Весть эта так обрадовала Жеребцову, что она тут же с восторгом объявила о ней гостям, чем вызвала большой скандал. Это до того оскорбило прусского короля, убежденного монархиста, что он приказал Жеребцовой в 24 часа покинуть Берлин. Есть, впрочем, сведения, что она летом того же года еще находилась в прусской столице. Как бы то ни было, Жеребцова вскоре после убийства Павла I оказалась в Лондоне. Поспешила сюда, где, как она надеялась, ее ожидал Уитворт, ради которого любящая женщина рисковала жизнью.
Блестящая, избалованная придворной жизнью в России и снедаемая жаждой большого поприща, Ольга Александровна, как писал Герцен, явилась львицей первой величины в английской столице. Увы, здесь ее ждал удар, перевернувший всю ее жизнь: возлюбленный лорд Уитворт женился на герцогине Дорсетской. Такое предательство она, казалось, не сможет перенести. Связь с лордом составляла с некоторых пор главное содержание ее жизни. Ради этой любви шла она на смертельный риск, участвовала в заговоре, который вполне мог кончиться эшафотом.
Русский посланник С. Р. Воронцов писал о Жеребцовой в письме к брату: «Она рассказывает каждому встречному о своей связи с лордом Уитвортом и имеет бесстыдство жаловаться, что ее любовник женился. Она утверждает, будто он ей должен деньги, и собирается взыскать с него долг… Все письма, приходящие из Берлина, рассказы прибывающих оттуда путешественников распространяют по Лондону сведения о неприличных выходках этой сумасшедшей. Здесь отказываются понять, каким образом дама из хорошего общества, замужняя, имеющая детей, сознается в своей любовной связи и выражает отчаяние по тому случаю, что не может продолжать прежних отношений со своим любовником, так как он женился».
Что затем произошло, чем закончились отношения между бывшими любовниками?
Английские биографы Уитворта упоминают, что после женитьбы лорда ему пришлось испытать немало неприятностей от Жеребцовой, которой он будто бы обещал в свое время руку и сердце. Едва ли это соответствует действительности, ведь она была замужем. Напрасно ее сторонники упрекали Уитворта и в том, что он пользовался деньгами своей возлюбленной.
«Как джентльмен, — свидетельствовал русский историк прошлого века С. Андрианов, — Уитворт считал для себя неприличным пировать на счет мужа своей любовницы и сам за все расплачивался. Благодаря неиссякаемому кошельку благородного лорда по вечерам в доме на Английской набережной шампанское лилось рекой, и гости наслаждались всеми затеями французской гастрономии».
Как неверно было и то, что он якобы чуть ли не содержал ее и всю ее семью. Это тоже напраслина. Все было как раз наоборот. Она в финансовой помощи не нуждалась, была и без того богата. А ее братья считались состоятельнейшими людьми. После смерти Платона Зубова, например, осталось двадцать миллионов рублей. Да и Уитворт не отличался особой щедростью. Так что отнюдь не из-за денег Жеребцова примкнула к заговору.
Во время пребывания Жеребцовой в Лондоне раскрылось еще одно пикантное обстоятельство, связанное с Уитвортом.
Он женился через три недели после того, как был убит Павел I. Его женой стала герцогиня Дорсетская, богатая вдова с тринадцатью тысячами годового дохода. Но вот пассаж: оказывается, кроме Жеребцовой у лорда в Петербурге был роман сначала с Е. Радзивилл, а потом еще более бурная связь с А. И. Толстой. Автор известных мемуаров В. Н. Головина говорит о лорде как о холодном совратителе. Возможно, что и Толстая, как и Жеребцова, была жертвой этого ловеласа. Хотя по другим характеристикам едва ли этот чрезмерно респектабельный джентльмен, к тому же посол, пустился бы в столь необдуманные авантюры.
Как бы то ни было, обе его поклонницы, Жеребцова и Толстая последовали за ним за границу. Так что женитьба Уитворта спасла его сразу от двух дам, преследовавших его.
