— После сына моего Николая на престоле российском кто будет?
— Внук твой, Александр Второй, царем Освободителем преднареченный. Твой замысел исполнен будет, крепостным он свободу даст, а после турок побьет и славян тоже освободит от ига неверного. Не простят бунтари ему великих деяний, охоту на него начнут, убьют среди дня ясного в столице верноподданной отщепенскими руками. Как и ты, подвиг служения своего запечатлеет он кровию царственною, а на крови Храм воздвигнется…
— Тогда и начнется тобой реченное иго безбожное?
— Нет еще. Царю Освободителю наследует сын его, а твой правнук, Александр Третий. Миротворец истинный. Славно будет царствование его. Осадит крамолу окаянную, мир и порядок наведет он. А только недолго царствовать будет.
— Кому передаст он наследие царское?
— Николаю Второму — Святому Царю,
Иову Многострадальному подобному. Будет иметь разум Христов, долготерпение и чистоту голубиную. О нем свидетельствует Писание: псалмы 90, 10 и 20 открыли мне всю судьбу его. На венец терновый сменит он корону царскую, предан будет народом своим, как некогда Сын Божий. Искупитель будет, искупит собой народ свой — бескровной жертве подобно. Война будет, великая война, мировая. По воздуху люди, как птицы, летать будут, под водою, как рыбы, плавать, серою зловонною друг друга истреблять начнут. Накануне победы рухнет трон царский. Измена же будет расти и умножаться. И предан будет правнук твой, многие потомки твои убелят одежду кровию Агнца такожде, мужик с топором возымет в безумии власть, но и сам опосля восплачется. Наступит воистину казнь египетская.
Горько зарыдал вещий Авель и сквозь слезы тихо продолжал:
— Кровь и слезы напоят сырую землю.
Кровавые реки потекут. Брат на брата восстанет. И паки: огнь, меч, нашествие иноплеменников и враг внутренний — власть безбожная будет скорпионом бичевать землю русскую, грабить святыни ее, закрывать церкви Божии, казнить лучших людей русских. Сие есть попущение Божие, гнев Господень за отречение России от своего Богопомазанника. А то ли еще будет! Ангел Господень изливает новые чаши бедствий, чтобы люди в разум пришли. Две войны одна горше другой будут. Новый Батый на Западе поднимет руку. Народ промеж огня и пламени. Но от лица земли не истребиться, яко довлеет ему молитва умученного царя.
— Ужели сие есть кончина державы российской и несть и не будет спасения? — вопросил Павел.
— Невозможное человеку возможно Богу, — ответствовал Авель. — Бог медлит с помощью, но сказано, что подаст ее вскоре и воздвигнет рог спасения русского. — И восстанет в изгнании из дома твоего князь великий, стоящий за сынов народа своего. Сей будет избранник Божий, и на главе его благословение. Он будет един и всем понятен, его учует самое сердце русское. Облик его будет державен и светел, и никто не речет: «Царь здесь или там», но «Это он». Воля народная покорится милости Божией, и он сам подтвердит свое призвание… Имя его трикратно суждено в истории российской. Пути бы иные сызнова были на русское горе…
И чуть слышно, будто боясь, что тайну подслушают стены дворца, Авель нарек самое имя. Страха темной силы ради имя сие да пребудет сокрыто до времени…
— Велика будет потом Россия, сбросив иго безбожное, — предсказал Авель далее. — Вернется к истокам древней жизни своей, ко временам Равноапостольного, уму-разуму научится беседою кровавою. Дымом фимиама и молитв наполнится и процветет аки крин небесный. Великая судьба предназначена ей. Оттого и пострадает она, чтобы очиститься и возжечь свет во откровение языков…
В глазах Авеля горел пророческий огонь нездешней силы. Вот упал один из закатных лучей солнца, и в диске света пророчество его вставало в непреложной истине.
Царь Павел глубоко задумался, и в глазах его, устремленных вдаль, как бы через завесу грядущего отразились глубокие переживания.
— Ты говоришь, что иго безбожное нависнет над моей Россией лет через сто. Прадед мой, Петр Великий, о судьбе моей рек то же, что и ты. Почитаю и я за благо о том, что ныне ты предрек мне о потомке моем, Николае Втором, предварить его, дабы пред ним открылась книга судеб. Да ведает правнук свой крестный путь, славу страстей и долготерпения своего. Запечатлей же, преподобный отец, реченное тобою, изложи все письменно. Я же на предсказание твое наложу печать, и до праправнука моего писание твое будет нерушимо храниться здесь, в Гатчинском дворце моем. Иди, Авель, и молись неустанно в келии своей обо мне, роде моем и счастье нашей державы.
