- Да не бойтесь! - Колыхая длинными полами тулупа, стражник повернулся к Василию.
- Перестаньте валять дурака! - раздраженно проговорил Кондрашов.
- Вам привет от Архипа Буланова.
- Шутить изволите. - Кондрашов повернулся и направился к саням.
Сопровождающий догнал его и, придержав за плечо, проговорил негромко:
- Ямщик не должен слышать нашего разговора, товарищ Кондрашов. Я встречаю вас по поручению большевистской организации Феодосиевского прииска. Моя фамилия Шустиков. Мы получили телеграмму от вашей жены. Вам, Василий Михайлович, прислали хороший паспорт...
- Спасибо, голубчик. Дайте мне собраться с мыслями. - Кондрашов отвернулся.
По всей ширине реки причудливо искрилась голубая снежная россыпь. Северный день становился длиннее и ярче. Перед глазами Василия Михайловича подпрыгивали и серебристо сверкали звездные искорки. Кондрашов повернулся к Шустикову постаревшим, небритым лицом.
- Да, чертовски трудно быть арестантом, - сказал он быстро и резко.
- Кричать об этом не станем, Василий Михайлович, а лучше поедем. Мы сегодня должны быть на Михайловском прииске - это верст десять за Бодайбо. Там сядем на поезд - и до Васильевского, где вас уже ждет товарищ Лебедев.
- Вы все продумали?
- Безусловно. Когда они вас хватятся, мы уже будем на месте. Здесь назревают большие события.
Отдохнувшие кони с мохнатыми, обмерзшими у копыт бабками резво побежали вперед. За щеки цепко хватал горячий февральский мороз. Вокруг снег и застывшая тайга.
- Эгей! Молодчики! - весело крикнул закутанный, лохматый ямщик и со свистом вытянул лошадей кнутом.
Дремлет и не шелохнется под звездным небом ночная тайга, пышно наряженная в белую снежную шубу. Застыла среди мертвых, лесистых берегов река Лена - северная красавица! Прочным, аршинным льдом сковались у притока Аканака ее быстрые и шумные летом стремнины.
Над застывшей рекой, в тишине ночи медленно плывет в гуще северных звезд полный месяц. Горбатые сугробы, выстроганные свирепой поземкой, тихо полыхают, искрятся голубыми огоньками. Временами что-то гулко ухает на лютом морозе. Звуки глохнут в тяжелом и судорожном вздохе. Может, лопается на реке аршинный лед, а может быть, раскалываются гранитные утесы на берегах Витима?
Два человека, облитые лунным светом, в заиндевевших кухлянках, с широкими на плечах лыжами, поскрипывая на снегу оленьими унтами, словно белые призраки, скатились с крутого берега, не спеша встали на лыжи и устало пересекли реку поперек. Охотников, а может быть, бездомных таежных бродяг манил радужно мерцающий свет Васильевского прииска. За ними начинал гнаться колючий северный ветер. Под ногами голубыми змейками струилась поземка.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
В феврале здесь еще гнетущая северная ночь. А в это время на Урале, вспоминает Маринка, солнышко вытапливает на южных склонах гор золотистые ковыльные плешинки, где радужно потом вспыхивают голубые подснежники, а уже в марте там пасут мальчишки скот. Чего только не вспомнишь в эту долгую сибирскую ночь! Сегодня ей случайно попался любопытный листок от старой, промасленной ученической тетради. В приисковой лавке Матрене Дмитриевне завернули селедку. Кто-то крупными, прихрамывающими буквами вывел:
"Ежели ты, жирный кобель Теппан, будешь кормить нас вонючей кобылятиной и лошадиными скулами, как своих борзых собак, то мы устроим такой сполох, что в пламени затрещит и завоет вся тайга, полетят к чертям собачьим все ваши каторжные прииски!"
Чуть пониже две косые строки:
Не ускользнет от наших взоров
Жандарм Кешка Белозеров.
А дальше еще стихи. Чернила расплылись, размазались, но прочитать все-таки можно:
Тихо кандальная песня звучит
В темной, унылой избушке,
Где-то за стенкою сторож стучит
Мерзлой своей колотушкой.
Слова хватали за душу. На самом деле, только недавно стучал в колотушку сторож и выли собаки. На душе было тревожно. За последнее время поселок Васильевский жид какой-то особой, напряженной жизнью. Роптали не только каторжане, но и вольнонаемные рабочие.
Мысли Маринки были прерваны шумом за дверью. Вошла Матрена Дмитриевна, хозяйка дома, рослая, скуластая, похожая на якутку.
- А ты все читаешь, - обметая с черных, неуклюже подшитых валенок прилипший снег, сказала хозяйка.
- А что делать? - вздохнула Маринка и бережно свернула замасленный листок.
- И то правда. Ночь-то теперь будто год тащится, - согласилась Матрена Дмитриевна. - Завалишься с вечера, ну и проснешься ни свет ни заря и начинаешь в потемках-то про всякое вспоминать... Охо-хо! Когда в шахтах на мокрых работах была аль на Нерпинске в лесах, бывало, за день-деньской так намаешься, не помнишь, как на тюфяк рухнешь... Вроде как глаза только зажмурила, ан глядишь, вставать пора. А теперь даже и сна нету...
- Хотите, я вам, тетка Матрена, вслух почитаю, - предложила Маринка.
- Спасибо, касатка. Вот прошлась маненько - и уже моченьки моей нету. Грудь заложило, а по хребту будто кто поленом огрел. Ох как ломит! Все шахта проклятущая! - жаловалась Матрена.
- А вы прилягте. Печка у нас теплая. Я тут без вас протопила ее и березовых угольков натушила. Самовар можно поставить.
- Чаек - это добро! Ан глянь, все поспела: и печку истопила, и уголечков натушила.
- Даже голову вымыла и волосы просушила, - тряхнув пышной и длинной косой, похвалилась Маринка.
- Ох какая умница ты моя ясная! А что щеки так разрумянились! Береги себя и красоту свою береги.
- Да бог с ней и с красотой! - смутилась Маринка. - Мне от нее иногда так тягостно, согласна хоть рябенькой какой быть...
- Ишо чего выдумаешь! На уродину-то и тень не глянет, и собака не тявкнет...
- Ах, тетенька! Вы не знаете, как мне муторно! - положив смуглые руки на стол, горячо проговорила Маринка.
- Ох, будто бы и не знаю. Сегодня вон опять встретился мне... Поджав подбородок широкой сморщенной ладонью, Матрена спохватилась и умолкла. Ей не хотелось расстраивать Маринку, но было уже поздно, да и промолчать тоже нельзя. Предупрежденного и беда минует.
Маринка встрепенулась и подняла от стола встревоженное лицо.
- Кого же вы встретили?
- Да есть тут один берендей-лиходей.
- Наверно, опять урядник Каблуков? - Маринка резко повернулась лицом к хозяйке. В ее темных глазах блеснул огонек, да такой жгучий и беспощадный, что хозяйке стало не по себе.
- Нет, не он. Того я не видела. Это другой...
- Кто же еще? - Маринка даже облегченно вздохнула: она была убеждена, что страшнее Каблукова никого быть не могло.