Таким образом, О. А. Жеребцова оказалась у разбитого корыта. Что было делать? Ее бы не утешила и награда, как сплетничали, в два миллиона рублей, полученная ею якобы от английского правительства и предназначенная для участников петербургского заговора. Будто бы деньги эти она оставила себе, будучи уверена, что никто не посмеет требовать такого вознаграждения.
И тогда Ольга Александровна вполне в духе международной авантюристки решила попытать счастья при английском дворе. Она обращается к русскому посланнику С. Р. Воронцову с просьбой: «Милостивый государь, граф Семен Романович. Прошу покорно Ваше сиятельство взять труд представить меня ко двору, чем много меня одолжите. Я желаю знать, когда вы назначите день, чтобы иметь время мне сделать некоторые учреждения насчет моего убора».
Воронцов категорически отказал ей в просьбе. Он придерживался правила представлять английскому двору только людей, рекомендованных ему русским правительством.
Но и не в правилах Жеребцовой было пасовать и отказываться от намеченной цели.
Ольгу Александровну не смущало, что о ее связи с Уитвортом было известно всем и каждому. Впрочем, может быть, именно это и заинтересовало английское общество, и Жеребцова была принята в свете. Отсюда до Букингемского дворца было, как говорится, рукой подать. Так она попала ко двору, где приглянулась наследнику, принцу Уэльскому, будущему королю Георгу IV, который превзошел всех английских владык по части любовных похождений.
В любовных похождёниях Георга IV его связь с Ольгой Александровной Жеребцовой, конечно, всего лишь мимолетный роман. Но он интересен своей пикантностью, как свидетельство о нравах эпохи и политических интригах, к которым оказалась причастна наша соотечественница.
Едва ли следует сомневаться в том, что любвеобильный английский наследник действительно был влюблен. Герцен говорит, что принц был «у ее ног» и будто бы «она делила его оргии». Во всяком случае, Ольга Александровна была в большой моде и в большом почете при английском дворе. А это о чем-то да говорит. Она даже умудрилась забеременеть от будущего короля и родила сына, который получил имя Егор Егорович Норд.
О. А. Жеребцова пережила беспутного Георга, как и многих своих современников, в том числе и Уитворта, мужа, детей, братьев, почти всех участников по делу 11 марта. На восемь лет пережила она и преподобного отца Авеля. Остается только сожалеть, что такая женщина не оставила воспоминаний.
Император, словно предчувствуя измену, жил в Михайловском замке — крепости с бруствером и водяным рвом, закованным в гранит, с четырьмя подъемными мостами, которые на ночь поднимались. В этом убежище Павел чувствовал себя в безопасности.
Закладка Михайловского замка состоялась 26 февраля 1797 года, перед отъездом Павла в Москву на коронацию. Началось строительство по проекту В. И. Баженова, знаменитого зодчего, тогда вице-президента Императорской академии художеств. Но в 1799 году он скончался, и достраивал дворец архитектор Бренн. Это монументальное здание было окончено в баснословно короткий срок, менее чем в четыре года. На сооружение его (без внутренней отделки) ушло почти восемьсот тысяч рублей.
Павел не чаял скорее переехать в новый замок и навсегда покинуть ненавистное жилье его матери — Зимний дворец. С особым нетерпением император ожидал освящения Михайловского замка. Торжество состоялось в день Св. Михаила, 8 ноября 1800 года.
Шествие из Зимнего дворца началось в три четверти десятого утра, мимо войск, расставленных шпалерами, под гром пушечного салюта. Император и его сыновья, великие князья, следовали верхом, а императрица Мария Федоровна и великие княжны и придворные дамы — в парадных каретах.
После совершения обряда освящения церкви император, как отмечено в камер-фурьерском журнале 1800 года, изволил удалиться во внутренние покои. В час пополудни был дан обед в столовой комнате для узкого круга лиц — всего на восемь кувертов. Обязательного в таких случаях бала-маскарада не было. Он состоялся только 2 февраля.
