- Если уж говорить по правде... - Кондрашов развел руки и засмеялся в широкую, окладистую бороду.
- А что такое по-таежному, Василий Михайлыч? - спрашивала Маринка.
- Есть такой у нас таежный пачпорток, для всей полиции пригодный, засмеялась Матрена.
- Это что же, вы по чужому паспорту? - догадалась Маринка. - Как тогда?
- А тогда у меня никакого не было, - улыбнулся Кондрашов.
- Сейчас у нас документики по первому классу. Я - Лебедев, а он Курочкин.
- Ох, милые! - вздохнула Матрена Дмитриевна. - А может, вас спрятать куда? - предложила она.
- Не стоит, мы скоро исчезнем, - сказал Лебедев.
- Да как же это, куда же вы на ночь глядя? - Маринка не хотела, чтобы они так скоро ушли.
Она смотрела на заросшего бородой Кондрашова с нежностью. Казалось, что от его голоса, одежды, пропахшей махоркой, исходил запах родного амбара, знакомых кошм. Это был родной, сладостный, ни с чем не сравнимый запах!
- Может быть, вам на самом деле надо спрятаться? - спрашивала она тревожно.
- Как раз не надо, барышня, - отмахнулся Лебедев и тут же спросил: Извините, я не знаю вашего имени...
- Марина.
- А по батюшке?
- Да просто Марина!
- Так вот, Мариночка, мы прибыли сюда по важному делу. Сейчас время такое...
- Да какое такое! - Матрена махнула рукой. - Если новости какие привез, так не тяни, сынок.
- Есть и новости, тетка Матрена. - Лебедев наклонился к ее плечу. Сегодня утром на Андреевском и Успенском приисках началась забастовка.
- Да будет тебе! - Матрена замерла посреди комнаты.
- Треханем господ, вот что будет!
- Погоди, Миша, больно шибко-то не шуми. Дай-то господи! - Матрена повернулась к иконам и перекрестилась.
- Бог, Матрена Дмитриевна, не даст... А если поднесете по стаканчику чаю, а может, с морозца чего покрепче... - Лебедев подмигнул и возбужденно потер руки.
- Для такого случая все найдется! Гляди, какие дела-то завертываются.
- А у меня как сердце чуяло, что вы придете, еще с вечера угольков натушила. - Радостно поглядывая на Кондрашова, Маринка кинулась разжигать самовар.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
Забастовка началась 29 февраля на Андреевском прииске, куда не так давно прибыл Архип Буланов. Судили его в Зарецке. Пристав Ветошкин состряпал дело на скорую руку, улик против Буланова оказалось явно недостаточно, ему припомнили старые грешки о подстрекательстве, которое якобы имело место во время убийства Тараса Маркеловича Суханова. Архип получил ссылку в Якутию. В бодайбинской полиции ему было определено местожительство на реке Долгадын, неподалеку от Андреевского прииска... Здешние места он знал вдоль и поперек, нашлись дружки, которые и помогли ему поступить в шахту забойщиком. Буланов с первых же дней понял, что работа и жизнь на шахтах Синего Шихана была чуть ли не райской, а Доменов по сравнению с Цинбергом казался ангелом божьим.
- Да как вы только терпите? - заходя иногда к своим знакомым, спрашивал Архип.
- А что сделаешь? - в свою очередь вопрошали они.
- Можно сделать так, чтобы от конской говядины и тухлой нельмы затошнило самих хозяев!
- А если вышвырнут во время зимы? Куда пойдешь без гроша в кармане? В тайгу? - возражали Буланову друзья.
- По-вашему, выходит, не кашлянуть, не охнуть, а смирнехонько подохнуть. Вы думаете, что придет благодетель господин Цинберг и напечет вам блинков... Он думает о вашем благе так же, как петух о законном браке... топчет каждого порознь, а вы только зады подставляете!
Его энергия и запас метких словечек были неистощимы.
Как-то, вместе с высоким, хмурого вида рабочим выходя из забоя, Архип спросил:
- Вот ты, Быков, какой похлебкой кормил намедни свою семью? От этого варева шел такой дух, даже у порога стоять было невозможно.
Архип работал с Быковым в одной смене и иногда заходил к нему в казарму.
В тесном проходе между отсыревшими стенами, освещенными тусклой электролампочкой, позеленевшие, большеглазые ребятишки с грохотом гоняли по хлипкому деревянному полу железный обруч.
В комнату, где ютилась семья Быкова, никогда не заглядывало солнце. На широких нарах сидели две девочки и играли в самодельные куклы. Широколицая, костистая в плечах жена Быкова ходила по комнате и укачивала на руках грудного ребенка, другой косолапил, держась за юбку матери, третий ездил верхом на отце. В углу в огромной закопченной кастрюле кипело то самое варево, о котором упомянул Архип.
- А ты что думаешь, только у меня одного такое варево? - сумрачно ответил Быков и, не сказав больше ни слова, ушел в казарму. А вечером, когда пошел в лавку за продуктами, не выдержал. Продавец швырнул на прилавок кусок конины. Мясо было тощее, синее, с отвратительным зеленоватым оттенком.
- Падалью кормишь? - глухо спросил Быков.
- Подумаешь, какой привередник нашелся! - закричал лавочник, сытый, розовощекий, в грязном, замусоленном фартуке, бывший спиртонос с темным уголовным прошлым, выкормыш и близкий родственник подрядчика Берендеева. Не хочешь брать, совсем ничего не получишь. - Лавочник отодвинул мясо в сторону; швырнув заборную книжку прямо в лицо Быкову, вызывающе крикнул:
- Ну, кто следующий?
В очереди стояли преимущественно женщины. Поглядывая на Быкова, молчали. У Быкова дрожали скулы.
- Подними книжку, гад вонючий! - крикнул он лавочнику и уперся руками в прилавок.
- Убирайся вон, пока не позвал стражника.
- Как это так, стражника! Что он такого сделал, а? На самом деле, что это такое! - всполошились и загалдели женщины.
- Мы что тебе, люди или собаки? Бабы! Не брать эту тухлую падаль! громко и требовательно прокричала самая бойкая и, сломав очередь, быстро направилась к двери.
Чувство солидарности охватило толпу мгновенно. Стоило выйти одной, как за нею хлынули все остальные.
- Ну, гадина, помни! - Подобрав с полу заборную книжку, Быков вышел.
- В ножки еще мне поклонишься, обормот! - крикнул вслед лавочник.