Глава 3.
— Пойдешь со мной! — не терпящим возражений тоном сказал я, поднимаясь.
Митька вскочил следом, замотал головой.
— Мне нельзя! Я не в Совете!
— Ничего! Я договорюсь! — закончил я, подхватил свои мокасины и двинулся к выходу.
Митька засеменил позади, что-то бормоча себе под нос. Я его не слушал. Митька мне сейчас нужен. Простой и доверчивый ученик, смотрящий учителю в рот, подскажет что и как. Без него я точно влипну, выдам себя.
Мы вышли из дома, я огляделся. Я даже не знал в какую сторону идти, где там у них Совет собирается. Кто в него входит, как кого зовут. Да и вообще, не мешало бы небольшую экскурсию провести по этому сектанскому общежитию.
— Ну, Митрофан, веди давай! Рассказывай, показывай! — сказал я, интуитивно шагнул в сторону центрального перекрестка.
Митька пошел рядом.
— А что рассказывать?
— Да все! — сказал я. — Я же почти ничего не помню, мне чтобы быстрее восстановить память, надо опять про все рассказывать! Что тут непонятного?
— А! — ответил Митька, почесал затылок, огляделся. — Но я не знаю, что рассказывать. Вы, э, ты лучше спрашивай, а я буду отвечать!
— Ладно, — согласился я, делая вид, что немного не доволен. — Пусть на этот раз будет по-твоему.
И так, шли мы по узкой улочке, плотно заставленную домами из толстых бревен, укрытых под одной крышей. Некоторые дома выделялись размерами, такие как мельница, которая лениво крутила широкие лопасти под легким ветерком. Под большинством окон были горшки с цветами. Пахнуло навозом, где-то из двора замычала корова, закукарекал петух, мужик какой-то гаркнул замысловатым матом на тупую курицу. Голоса и запахи заполнили деревню-крепость вроде обычными, но какими-то плотными и сочными звуками. И я понял, почему, когда мы вышли на центральный и единственный перекресток. Все поселение состояло из двух пересекающихся под прямым углом улиц. Симметричные улицы заканчивались тупиками с высокими частоколами. Два были с выходами, а два заканчивались домами. Длина обеих улиц не превышала ста метров. Сделав нехитрое вычисление, я пришел к выводу, что община, если она имела форму квадрата, занимала примерно один гектар площади. И само собой, максимально использовался каждый квадрат драгоценной земли. Это, исходя из информации, которую предоставил Митька, о том, что вокруг только Лес. И этот Лес на самом деле очень давил своей массой, размерами. Я посмотрел над крышами домов, задрав голову, чтобы увидеть кроны деревьев: в центре поселения мы с Митькой выглядели, как два муравья в высохшем колодце.
Людей, как ни странно, видно не было. Только в одном тупике перпендикулярной улицы я заметил группу разновозрастных детей, увлеченно спорящих между собой.
В центре перекрестка обращал на себя внимание широкий метра два в диаметре заляпанный пень, вокруг которого были вытоптаны два круга.
— Это что, лобное место? — спросил я.
— Нет, жертвенный стол, — ответил Митька.
Ну, все ясно, еще одно подтверждение секты.
— Животных тут режете?
— Ну да, — удивился Митька. — И не только животных. Да ты и сам тоже… не помнишь, что ли?
По спине пробежал холодок. Нет, я понимаю, что сектант Никифор тоже должен принимать участие в этих языческих ритуалах. Но только не я! Я вообще крови боюсь!
— Что-то припоминаю, — прошептал я, огляделся.
— А почему людей не видно? Сколько вообще жителей у нас? По виду довольно плотно все застроено.
Митька тоже огляделся по сторонам, пожал плечами.
— Так все делами заняты, кто не на собрании, чего ж удивительного! Общий выходной у нас только завтра, в конце десятины! А население у нас сегодня… сто шестьдесят два человека! Позавчера Парасковия-молочница принесла двойню! Не помнишь, как поздравлять ходил?
Конечно, я не помнил!