И, вложив представленное писание Авелево в конверт, на оном собственноручно начертать соизволил: «Вскрыть Потомку Нашему в столетний день Моей кончины».
В конце беседы Павел спросил старца, чего тот желает. В ответ услышал: «Всемилостивейший мой благодетель, от юности мое желание быть монахом и служить Богу и Божеству Его». На эту просьбу последовал 14 декабря 1796 года рескрипт: «Всемилостивейше повелеваем содержащегося в Шлиссельбургской крепости крестьянина Васильева освободить и отослать по желанию его для пострижения в монахи (Авель был до этого, как мы помним, расстрижен. — Р. Б.) к Гавриилу, митрополиту Новгородскому и С.-Петербургскому. Павел».
Заговор против Павла I начал созревать едва ли не с первых дней его царствования. Заговорщики оправдывали свой замысел сместить императора тем, что он оказался не престоле вопреки воле Екатерины, то есть занял трон незаконно и чуть ли не силой. К тому же судачили, что его отцом был вовсе не Петр III, а Салтыков, тогдашний фаворит Екатерины. Иные вообще утверждали, что еще ребенком сразу после рождения Павел был подменен чухонским младенцем.
Как ни странно, сама мать поддерживала разговоры о незаконном происхождении наследника. Ведь его права на престол были формально куда солиднее, чем у Екатерины, незаконно захватившей власть, свергнув Петра III. Его сын всячески подчеркивал свою верность памяти отца. Он и сам многим напоминал родителя — любовью к войску, организованному на прусский манер, к муштре, упрямством и вспыльчивостью, непродуманностью решении, но главное — трагическим совпадением судеб.
Верный памяти родителя, Павел приказал произвести одновременно с погребением усопшей своей матери Екатерины II перезахоронение останков убитого ее супруга Петра III. Во время отпевания два гроба стояли рядом открытыми, вместе их доставили в Петропавловский собор, причем, по воле Павла, у гроба Петра III шел его убийца Алексей Орлов, в прошлом фаворит Екатерины.
Словом, причин быть недовольными новым царем у приближенных имелось достаточно. Чего стоило одно его решение посягнуть на привилегии дворянства, не говоря о реформах, взбудораживших и озлобивших очень многих. Недаром А. Пушкин скажет: «Царствование Павла доказывает одно: что и в просвещенные времена могут родиться Калигулы».
Ко всему взбалмошный царь вздумал переориентировать внешнюю политику.
Еще недавно Павел был готов на решительную борьбу с революционной Францией. Своим монаршим долгом он считал необходимым восстановить в этой стране порядок и тем предотвратить угрозу мирового пожара. Напутствуя в поход Суворова, он произнес знаменательные слова: «Иди, спасай царей». Однако неожиданно поменял курс. То ли понял, что с приходом Наполеона к власти революция во Франции кончается, то ли не захотел и дальше жертвовать кровью русских солдат, воевавших в Европе, ради нерадивых европейских союзников и воевать с Наполеоном. Как бы то ни было, но Павел круто повернул руль, решив, что союз с Наполеоном будет много выгоднее.
Перемена в мировой политике и сближение с Наполеоном возбудили в русском обществе новый поток ярости против Павла. В этом заключался исторический парадокс. Общество, еще недавно увлекшееся французской революцией, вдруг единодушно сплотилось против союза с Францией. Противоречие это можно объяснить тем, что перемена политики, ее переориентация с Англии на Францию затрагивала узколичные интересы.
На коммерческих отношениях с Англией при росте финансовых оборотов солидно подрабатывали многие представители петербургского общества, Россия была покрыта сетью английских торговых представительств, и английское влияние в ту пору было очень велико. Для многих разрыв с Англией означал полную финансовую катастрофу.
А тут еще этот сумасбродный властитель задумал поход на Индию. Это было одно из фантастических увлечений русского монарха, означающее еще большее франко-русское сближение. Наполеон мечтал о вытеснении англичан из Индии и сразу учел, что означало иметь другом и союзником такого царя.
