Юркин Иван Иванович — чернорабочий, сторож при сельхозкомбинате Соликамского калийного рудника. В анкете в графе «социальное происхождение» отмечено, что он из кулаков, а затем указано, что в 1919 г. по мобилизации служил в белой армии рядовым. Арестован 27.10.37.[336]
Перед нами образец произвольной амальгамы, когда в диверсионную группу сведены люди, совершенно чуждые друг другу. Такая социальная неоднородность репрессированных иллюстрирует реальное отношение следователей НКВД к социальным статусам и характеристикам. Они попросту игнорировались. Для следователя социальные достижения и жизненные коллизии арестованных были набором деталей, используемых в конструировании обвинения в диверсионной деятельности, участии в повстанческой контрреволюционной организации, шпионаже, на крайний случай — антисоветской агитации.
Эти девять человек, скорее всего, были объединены в повстанческий взвод совершенно случайно. Их совместное присутствие в тюрьме Соликамского РО УНКВД после 27 октября 1937 г. (общей для всех даты ареста) стало достаточным основанием для фальсификации допросов и создания единого обвинительного заключения.
Аресты рабочих производились в больших масштабах. Поэтому обычно следователю не составляло особого труда объединить в отделение или повстанческий взвод арестованных на одной шахте или на заводе. Несложно было сконструировать антисоветскую организацию и из жителей спецпоселка, которых следователь «разоблачал» как затаившихся врагов советской власти.
Спустя десятилетия, на допросе 25 мая 1955 г., бывший оперуполномоченный Ворошиловского РО НКВД Гаврилов Г. Н. рассказывал о методах формирования такой группы:
«Из числа арестованных следователь выбирал более грамотных лиц, с учетом их социального происхождения, занимаемой должности и искусственно вокруг этих лиц создавал контрреволюционные диверсионно-повстанческие организации, делая наиболее грамотных резидентами [иностранных государств. — А. К.], путем составления фиктивных протоколов допроса»[337].
В результате такой фальсификации в обвинительном заключении Филимонова Г. С. уже называют главой контрреволюционно-повстанческого отделения и «бывшим белым офицером-поручиком»[338]. Таким своеобразным способом выполнялась установка на раскрытие повстанческой сети, которая по замыслу ее творцов в Свердловской области — Дмитриева, Дашевского и Кричмана — должна была охватывать весь Урал. А чин белогвардейского офицера-поручика, присвоенный главарю повстанческой группы в последний момент, стал декоративной деталью, украшающей результат работы местных органов НКВД.
В связи с невозможностью установить какие-либо рамки следовательского произвола вряд ли стоит особенно доверять данным, внесенным в Анкету или Протокол допроса арестованного. Они заполнялись так, как было необходимо для раскрытия враждебного заговора и контрреволюционных действий арестованных.
Масшабность арестов вынуждала следователей работать на пределе сил. Тот же Гаврилов Г. Н. сообщал, что людей для ведения следствия не хватало. Проблему дефицита кадров решали просто — к работе привлекались «…работники милиции и пожарной охраны и военнослужащие строевых частей НКВД»[339]. Отсутствие опыта у таких следователей сказывалось на качестве оформления документов. В делах заметна явная небрежность: рассогласованность даты ареста и допроса, отсутствие некоторых бумаг и т. п.
В целом можно сказать, что основными документами следственного дела являлись: постановление об избрании меры пресечения и предъявлении обвинения (или два постановления: об избрании меры пресечения и о привлечении к следствию в качестве обвиняемого); ордер на производство обыска и арест граждан; протокол обыска; опись имущества арестованного; паспорт и другие удостоверения личности, а также фотокарточки, изъятые при обыске; анкета арестованного; заявление о желании дать признательные показания; протокол допроса арестованного; протоколы допроса (или выписки из них) лиц, упоминавших подследственного в своих показаниях; протоколы очных ставок; обвинительное заключение; выписка из протокола заседания тройки при УНКВД Свердловской области. Иногда в деле встречались меморандумы секретных сотрудников НКВД, информирующих своего куратора о настроениях среди рабочих или об антисоветских высказываниях отдельных лиц, причем не всегда это касалось подследственных. Следственное дело пополнялось документами, свидетельствующими о дальнейшей судьбе осужденного тройкой, среди них: переписка родственников с органами НКВД (МГБ), документы о реабилитации, справки об арестованном, направленные администрацией ИТЛ по запросу органов НКВД, и т. п.
