- Зачем тебе нужно в этот аул? - спросил киргиз.
- Там у меня знакомые есть, - ответила Маринка.
- Кто твой знакомый?
- Тулеген-бабай...
- Знаем такого, живет, хоть и старый, еще сто лет будет жить и песни петь, хорошие люди всегда долго живут...
- Нет, не всегда, - возразила Марина.
- Может быть, - согласился старик и тут же добавил: - Это уж как бог скажет...
Маринка промолчала.
В аул приехали под вечер. На пожелтевшем лугу около лимана, как и два года назад, раскинулись юрты. В стороне паслись коровы и овцы. То тут, то там дымили костры.
- Вон и юрта твоего знакомого, а рядом с ним его друга Куленшака, а та белая, с другой стороны... - Старик закашлялся и остановил лошадь, чтобы высадить женщину. Прикручивая к наклеске вожжи, добавил: - Белая юрта хозяина ждет.
Опустив голову, Маринка стала торопливо развязывать на платке узелок. Сунув палец в рот, Василек вертел головой по сторонам.
- Не надо денег... - сказал старик и тронул лошадь. Арба заскрипела и покатила дальше.
Пересадив ребенка на другую руку, Маринка огляделась. Прижимаясь к малышу мокрой щекой, тихо сказала:
- Вот мы и приехали, Василечек мой...
Там, поодаль, к костру склонились две женщины. Запахло вечерним варевом. В степи ужин всегда вкусно пахнет.
Медленными, усталыми шагами Маринка направилась к ним. В это время дверь ближней юрты открылась, показался Тулеген-бабай в лисьем малахае. Он посмотрел на Маринку и подался вперед.
- Ый, бай! - Руки старика безвольно повисли вдоль тела. - Камшат! вдруг закричал он. - Камшат!
Согнувшиеся у дымящихся котлов женщины подняли головы.
- Ну что ты так кричишь, старый? - Камшат приложила ладонь к глазам и увидела, как Тулеген-бабай стащил с головы свой малахай и что-то бормочет по-русски. Перед ним стояла женщина с ребенком на руках. Темное, худое лицо ее освещало вечернее солнце.
- Это он, да? - тыча в направлении мальчика длинным пальцем, спрашивал Тулеген. Голос у старика был напряженно-тихий.
Мальчик вдруг цепко ухватился за протянутый палец.
- У-у! Его сын, Кодара! - Тулеген размашисто качал обнаженной головой и, не стирая слез с морщинистых щек, взял малыша на руки.
- Охо-хо! - Камшат бросила засаленный половник в большую деревянную чашку и пошла к кинувшейся ей навстречу Маринке. - Пусть сам бог увидит, я все свои седины отдаю за этот миг. Здравствуй, Маринка, здравствуй, сноха родная!
- Тетка Камшат! - едва выговорила Маринка и повисла у нее на плече.
Тонкий выкрик резанул по сердцу щемящей тоской. Со всех концов кочевья к белой юрте стекались люди. Среди них шел овдовевший Микешка. Бережно прижимая малыша к груди, Тулеген-бабай вошел в юрту. Сверху, в открытую полость, заглядывал кусок чистого неба. В углу на кошмовой подстилке сидел молодой горбоносый беркут с кожаными на глазах колпачками.
- Вот ты и дома, - сажая мальчика на кошму, проговорил Тулеген.
На застывший очаг падала яркая полоса света. По стенам свисали тяжелые ковры, когда-то сработанные рукою Кодара. Вдруг в открытую дверь камнем влетел воробей, а за ним бойко и шустро вкатился пестрый комочек. Взъерошенный, испуганный воробьишка, взмахнув слегка поврежденным крылом, стрельнул в открытую полость и словно врезался в клочок синего неба. Одураченный щенок, пронзительно гавкнув, высоко подпрыгнул, шлепнулся на кошму и в ужасе замер перед крючконосым степным царем.
Василек засмеялся, и белая юрта снова обрела жизнь.
Москва - Малеевка
1955 - 1965