— Припоминаю, — ответил я.
Значит, сто шестьдесят два человека на примерно полсотни домов. Да, плотненько живут, сектанты, коммуна настоящая. И как они кормятся?
— А что, Митька, кроме поля, что у меня за домом, есть еще посадки? Может, где-то в лесу?
— Не, ты что! В лесу мы только мед берем, да ягоды-грибы. Там ничего садить нельзя, Лес не дает! Ну, еще на реку ходим за рыбой. А так все здесь, в Общине растим. И курей, и поросят, и коров. И огороды-зелень всякая.
Он коротко объяснил мне, как у них тут все устроено. Все встало на свои места. Удивило, конечно, одно — урожайность. Все здесь не просто огромного размера, оно еще и растет быстро! За теплое время года, а у них это с конца вторихи и до пятерихи, они собирают по четыре урожая! А пастбище для коров-свиней размером в пять соток, способно прокормить сорок голов скота тем, что каждое утро на нем вырастает новая кормовая трава!
Конечно, поверить в эти Митькины рассказы с ходу было трудно. Но они только укрепляли совершенно невероятную версию о том, что это не просто какая-то затерянная в глухой тайге сектанская община. Слишком много всего прочего говорило о том, что это вообще какой-то другой мир. А, учитывая, что у меня в голове еще и какой-то чип вживлен, то все это как-то больше смахивало на отдаленное постапокалиптическое будущее.
В самом деле, поверить в попадании в будущее для меня было вероятнее, чем в параллельный мир. Хотя и то, и другое еще пару часов назад казалось фантазией пациента желтого дома для душевнобольных…
— Ник, нам надо на собрание, — напомнил Митька. — Оно уже началось. Ну, если вопросов больше не осталось.
Я глубоко вздохнул, кивнул. Внимательно посмотрел на Митьку, пытаясь понять, чем же люди будущего отличаются от моих современников?
Ничего особенного не углядел. Люди, как люди. Хоть и сектанты.
— Что-то не так? — спросил Митька.
— Все нормально, Митька, пошли.
Я подождал секунду, пока Митька задаст курс движения, пошел рядом.
Идти не пришлось долго. Здание, где проходило собрание Совета, было на углу, буквально пара шагов. Оно ненамного, но все же отличалось от других одноэтажных построек поселения. Выше примерно на пару метров, оно имело так называемый цокольный этаж. Митька объяснил, что собрание проходит как раз внизу, а вверху живет теперешний Глава Общины — Захарий Панкратович. Это, так сказать, административное здание с муниципальным жильем. Вход в администрацию, в отличие от остальных жилых домов, был с улицы. Небольшое крылечко было прикрыто массивным козырьком.
— А почему тут все такое огромное? — задал я очередной вопрос. — Дома из таких огромных бревен, навесы массивные, крыша из таких толстых досок. Никакой экономии древесины!
— Так оно же понятно, Вы чего, Никифор Иваныч! — округлил глаза Митька. — Морозы зимой такие, что глаза застывают на ходу, а снега наваливает — во!
Он показал рукой примерно под крышу соседнего домика. Ну, до крыши там метра четыре. Нормально так снега, в общем. А насчет температуры… это сколько градусов, когда глаза застывают? Сорок, пятьдесят? Я что, в Якутии? Нет, опять же до этого он говорил, что средняя полоса. Хотя в Якутии же тоже есть средняя полоса.
В общем, я в очередной раз кивнул, будто все понял-вспомнил, и мы шагнули в полумрак Дома Советов.
Узкая скрипящая лестница из тамбура в открытую дверь убегала прямо вниз, исчезая в темноте полуподвала. На нижних ступенях играли красноватые огоньки искусственной подсветки. Дверь справа, плотно закрытая, надо полагать, вела в апартаменты местного главы поселения. Никаких надписей, типа «зал заседаний» и «глава секты», не было. Подумалось, а вообще они грамотой владеют? Но тут же осёк себя — куча книг в моем доме и должность учителя — разве не доказывают однозначного ответа. Хотя, какой из меня учитель…
Дверь в обитель главы секты распахнулась, и перед нами возникло чудо природы. Раскрасневшаяся блондинка с косой до попы, вырезом в простом платье не особо скрывающим потрясающую высокую грудь, замерла на нижней ступени. Голубые огромные глаза округлились при виде меня.