Дело, касающееся большой группы арестованных, может содержать протоколы допроса арестованных в 1938–1940 гг. работников НКВД. Иногда их заменяет выписка, обычно составленная сотрудником КГБ в 1955–1957 гг. по материалам протоколов допросов. В этих документах бывшие энкавэдэшники, оправдываясь, рассказывали о методах ведения следствия и технологиях получения признательных показаний. Справки, так же как и протоколы допроса бывших работников НКВД, были выдержаны в разоблачительном стиле и характеризовали следствие 1937–1938 гг. как основанное на фальсификациях и принуждении.
Можно отметить следующую зависимость: чем более многочисленной была группа арестованных рабочих, оформленная как подразделение повстанческой организации, тем больше документов самого разного свойства хранится в деле, которое может насчитывать несколько томов. В одиночных следственных делах документов немного.
Наиболее полный набор документов, оформлявшихся при аресте, содержится в делах августа 1937 г., а затем декабря 1937 г. и января 1937 г., когда органы НКВД стали массово арестовывать «инобазу», то есть действующих, но, главным образом, потенциальных диверсантов, шпионов, разведчиков сопредельных государств. Отметим, что в ноябре 1937 г. в делах появляется масса написанных от руки личных заявлений арестованных на имя следователя с выражением желания дать признательные показания о контрреволюционной деятельности. Такое заявление имело стандартную форму: в обязательном порядке содержало информацию о повстанческой организации: фамилию ее руководителя, вовлекшего заявителя в антисоветскую деятельность, и список остальных членов контрреволюционной группы. В это же время протоколы допросов начинают оформляться в виде машинописного текста, в котором имелась, но могла и отсутствовать личная подпись арестованного.
В конечном счете, работа с материалами архива позволила автору изучить следственные дела, содержащие информацию о том, как было репрессировано более четырехсот человек из различных районов Пермского края. Отметим, что в 1937–1938 гг. Пермский край был составной частью Свердловской области, поэтому местные районные и городские отделы НКВД согласно установленной иерархии подчинялись Управлению НКВД по Свердловской области.
Особый комплекс информации о развертывании операции против рабочих был получен в результате статистической обработки массива данных о репрессированных жителях Прикамья. Из него следует, что тройкой при УНКВД Свердловской области за период проведения массовой операции по приказу № 00447 было репрессировано 7959 человек. Здесь нужно подчеркнуть, что эти данные не могут считаться окончательными, т. к. для некоторых репрессированных не указан судебный орган, вынесший приговор, что не позволяло учитывать это лицо среди отобранного массива. Возникали сложности при детальной обработке, представленной в базе информации, т. к. не все арестованные заполняли графы, касающиеся места работы или профессии. Встречалось и дублирование сведений, когда один человек упоминался дважды. Выделение среди этого массива тех, кого можно было считать рабочим, также наталкивалось на ряд трудностей. Главной из них была двойственность статуса людей рабочих профессий, в графе «социальное положение» записанных крестьянами. Тех из них, кто работал в МТС или на заготовке леса, мы классифицировали как рабочих, те же, кто считался колхозником или не дал сведений о месте трудоустройства, из основного массива рабочих исключались. Таковых оказалось около 300 человек.
Собственно рабочих Прикамья, прошедших через тройку при УНКВД Свердловской области, оказалось 3565 человек, что составило 44,8 % от общего числа репрессированных в 1937–1938 гг., сведения о которых доступны в упомянутой базе данных.