Однако сразу же перебраться на окончательное житье в Михайловский замок Павлу, к сожалению, не удалось. Из-за сырости в новом здании сам император и его семья вынуждены были отложить переселение. Только 1 февраля нетерпению Павла пришел конец и он переехал из Зимнего дворца в замок.
Здесь и развернутся в ближайшем будущем трагические события.
Вот как описал этот замок современник, кстати сказать, по поручению императора.
«Дворец этот, — пишет автор очерка, — занимает место, на котором прежде стоял Летний дворец, построенный Петром Великим в 1711 году, при слиянии Мойки с Фонтанкой. Императрица Елизавета впоследствии возобновила его; но он был деревянный и грозил падением. Теперь это феникс, возрожденный из пепла».
Трое решетчатых ворот украшает вензель императора — орлы, венки, гирлянды из вызолоченной бронзы. Средние ворота раскрываются лишь для императорского семейства. Все трое ворот ведут в аллею из лип и берез, посаженных при императрице Анне.
Проехав по подъемному мосту через ров укрепления, въезжаешь на большую дворцовую площадь. Посреди ее, на мраморном пьедестале, возвышается колоссальная бронзовая конная статуя Петра Великого. Статуя эта вылита итальянцем Мартелли при императрице Елизавете, в 1744 году, и была забыта в сарае. Благоговение правнука к прадеду извлекло ее из забвения. На передней части пьедестала начертана простая надпись: «Прадеду Правнук».
Во внутренний восьмиугольный двор дворца въезжать позволялось лишь членам императорского семейства и посланникам.
Невозможно высчитать, какое множество раз вензель императора повторяется снаружи дворца и внутри его. Во внутреннем дворе он украшает также оконные промежутки. В восьми нишах помещаются восемь статуй — самые жалкие произведения, когда-либо выходившие из рук ваятеля. Они должны представлять Силу, Обилие, Победу, Славу и т. п., но это уроды, страшилища, а не статуи; они служат новым примером тому разительному сочетанию роскоши с безвкусием, которое господствует в этом дворце.
Четыре большие лестницы и две другие, меньших размеров, ведут со двора во внутренность дворца и запираются большими стеклянными дверьми. Но, не проходя двора, можно было войти в овальную залу, в которой тридцать человек солдат и один офицер из лейб-гвардейского полка императора (Преображенского) постоянно стояли на карауле. Помещение этих тридцати караульных было удачно выбрано: никто не мог пройти к императору обыкновенным путем, не проходя мимо этого караула. Наверху парадной лестницы перед великолепными дверями красного дерева стояли на часах два гренадера. Правая дверь — в парадные апартаменты государя. Прихожая, гостиная, библиотека, из которой одна дверь вела в кухню, а другая — в маленькую комнату для камер-гусаров, непосредственно соприкасавшуюся с витой лестницей, ставшей впоследствии знаменитой; она вела на двор, где стоял один часовой.
Из библиотеки дверь открывалась в кабинет и одновременно в спальню императора, где он обычно работал и где был убит. Посередине стояла маленькая походная кровать, без занавесок, за простыми ширмами. Над кроватью висел ангел работы Гвидо Рени. В одном углу комнаты помещался портрет рыцаря-знаменосца работы Жана Ледюка, которым очень дорожил император. Плохой портрет Фридриха II и плохая гипсовая статуя, изображающая этого же короля верхом, составляли странную противоположность с этими великолепными картинами.
На одной из стен висела картина, изображавшая все формы обмундирования русской армии…
Говорили, что у императора в спальне был трап и несколько потайных дверей. Но это не так. В комнате, правда, было двое дверей, скрытых занавесью, но одна из них вела в чуланчик, другой запирался шкаф, в которой складывались шпаги арестованных офицеров. Двойные двери из комнаты императора в опочивальню императрицы были заперты ключом и задвижкой.
