельзя ограничиться сухими строками школьного учебника.
Многое отличало нового царя от предшественников в день восшествия на престол. О нем знали сравнительно мало: этот человек любил путешествовать. Несмотря на военное прошлое, он слыл человеком миролюбивым, и на основании этой репутации биржи западных государств ознаменовали его воцарение общим повышением курса государственных бумаг. В 1855 году ему было уже тридцать семь лет. Это был сложившийся человек, воспитанный более поэтически (его наставником стал известный поэт В. А. Жуковский), нежели прозаически, с привычкой к продуманному принятию государственного решения и без склонности играть в солдатиков, оловянных или живых.