В тридцатые годы прошлого столетия Уральский регион получил новый импульс промышленного развития. Рабочие поселки выросли в городские поселения. Укрупнились малые города. В эти годы Кизеловский угольный бассейн превращается в главного поставщика угля для предприятий Урала. В 1932 г. город Усолье с рабочими поселками был объединен в один город — Березники, который становится крупным центром по добыче калийных солей. Пермь объединяют с городом Молотовым (бывший рабочий поселок Мотовилиха), расширяют городскую черту В 1930 г. в Перми началось строительство моторостроительного завода № 19 (будущий завод им. Сталина, переименованный позднее в завод им. Свердлова, ныне ОАО «Пермский моторный завод»), а также крупных деревообрабатывающих комбинатов в городах Соликамске и Краснокамске. В регионе продолжал действовать построенный еще до революции Чусовской металлургический завод. В районах края развиваются лесные отрасли промышленности. В лесной промышленности не было крупных концентрированных рабочих поселений, подобных упомянутым промышленным центрам, но, тем не менее, она была заметной частью промышленного потенциала края, т. к. обеспечивала разворачивающиеся стройки региона и других областей деревоматериалами.
Именно по этим территориям и был нанесен главный удар. Основная масса арестованных рабочих были жителями шести районов Прикамья: г. Пермь (8,4 % от всех арестованных); Кизеловский район (29,1 %); Ворошиловский район (8,4 %); Краснокамский район с небольшим г. Краснокамском (7,7 %); Чердынский район с г. Чердынь (9,1 %) и Чусовской район с г. Чусовое (14,3 %). Т. е. 77 % репрессий против рабочих пришлось на эти шесть районов, а всего районов было более пятидесяти.
В целом здесь наблюдается довольно высокая корреляция с территориальным распределением промышленного производства современного Прикамья. Это указывает на некую пропорциональность числа арестованных рабочих социальному составу региона. Не имея точных данных о социальной структуре населения Прикамья в 1930-х гг., мы не можем сделать более определенных выводов о связи арестов и контингента населения этих районов.
Полученные после статистической обработки данные по массиву данных на 3565 рабочих позволяют сделать вывод об общей отраслевой дифференциации рабочих, подвергшихся репрессиям.
| Число арестованных (чел.) | В % от общего массива арестованных рабочих | |
|---|---|---|
| Тяжелая промышленность | 1787 | 50,3 |
| Легкая промышленность | 37 | 1,0 |
| Местная промышленность (артели и пр.) | 252 | 7,1 |
| Лесная промышленность и сельское хозяйство | 1050 | 29,5 |
| Транспорт и строительство | 337 | 9,5 |
| Сфера услуг | 67 | 1,9 |
| Другие и с неустановленным местом работы | 23 | 0,7 |
Из данных табл. 1 видно, что половина репрессированных рабочих была занята в тяжелой промышленности. Еще почти треть — в лесной промышленности или обслуживала сельское хозяйство. В последнем случае чаще всего это были МТС, которые располагали техническим парком для сельского хозяйства.
Интересны данные, касающиеся местной промышленности и промартелей. Если обратиться к идеологическому контексту приказа № 00447, можно предположить со всей очевидностью, что острие репрессий должно было быть направлено именно против кустарей. Этого не произошло. Если проанализировать зависимость числа арестов рабочих, занятых в местной артельной отрасли промышленности, от их территориального распределения, то в числе лидеров окажутся те же самые регионы: г. Пермь (15,9 % от всей совокупности рабочих артельных и местной промышленности), Ворошиловский район (9,5 %), Кизеловский район (11,5 %), Чердынский район (9,5 %), Чусовской район (9,9 %).
Иными словами, для тех, кто осуществлял арест, политической разницы между работником большого государственного предприятия и мелкого частного хозяйствующего субъекта, скорее всего, не было.
Малая значимость социальных статусов арестованных для оперуполномоченных НКВД подтверждается анализом данных о квалификации рабочих. Конвейер арестов захватывает работников промышленности без разбора, независимо от уровня квалификации и важности работы. В него попадают и чернорабочие, и плотники, но также токари, машинисты или электромеханики. По общим данным, 25 % среди арестованных рабочих составляли люди, выполнявшие сложные трудовые операции при помощи техники или обслуживающие технику, — токари, слесари, машинисты, электромеханики, электромонтеры и т. п. Три четверти репрессированных рабочих, или 75 %, — чернорабочие, плотники, лесорубы, сплавщики и т. п., т. е. занятые на рабочих местах там, где были востребованы прежде всего навыки ручного труда.