Проход из библиотеки в спальню также состоял из двух дверей, и, благодаря чрезвычайной толщине стен, между этими двумя дверьми оставалось пространство, достаточное для того, чтобы справа и слева поместились две другие, потайные двери. Тут они действительно были: дверь направо (если выйти из спальни) служила для хранения знамен; дверь налево открывалась на потайную лестницу, через которую можно было спуститься в нижний этаж.
Кроме императора и императрицы, в этом этаже жили только великий князь Константин, его супруга и камер-фрейлина Протасова.
В нижнем этаже, кроме очень маленького театра, который не был еще окончен, находилась дворцовая церковь. Остальную часть нижнего этажа занимали великий князь Александр и его супруга, молодой великий князь Николай Павлович, любимец императора, князь Гагарин, обер-гофмаршал Нарышкин и граф Кутайсов.
В верхнем этаже дворца жили великие княжны Мария и Екатерина и воспитательница их графиня Ливен. Апартаменты их были весьма просты, но изящны.
На дворе находилась большая кордегардия, в которой держала караул рота из полков лейб-гвардии. Поговаривали, что количество караулов и часовых во дворце слишком мало.
Внутренность дворца представляла истинный лабиринт темных лестниц и мрачных коридоров, в которых день и ночь горели лампы. Мудрено было научиться ходить здесь одному и не заблудиться в этом лабиринте.
Ничто не могло быть вреднее для здоровья, чем это жилище. Повсюду виднелись следы разрушающей сырости, и в зале, в которой висели большие исторические картины, несмотря на постоянный огонь, поддерживаемый в двух каминах, лежали полосы льда в дюйм толщиной и шириной в несколько ладоней, тянувшиеся сверху донизу по углам. В комнатах императора и императрицы сырости было меньше, отчасти из-за того, что стены были отделаны деревом. Дворец этот был крайне неудобен для всех, кому приходилось бывать в нем.
Император очень любил свое создание.
Самое осторожное порицание раздражало его настолько же, насколько ему льстила самая грубая похвала. Однажды он встретил на лестнице пожилую даму. «Мне говорили, будто лестницы дворца неудобны, — сказала она, — но я нахожу их превосходными». Император пришел от этой похвалы в такой восторг, что поцеловал даму. Царедворцы умели прекрасно пользоваться этой слабостью и были неистощимы в похвалах новой резиденции монарха.
Караул в замке несли поочередно гвардейские полки. Внизу, на главной гауптвахте, находилась рота со знаменем, капитаном и двумя офицерами. В бельэтаже был расположен внутренний караул, который состоял только из солдат одного лейб-батальона Преображенского полка.
Павел особенно любил этот батальон, доверял ему. По его распоряжению офицеры и солдаты батальона были одеты в богатые мундиры: офицеры — с золотыми вышивками вокруг петлиц, а рядовые — с петлицами, обложенными галуном по всей груди. Батальон этот он намеревался даже назвать «лейб-компанией» — исключительной стражей, охраняющей его лично.
В замке гарнизонную службу несли, как в осажденной крепости. После вечерней зори в замок допускались лишь доверенные лица. Они проходили по малому подъемному мостику, который опускался специально, чтобы пропустить их. В числе этих немногих был адъютант лейб-батальона Аргамаков, занимавший должность плац-адъютанта замка. Его обязанностью было лично доносить императору о чрезвычайных происшествиях в городе.
Павел доверял Аргамакову, и тот мог входить в царскую спальню даже ночью. Вовлеченный в заговор, он стал важной фигурой во время его осуществления. Именно он, будучи дежурным адъютантом царя, провел в замок по тому самому малому мостику отряд заговорщиков.
В тот вечер 11 марта Павел был в скверном настроении. Только что пришло печальное известие из Вены. Там скончалась при родах любимая его дочь Александра, ставшая, как мы помним, супругой эрцгерцога Иосифа после неудачной помолвки со шведским королем Густавом IV. Мысли об этом еще больше подействовали на настроение Павла. К этому добавилось влияние скверной сырой погоды (была оттепель) и воспоминание о недавнем случае.