— Здрасте, — выдавил я почему-то краснея под ее сжигающим и пожирающим взглядом.
— Доброго дня, Полина Захарьевна, — пробормотал Митька, прячась за мою спину.
— Здравствуй, Митрофанушка, — пропело женское чудо природы, продолжая сверлить меня взглядом. — А что у нас Собрание не для всех? А, Никифор Иваныч?
Я с трудом отлепил от нее взгляд, посмотрел на Митьку: мол, скажи чего-нибудь.
Он кивнул.
— Так вот мы и спешим!
— Ага, спешим, Полина Захаровна! — повторил я, делая шаг к подвалу.
Она шагнула наперерез, встала вплотную. Тепло и мятный аромат обдали меня как облаком, я прижался к косяку. Она провела теплой рукой мне по волосам, щеке, прошептала.
— Только не Захаровна, Никифор Иваныч, а Захарьевна! — ее пышная грудь была в сантиметре от меня, от ее дыхания дрожали ресницы. — Что у нас, Митрофанушка, учитель еще не в себе, раз взял тебя с собой?
Митька, слава ему, оттянул меня от гипнотического взгляда этой бестии на лестницу, закрыл собой.
— Все хорошо у нас, Полина Захарьевна, — сказал он, — Оклемается к вечеру, край к завтрему!
— К завтрему! — повторил я.
Полина протянула грациозно руку, задела пальцем кончик моего носа.
— Ой, смотри, Никифушка, допрыгаешься! Меня Кондрат давно замуж зовет, а я вот, как дура, все от тебя слов приятных жду! — она театрально вздохнула, выпорхнула, исчезла из вида. С улицы услышал ее звонкий голосок: — Да видно не дождусь!
Как только парализующий взгляд блондинки отпустил меня, я развернулся и неловко зашагал по лестнице.
На середине пути я остановился, повернулся и спросил у Митьки шепотом.
— Это что за чудо такое колдовское?
— Так это Полина, невеста Ваша, Никифор Иваныч, — ответил он, улыбаясь. — Что и ее не помните?
Я нервно замотал головой.
— Ха! — усмехнулся Митька. — Видать крепко Вас долбануло, раз первую красавицу в общине из памяти вышибло!
Я вытер пот со лба, продолжил спускаться.
Ну, надо же, первая красавица! И моя невеста!
Хотя, стоп! Ведь не моя, а этого везунчика Никифора.
Но тогда почему меня так в пот бросило? Или что-то от Никифора во мне все же есть?
Ошалевший от еще одной новости, я продолжил медленно спускаться. Голоса, жарко обсуждающие что-то, нарастали. Может, мне как раз кости промывают? Но, ступив в небольшое, душное помещение с низким давящим потолком, озаренным несколькими лучинами, услышал.
— …как у тебя, Поликарп Игнатьевич, обстоят дела с оружием? — спрашивал крепкий мужик во главе стола, поглаживая аккуратную белую бородку.
Перед ним на столе лежал толстый открытый журнал, на краю горела лучина. Он перебирал пальцами палочку, заменяющую карандаш. Слева чуть позади, привалившись к стене, понурив голову, дремал древний усохший старик, откровенно похрапывающий в жидкую длиннющую бороду. Лицом к председателю собрания и спинами ко входу на длинных в четыре ряда лавках сидели около двадцати человек, в основном мужики.
Я остановился в дверном проеме в тот момент, когда со второго ряда поднялся знакомый мне бородатый гигант Поликарп, кашлянул в кулак, прогремел.
— С оружием все хорошо, Захарий Панкратович! Копья и стрелы заготовлены в достаточном количестве. Сегодня к вечеру закончим еще четыре самострела.