Особенно показательно, что в череде арестованных встречаются паровозные машинисты и водители шахтных локомотивов. Должность машиниста на железной дороге предполагала высокую квалификацию. Потерю такого человека на производстве нельзя было с легкостью возместить. Подготовка к этой работе занимала годы, и начальство, желающее, чтобы поезда не простаивали в депо, должно было ценить этих людей. Правда, в Верещагино, где аресты железнодорожников были наиболее массовыми, руководство депо было арестовано заранее[340].
| Квалификация рабочих | Дата ареста | ||||||
|---|---|---|---|---|---|---|---|
| 08.37 | 09.37 | 10.37 | 11.37 | 12.37 | 01.38 | 02.38 | |
| Неквалифицированные рабочие | 75,2 | 76,8 | 78,6 | 71,4 | 77,2 | 79,1 | 70,5 |
| Квалифицированные рабочие | 24,8 | 23,2 | 21,4 | 28,6 | 22,8 | 20,9 | 29,5 |
| Итого | 100,0 | 100,0 | 100,0 | 100,0 | 100,0 | 100,0 | 100,0 |
Приведенные данные по основным месяцам, когда осуществлялись массовые аресты, показывают, что пропорции между категориями репрессированных рабочих в целом соответствуют соотношению квалифицированного и неквалифицированного труда в промышленности. В целом, однако, не означает полностью. Доля квалифицированных рабочих среди репрессированных выше, чем их доля в промышленности в целом.
Детальный анализ данных позволил не только установить профессиональный состав репрессированных рабочих, но и определить ритм арестов и сравнить полученную информацию с общей моделью репрессий в Прикамье. Таким образом, мы получаем более полную картину репрессий в рабочей среде.
Обобщенные данные о динамике ареста рабочих по отношению к общему массиву репрессированных согласно приказу № 00447 приведены ниже:
| Месяц | Число арестованных рабочих (чел.) | % от общего числа рабочих | % от общего числа арестованных в указанный месяц | Общее число арестованных (чел.) |
|---|---|---|---|---|
| Август 1937 | 709 | 19,9 | 34,4 | 2062 |
| Сентябрь 1937 | 176 | 4,9 | 25,4 | 694 |
| Октябрь 1937 | 608 | 17,1 | 30,1 | 1969 |
| Ноябрь 1937 | 126 | 3,5 | 33,8 | 372 |
| Декабрь 1937 | 981 | 27,5 | 72,4 | 1355 |
| Январь 1938 | 681 | 19,1 | 79,6 | 855 |
| Февраль 1938 | 251 | 7,1 | 49,1 | 511 |
| Март 1938 | 25 | 0,7 | 21,9 | 114 |
| Апрель 1938 | 5 | 0,1 | 31,2 | 16 |
| Др. месяцы 1938 | 3 | 0,1 | 27,3 | 11 |
| Всего | 3565 | 100,0 | 7959 |
Из данных табл. 3 видно, что для репрессивной кампании в целом был характерен двухшаговый ритм: в одном месяце арестовывали, в следующем месяце оформляли дела. Поэтому арестованных в августе больше, чем арестованных в сентябре, арестованных в октябре больше, чем в последующий месяц, да и в декабре 1937 г. было больше арестовано, чем в следующем за ним январе 1938 г. В феврале-марте — та же картина, хотя по абсолютным цифрам видно, что с осени 1937 г. кампания пошла на спад. Причем каждый из пиков арестов имеет свое объяснение. В августе арестовывали тех, на кого подготовили списки еще в июле 1937 г., и тех, кто был обозначен подлежащим аресту по первой категории, что фактически предопределяло самый суровый приговор — ВМН.