Экспедиция в Индию планировалась секретно. В ней должен был принять участие русский экспедиционный корпус. В поход выступил авангард числом 20 тысяч казаков под начальством атамана войска Донского генерала от кавалерии Орлова. В походе казаки испытывали страшные лишения. Морозы, метели и плохие дороги затрудняли движение, не хватало провианта. К тому же весной начался разлив рек. Однажды при переправе через Волгу лед не выдержал, люди оказались в воде и едва были спасены. Неудивительно, что поход потерпел неудачу и войска были отозваны.
Заговорщики решили использовать «казачий поход», чтобы заручиться активной поддержкой Англии для дворцового переворота. Павла высмеивали в стишках, чернили за вредный союз с Наполеоном, обвиняли в намерении извести все казачество, называли сумасбродом и чуть ли не умалишенным.
Со временем, после открытия новых исторических фактов, прямолинейная оценка монарха как русского Калигулы претерпела изменения. Впали в другую крайность. Павла стали называть «умным, просвещенным и добрым человеком, загнанным русской историей в тупик политического безумия и истерической тирании, самым одиноким, несчастным и непонятым деятелем XVIII столетия». Царствование Павла I стали даже считать последней попыткой завершить дело Петра I, то есть силой навязать сверху спящей России европейские формы и прусский порядок. Это была утопическая мечта, и недаром Павла, романтика и рыцаря, Наполеон назвал российским Дон Кихотом.
К 1800 году заговор против Павла окончательно оформился и был разработан в деталях. Предусматривалось даже в случае неудачи укрыться на английской яхте, вошедшей в Неву за несколько дней до «часа икс». Главными зачинщиками выступали вице-канцлер тридцатилетний граф Н. П. Панин, адмирал О. М. Дерибас и петербургский военный губернатор граф П. А. Пален.
Накануне переворота Пален являлся, пожалуй, единственным особо доверенным лицом царя, а втайне его самым заклятым врагом. Этому умному и хитрому человеку принадлежала главная роль в заговоре. Ничего не подозревающий царь осыпал своего любимца наградами — пожаловал высшими орденами и даже возложил на него большой крест Мальтийского ордена.
Поначалу заговорщики собирались в дворцовой бане, где обсуждали дальнейшие действия. По словам Панина, на этих сборищах присутствовал иногда и наследник Александр. Заговорщики пытались привлечь его к участию, убеждая, какой опасностью грозит государству дальнейшее правление Павла. Пуще других старался тот же Пален, настраивая наследника против отца, пытаясь вовлечь сына в заговор и даже сделать его главой.
Следует заметить, что столь хорошо организованного заговора в России, пожалуй, еще не было. Число участников росло с каждым днем. Главари теперь собирались уже не в бане, а в доме у сестры П. А. Зубова, фаворита покойной Екатерины, а теперь опального князя, одного из деятельных участников заговора, как, впрочем, и два других его брата.
Сестру звали Ольга Александровна, ей было чуть за тридцать, и она была замужем за камергером Жеребцовым. Муж ее оказался ничтожной личностью, хотя и очень богатым человеком. В молодые годы она слыла красавицей, отличалась красноречием, умением вести беседу и пользовалась большим успехом не только в России, но даже во Франции, где была знакома с Вольтером, графом д'Артуа, будущим королем Карлом X, Сегюром, французским послом при Екатерине II и автором известных записок о России. В Англии зналась с такими выдающимися политиками, как Гренвиль и Каннинг.
Одно время за Ольгой Александровной слегка ухаживал Павел, тогда еще наследник. Она блистала на придворных балах, замечательно танцевала. Императрица Екатерина II, по ее словам, очень любила Ольгу, а старики в орденах и лентах наперебой бросались в переднюю подать ей салоп или теплые башмаки.
Но после смерти Екатерины все сразу изменилось. Ольгу Александровну стали избегать, дом ее опустел. Она признается в беседе с А. И. Герценом, посещавшим ее в старости: «Я шла своей дорогой, не нуждалась ни в ком и уехала за море».
В те годы, когда с ней встречался Герцен, Ольга Александровна была уже старухой, высокой, со строгим лицом, как он пишет, все еще носившим следы большой красоты. В ее осанке, поступи и жестах выражались упрямая воля, сильный характер и резкий ум. И хотя в дни Герцена это была «оригинальная развалина другого века», Ольга Александровна все еще пользовалась влиянием в обществе, перед ней по-прежнему заискивали, тем более, что ее зять, знаменитый Орлов Алексей Федорович, был шефом жандармов и приближенным царя Николая I. И ей снова готовы были «подавать шубу и калоши».