— Маловато будет, — сказал Захарий. — Надо бы с запасом. Сколько нынче выродков по лесу шляется, мы не ведаем. Карыч, конечно, предоставил нам кое-какую информацию, но, сами понимаете, она ведь только приблизительная.
— Так оно так! — согласился Поликарп.
Я повернулся к Митьке, шепнул на ухо:
— А этот Захар случаем не папаша Полины?
— Он самый, — кивнул Митька.
Опа-на! Вот так влип этот Никифор. Динамит дочку главы поселения. Ну, крепкий орешек… и совсем безумный!
Тем временем Захарий продолжал:
— И еще с пулями, насколько я знаю, не все хорошо, да?
Поликарп, как нашкодивший пацан, опустил взор, почесал затылок, помялся.
— Это да, Захарий Панкратович! Железное дерево кончается, надобно в Лес идти. Мы, конечно, накатали сколько могли пуль…
— Сколько?
— …Э, сотни две точно есть…
— Это же только пару раз отбиться от отряда в десяток выродков!
— Да я знаю. Поистратили дерево на мотыги. Овощники опять попереломали все. Идти надобно в Лес. Сегодня вот собирались…
— Сегодня нельзя! — обрезал Захарий. — Выродки близко, наверняка засаду устроили.
— Может через реку пробраться!? — выкрикнул кто-то с места, подняв руку.
— Ага, а там засады не может быть? — оборвал его сосед. — Они хоть и выродки, но не тупые!
— Я согласен с Амбросием Варламовичем! — сказал глава. — А к тебе, Пархом Кастрамич, другой вопрос будет!
Пархом, как ответчик, поднялся, оправил широкую рубаху на необъятном животе.
Захарий продолжил.
— Сколько медовухи вчера с Никифором Иванычем выпили?! — пророкотал глава и хлопнул ладонью по столу.
— Да нисколько! — провопил Пархом, воздев руки к потолку, затряс брюхом. — Наговор это все! Я и не был у него вчера! Боги свидетели!
— И я! — крикнул за моей спиной Митька. — Захарий Панкратович, я был у Никифора Иваныча весь вечер, мы молекулярную биологию повторяли! — и выступил вперед меня, выйдя из тени и оказавшись в бледных отблесках натуральной подсветки. Со спины рыжая копна волос вспыхнула костром.
Ну, Митька загнул — молекулярную биологию! Что, серьезно, что ли? Видимо да, судя по молчаливой реакции зала.
Чувствую, пора и мне показаться. Встал рядом со своим учеником, проговорил как можно тверже и увереннее.
— Напраслина это, Захарий Панкратович! Не пил я! И Пархом Касторович не при чем! Биологией весь вечер занимались, точно! И спать рано лег!
Захарий заулыбался, поднялся с места. Старик рядом с ним поднял голову, блеснул щелками глаз из-под густых белых бровей. Все сидящие спиной обернулись.
— Ну, наконец-то! — произнес Захарий. — Рад, что жив-здоров учитель наш!
Все поддержали его радостным гомоном, хлопками. Только Поликарп пробасил.
— Слышите! Он его Касторовичем прозвал! И вот так во всем у него нынче! Заговаривается! Это не к добру!
Все примолкли. Захарий, почесал бороду, окинул всех взглядом. Обратился к нам с Митькой.
— Да вы садитесь, и ты Митрофан, коли пришел. Понимаю, любимый ученик решил помочь учителю. Похвально.
— Я только слегка, — сказал Митька. — Он нормальный, оклемается!
— Никто и не сомневается, Митрофан. Я сам вижу, что все у него хорошо. Ты сам-то что скажешь, Никифор Иваныч?
Сорок глаз уставились на меня. Я надеялся, что в полумраке подвала не так заметна будет выступившая обжигающая краска на щеках.
— Все проходит! И это пройдет! — ляпнул я первое, что пришло в голову.
Но все одобрительно зашумели. Видно, и для Никифора такие перлы не в новинку.