На первый взгляд, этот же ритм характеризовал разворачивающуюся кампанию репрессий и против рабочих. Август-октябрь-декабрь-февраль сохраняют преимущество в числе арестованных по отношению к следующему месяцу. Совпадение в ритме арестов рабочих и других категорий граждан органами НКВД означает, что аресты рабочих не были случайным явлением с самого начала, что работники районных и городских отделов НКВД дисциплинированно выполняли распоряжения начальства. В то же время привлекает внимание расхождение соотношения удельной доли арестованных рабочих к общему массиву арестованных в текущем месяце в начале операции и в декабре 1937 — январе 1938 гг.
До ноября 1937 г. доля рабочих в общей массе арестованных колеблется от четверти до трети всех репрессированных. Именно этот период в основном совпадает с арестами по спискам, составленным при подготовке кампании.
Зимой 1937 г., когда согласно первоначальному плану операция уже должна была завершиться, ее продлили на основании дополнительных приказов. Вновь были увеличены лимиты на аресты. Необходимость быстро выполнять новые планы по «разоблачению врагов» проявилась в увеличении доли рабочих в общем контингенте репрессированных.
Местные оперуполномоченные НКВД могли выполнять новые планы по аресту только за счет рабочих, поэтому доля последних в декабре-январе 1937–1938 гг. составляет более 70 % от общего числа арестованных. В декабре мы наблюдаем пик репрессий против рабочих — почти тысяча человек, более четверти всех арестованных в этой социальной группе за всю операцию. Отметим, что в этот месяц 53 % прошедших через тройку рабочих было осуждено за шпионаж. В январе 1938 г. резкого спада арестов в производственной среде не произошло, хотя их уже на треть меньше, чем в декабре, но рабочих все же арестовано больше, чем в октябре, и их продолжают судить за шпионаж. Так как все, кого легко было «провести» по этой статье, в основной своей массе были «оформлены» месяцем ранее, то по отношению к ним применялись более распространенные, относительно «легкие» статьи: антисоветская или контрреволюционная агитация, недонесение и прочее[341].
Рабочий, дело которого рассматривалось на тройке, обычно получал высшую меру наказания (2252 человека) — расстрел. Конечно, вполне могли наказать, присудив какой-либо срок исправительно-трудовых лагерей (ИТЛ): 10 лет (820 человек), 8 лет (151 человек) или 5 лет лагерных работ (278 человек). Несколько десятков рабочих получили в качестве приговора «гласный надзор» — 41 человек; одного отправили в ссылку.
В то же время внутренняя дифференциация этих приговоров свидетельствует: работник высокой квалификации, взаимодействующий с машинами и механизмами, обвинялся в более тяжком преступлении, чем малоквалифицированный рабочий.
| Квалификация рабочих | Тяжесть обвинения | ||||||
|---|---|---|---|---|---|---|---|
| Диверсии, вредительство, террор | КРПО, повстанческая организация, контрреволюционная деятельность | Шпионаж | АСД, КРД, КР, СОЭ, недонесение | АСА, КРА, агитация, пропаганда, соучастие | |||
| Неквалифицированные рабочие | 69,9 | 82,0 | 80,2 | 80,0 | 79,1 | ||
| Квалифицированные рабочие | 30,1 | 18,0 | 19,8 | 20,0 | 20,9 | ||
| Итого | 100,0 | 100,0 | 100,0 | 100,0 | 100,0 | ||
| Квалификация рабочих | Вид приговора | |||||
|---|---|---|---|---|---|---|
| ВМН | 10 лет | 8 лет | 5 лет | Гласный надзор | ||
| Неквалифицированные рабочие | 74,4 | 77,8 | 84,1 | 86,1 | 80,5 | |
| Квалифицированные рабочие | 25,6 | 22,2 | 15,9 | 13,9 | 19,5 | |
| Итого | 100,0 | 100,0 | 100,0 | 100,0 | 100,0 | |
Из данных, представленных в табл. 4 и 5, мы видим, что работник, выполнявший более сложные трудовые операции, обвинялся в диверсиях, вредительстве и терроризме несколько чаще, чем тот, кто занимал должность чернорабочего или работал по старинке, используя в основном физическую силу.