В ту пору, о которой идет речь, то есть во времена Павла I, Жеребцова жила в особняке на Морской. Принадлежность к семье Зубовых создала вокруг нее культ. К тому же все помнили, что она еще недавно была любимицей императрицы.
Жизнь Ольги Александровны Жеребцовой в царствование Екатерины II и Павла I была тесно связана с жизнью английского посланника в Петербурге лорда Чарлза Уитворта.
Сэр Чарлз Уитворт принадлежал к довольно знатной семье, имевшей давние связи с Россией.
Брат его деда (тоже Чарлз) занимал в течение шести лет должность английского посланника в Петербурге и пользовался благосклонностью Петра I. Перед отъездом посланника царь подарил ему свой портрет, украшенный алмазами. Отец сэра Чарлза (и он Чарлз) был членом парламента и публицистом. Сам Уитворт, как и оба его брата, избрал для себя военную карьеру.
Он был хорош собою. О его красоте Наполеон вспоминал на острове Св. Елены. Дамы в разных европейских столицах сходили с ума по Уитворту. «Во все периоды его жизни королевы, герцогини и графини осыпали его знаками внимания», — сообщается в статье о нем. Говорили, что в молодости он пользовался покровительством самой королевы Марии Антуанетты. Уитворт быстро дослужился в гвардии до чина подполковника, затем перешел на дипломатическую службу. Ему покровительствовал большой английский вельможа, герцог Дорсетский. Герцог был женат на молодой женщине, которая тоже очень благосклонно относилась к Уитворту, настолько благосклонно, что вышла за него замуж вскоре после смерти герцога.
В России Уитворт пробыл в качестве посланника двенадцать лет. Успех его у петербургских дам был сказочный. Но и мужчины отзывались о нем с восторгом, например Вальтер Скотт. Однако прозорливый Наполеон считал Уитворта респектабельным авантюристом.
Из-за нашумевшей связи с ним О. А. Жеребцова попала в историю, и поэтому мы вспоминаем о ней сегодня. Именно благодаря искренней и страстной любви к Уитворту она оказалась в рядах заговорщиков. На долю этого английского джентльмена выпала роль одного из вдохновителей заговора против Павла I. Жеребцова, посвященная в его секреты, помогала ему сноситься с заговорщиками. Она даже будто бы переодевалась нищенкой, ходила от одного заговорщика к другому и передавала поручения. Как говорит М. Алданов, автор единственного очерка о ней, «быть может, и не требовалось переодеваться нищенкой, но так выходило еще романтичнее. Впрочем, и без того выходило достаточно романтично. Тем более, что романтика легко могла кончиться Тайной экспедицией».
Немало способствовала Жеребцова и возвращению ко двору своих братьев. Это, с одной стороны, облегчало им задачу совершить задуманное, а с другой — усыпляло подозрения. Действовала Жеребцова через графа Кутайсова, оказавшегося доверчивым простофилей. Она уверила графа, будто брат ее, князь Платон Александрович, засиделся в холостяках и что, по ее мнению, дочь графа могла бы сделать его совершенно счастливым.
Надменный и тщеславный граф Кутайсов (каждый счел бы за счастье породниться с таким богачом, как Платон Зубов) поверил и начал действовать в пользу Зубовых. Вскоре князь Платон Зубов был назначен директором сухопутного кадетского корпуса и его шефом, а граф Валериан Зубов занял место директора второго кадетского корпуса. Третий брат, граф Николай Зубов, удостоился звания шефа Сумского гусарского полка. Таким образом, все трое, еще недавно пребывавшие в опале, вновь появились в Петербурге и стали бывать при дворе, как и многие другие лица, недовольные заговорщики, собиравшиеся у Жеребцовой.
Во время этих встреч в гостиной Ольга Александровна открыто заявляла, что для нее английские интересы ближе русских. Ей хором вторили и все присутствующие. «Составилось общество великих интриганов, — писал в феврале 1801 года графу В. П. Кочубею граф Ф. В. Ростопчин, тогда только что назначенный генерал-адъютантом, — во главе с Паленом, которые хотят разделить между собой мои должности, как ризы Христовы, и имеют в виду остаться в огромных барышах, устроив английские дела…»