Я заметил, как Захарий глянул через плечо на старика. Тот еле заметно кивнул и, как мне показалось, криво улыбнулся. Хотя за густой бородой его тонкие сморщенные губы точно так же могли исказиться от старческой боли.
— Ну, Поликарп Игнатьевич, — сказал Захарий, усаживаясь на свое место, — разве не узнаешь нашего доброго веселого учителя в речах его?
— Узнаю, — пробурчал Поликарп и тяжело опустился на лавку.
— Вот и славно, — резюмировал председатель, опустив взгляд на записи в журнале. — А теперь продолжим…
Но тут раздался скрипящий голосок из другого, темного угла комнаты. Я сразу понял кто это. Отвратительней голоса я еще не слышал.
— Имею слово, Захарий Панкратович! И возражение!
Плечи Захария поднялись под тяжелым вздохом, он посмотрел на вопрошавшего.
— Конечно, говори Кондрат Горюнович.
По комнате пролетел легкий недовольный шепоток.
Ну, думаю, колдун сейчас устроит мне допрос с пристрастием! Вот, что значит «особые отношения». В контрах мы с колдуном, вот в чем дело.
Опозиционер херов, подумал я, приготовившись.
И, заговорив, этот оратор не разочаровал.
— Сие заболевание, что демонстрирует нам наш незабвенный учитель и просветитель-натуралист, происходит от далекости ума и отрыва от общественности!
Захарий сразу поднял руку, спросил:
— Что значит «далекость» ума, Кондрат Горюнович, мы не совсем понимаем твоего мыслетворения!
— Очевидная вещь для знающих, — парировал колдун. — Недалекость ума говорит об умственной отсталости, а далекость, наоборот… Горе от ума нам показано во всей своей наготе!
Кто-то пару раз хлопнул в ладоши. Но в основном народ бубнил тихо и недовольно. Да, этот своими перлами даже нас с Никифором вместе взятых перещеголял.
И на что я еще обратил внимание: он что, троллил главу? Или мне только показалось?
— О, боги речные, — пробормотал себе под нос Захарий, но услышали все. Добавил громче. — Ты что-то конкретное предлагаешь?
— А очевидную вещь предлагаю, уважаемый Захарий Панкратович! Из всего вышеизложенного я делаю только один вывод — изолировать надобно учителя нашего уважаемого Никифора Иваныча! Для его же, в первую очередь, блага! И я могу посодействовать — совершенно альтруистически — для его скорейшего излечения и постановки в наш уважаемый общественный строй!
Митька вступился первый:
— Да с чего бы это?! Он нормальный, только слегка память повредил! Эту, как ее, ретроградную!
Народ зашумел, поддерживая молодого горячего Митьку. Но нашлись и сторонники оппозиции. Ругань стала перерастать в толчки. Захарий не выдержал, хлопнул ладонью по столу — как выстрелил — и гаркнул, что даже на улице слышно было:
— А ну, кышь всем! Сели и заткнулись!
Подождал пару секунд, пока все не стихло. Усевшиеся заседатели показали четкое разделение на «своих» и «чужих». Оппозиции вместе с колдуном оказалось всего-то четверо. Не густо для переворота, но опасно для замкнутого немногочисленного общества. Это если на собрании их двадцать процентов, то всего в общине сколько людей наберется?
— Я так скажу! — спокойно проговорил Захарий. — Никифор Иваныч никакому излечению не подлежит. Небольшая амнезия никому в Общине не вредит! Тем более, сейчас у детей каникулы, а до начала обучения все и образуется!
Захар незаметно глянул на старика. Тот снова кивнул, продолжил дремать.
— Всё! Этот вопрос закрыт! — Захарий снова хлопнул ладонью по столу, словно ставя точку. — Что у нас дальше по регламенту?
— Урожай! — крикнул кто-то с места.
— Вот и замечательно. И так, урожай…
И тут с лестницы прилетел и раскатился эхом истерический вопль:
— Тревога! Выродки!