Диверсии и терроризм, как показывают данные, представленные ниже в табл. 6, считались самыми тяжкими видами преступлений, и обвиняемых по таким «тяжелым» статьям чаще, чем оформленных по иным пунктам преступлений, приговаривали к высшей мере наказания — расстрелу.
| Приговор | Вид приговора | ||||
|---|---|---|---|---|---|
| ВМН | 10 лет | 8 лет | 5 лет | Гласный надзор | |
| Диверсии, вредительство, террор | 42,9 | 25,4 | 32,5 | 18,7 | 26,8 |
| КРПО, повстанческая организация, контрреволюционная деятельность | 15,9 | 22,7 | 14,6 | 9,0 | 4,9 |
| Шпионаж | 20,4 | 2,9 | 13,9 | 16,9 | 19,5 |
| АСД, КРД, КР, СОЭ, недонесение | 10,6 | 14,4 | 34,4 | 48,9 | 48,8 |
| АСА, КРА, агитация, пропаганда, соучастие | 10,0 | 33,8 | 4,6 | 6,1 | |
| Итого | 100,0 | 100,0 | 100,0 | 100,0 | 100,0 |
Как видно из таблицы, высшая мера наказания двум из пяти осужденных рабочих давалась за диверсии и террор, каждый пятый расстрелянный обвинялся в шпионаже и лишь один из десяти обвинялся по более «легким» статьям за антисоветскую/контрреволюционную агитацию или антисоветскую/контрреволюционную деятельность. Среди тех, кого приговорили к 10 годам лагерей, треть обвинили в антисоветской/контрреволюционной агитации, и каждый четвертый имел более тяжелые обвинения в диверсиях/терроре или участии в контрреволюционной повстанческой организации. Тех, кто получил восемь лет, равными долями, по трети, судили за тяжелые преступления: диверсии, шпионаж и антисоветскую/контрреволюционную деятельность. Среди получивших самый легкий приговор — 5 лет — основную массу составляли люди, прошедшие через тройку по самым «легким» статьям: антисоветская/контрреволюционная агитация.
Сравнивая данные таблиц 5 и 6, мы видим, что среди приговоренных к сравнительно небольшим срокам доля неквалифицированных работников выше, чем их доля в общей массе рабочих. Иными словами, статус профессионального рабочего в кампании массовых репрессий 1937–1938 гг. становится номинацией, по которой осуждают наиболее сурово.
Массовые аресты шли по всей стране. Различалось количество арестованных и, возможно, социальные группы, на которые в первую очередь было направлено внимание местных органов НКВД. Основной социально-профессиональной группой, подвергшейся репрессиям в Прикамье, стали шахтеры, работники промышленных предприятий и леспромхозов. И в этом одна из важных особенностей Пермского региона. Ведь в исторических документах репрессии 1937–1938 гг. по приказу № 00447 получили название «кулацкой операции». Выделенные в приказе социальные группы, характер отчетов, посылавшихся в Москву с мест, не оставляли сомнения, что в эти годы острие репрессий было направлено против кулаков и антисоветских элементов. Это ставило новую волну репрессий 30-х гг. в один ряд с крестьянскими бунтами против советской власти в начале 20-х гг., с раскулачиванием 1929–1933 гг. и позволяло историкам видеть в репрессивной политике властей явный идеологический подтекст. Арестованных называли «пятой колонной», «скрытыми контрреволюционерами», т. е. представляли их в качестве ненадежных и опасных элементов. Тем самым в контексте тоталитарной парадигмы трактовки сталинского режима появлялся незримый, слабоощущаемый, но вполне заметный элемент исторического оправдания репрессий. Подчинение «кулацкой операции» 1937–1938 гг. логике классовой борьбы частично снимало груз социальной и исторической ответственности с инициаторов и организаторов этих репрессий. Такой исторический подход к событиям 1937–1938 гг. представляется ошибочным. Подобная их трактовка позволяет скрыть от современников реальные цели и технологии реализации репрессивной политики в сталинское время, искажает прошлое, а тем самым обедняет наше историческое знание.
Вернемся к некоторым показателям «кулацкой операции» в Прикамье. Массовым арестам подверглись не кулаки, не крестьяне, не работники сельского хозяйства, хотя и их доля была весьма высока, а рабочий контингент промышленно ориентированного региона.
Следует отметить, что многие из рабочих приобрели свой социально-профессиональный статус лишь в 1930-е гг. и отнюдь не добровольно. Прикамье было местом ссылки «раскулаченных» в 1929–1931 гг. крестьян. Их переселяли сюда целыми семьями. Для социальной характеристики существовал специальный термин — «спец-поселенцы». Занимавшийся детальным исследованием масштабов и практики сталинской политики в отношении различных категорий «спецпоселенцев» пермский исследователь А. Б. Суслов указывает на весомую долю осевших на Урале «бывших кулаков» после репрессий начала 1930-х гг.:
«„Великий перелом“ порождает такую категорию зависимого населения, как спецпереселенцы. В ходе первых волн спецпереселений 1930–1932 годов около 1 800 000 человек вывозятся с родных мест в неизвестность. Около 600 000 из них оказались на Урале [См.: Шашков В. Я. Раскулачивание в СССР и судьбы спец-переселенцев (1930–1954). М., 1995.]. Раскулаченные на территории Прикамья чаще всего переселялись в необжитые северные районы Пермского округа, а иногда и за его пределы. На их место, да и на север тоже, тем временем двигались эшелоны с раскулаченными из южных и центральных областей страны. В начале 1933 года массовые выселения кулаков прекращаются. К этому времени на спецпоселении находились более 1 300 000 кулаков, из них более трети дислоцировались на Урале, что позволяет называть Уральский регион, наряду с Сибирью, основным районом кулацкой ссылки. В Пермском крае в общей сложности было размещено около 140 000 спецпереселенцев (раскулаченных 1-й и 2-й категорий)»[343].
Ссыльные крестьяне принудительно прикреплялись к промышленным предприятиям. Если их размещение предполагалось вне города, то строился спецпоселок. В городах же они включались в общую рабочую среду, хотя в первые годы и были обозначены территориальные и социокультурные границы таких поселений.
Жизнь в поселках была трудной. В докладной записке заместителя полномочного представителя ОГПУ по Уралу в Пермские областную и районную контрольные комиссии в январе 1931 г. подробно описывались новые условия быта, в которых спецпереселенцы вынуждены были начинать обустройство на новом месте:
«…Переселенцы живут с семьями в общих бараках с двойными нарами, имея фактическую норму жилплощади от 1 до 1,5 кв. метров на человека. Баня имеется только на Бумкомбинате [скорее всего, упоминается Краснокамский бумкомбинат. — А. К.], на остальных предприятиях бань нет; люди не мылись в бане три месяца, развилась вшивость; вошебоек и дезокамер нет. Наличие огромной скученности, недостатки питания, перебои в доставке воды, отсутствие бань и вошебоек и общее антисанитарное состояние бараков вызвало эпидемические заболевания (тиф, скарлатина, дифтерит, корь) и огромную смертность СП/пер. За один месяц умер 271 человек, особенно умирают дети. К общему количеству детей до 4-летнего возраста умерло на Бумкомбинате 25 %, Комбинате „К“ [завод им. Кирова. — А. К.] — 10 %, Судозаводе — 30 %. Переселенческие бараки являются очагом заразы окружающего вольного населения…»[344].
Спецпоселенцы были ограничены в правах по отношению к обычным гражданам: им не выдавали паспорта, и они не имели права покидать место жительства и работы. К 1937 г. ситуация с их ссыльнопоселенческим статусом становится менее определенной.
Постановлением ЦИК СССР от 25 января 1935 г. спецпоселенцы были восстановлены в ряде прав наравне с другими гражданами СССР. В части следственных дел сохранились паспорта, выданные бывшим спецпоселенцам[345], которых они не могли бы иметь, если бы их правовой статус соблюдался местными властями жестким образом. Постепенно дискриминация этой категории граждан сокращалась, происходило естественное ослабление разграничений между вольнонаемными и прикрепленными работниками промышленных предприятий и трудпоселков.
Отечественный исследователь истории кулацкой ссылки В. Земсков описывает ситуацию накануне массовых арестов 1937 г. следующим образом: