64898.fb2 «Включен в операцию». Массовый террор в Прикамье в 1937-1938 гг. - читать онлайн бесплатно полную версию книги . Страница 4

«Включен в операцию». Массовый террор в Прикамье в 1937-1938 гг. - читать онлайн бесплатно полную версию книги . Страница 4

На наш взгляд, атака на местные культы, предпринятая на февральско-мартовском пленуме ЦК ВКП(б) 1937 г., была непосредственно связана с подготовкой «кадровой революции». Одно дело наказывать разложившихся и переродившихся чиновников, совсем иное — выдавать на расправу большевистских вождей. Стилистические практики предшествовали репрессивным. Для начала областных партийных руководителей лишили прежнего имени. Сталин назвал их «генералитетом нашей партии»[72]. Слово «генерал» в 1937 г. обладало устойчивыми отрицательными коннотациями: «белый генерал», «царский генерал», «старорежимный генерал». «Партийный генерал» встраивался в тот же ряд. Далее обнаружилось, что высокопоставленные партийные товарищи обладают многочисленными пороками, в том числе страстью к хвастовству, самодовольству и зазнайству; заражены «идиотской болезнью беспечности».

Культовые практики были заклеймены «парадной шумихой», «местничеством», «семейственностью», «зажимом самокритики»[73]. Естественно, что лица, допустившие такие преступления против партийной морали, не могли пользоваться доверием.

* * *

Репрессии против ответственных работников входят в систему с августа 1936 г.

Самыми крупными фигурами руководящего состава, репрессированными в 1936 — начале 1937 гг., были высокопоставленные сотрудники Наркомтяжпрома СССР: начальник строительства «Средуралмедьстрой» Жариков, начальник Уралцветмета Колегаев, начальники строительства Уралвагонстроя Марьясин и Тавштейн, начальник Химстроя Каширин, заведующий областным отделением местной промышленности Стриганов и его заместитель Медников. Взяли их в ходе фабрикации дела Ю. Пятакова.

За преступное отношение к выполнению своих обязанностей сняли с работы ряд советских работников — председателей районных исполнительных комитетов (Румянцев), председателей горсоветов (Пыхтеев)[74], как активный троцкист исключен из рядов ВКП(б) начальник планово-финансового отдела ОблЗУ Степанов В. В. Председатель облисполкома Ф. В. Головин — ближайший сотрудник Ивана Дмитриевича Кабакова — был также обвинен в участии в «троцкистско-зиновьевской контрреволюционной организации», исключен из партии, а затем арестован.

Тогда же приходит очередь партийных работников из аппарата обкома ВКП(б), Пермского горкома ВКП(б) и областного института марксизма-ленинизма.

Первым был исключен из партии «за троцкизм» заведующий отделом партийной агитации и пропаганды Пермского горкома ВКП(б) Матвеев Г. Ф. На следующий день обком дает поручение секретарю горкома ВКП(б) Голышеву проверить своих работников, отобранных Матвеевым, в горкоме и периферии.

Параллельно репрессии разворачивались в аппарате областного отдела народного образования: 31 августа 1936 г. как двурушника исключили из партии заведующего школьным сектором Свердловского обкома ВКП(б) Застенкера Н. Е., была снята с работы заведующая Пермским городским отделом народного образования Нетупская[75].

В сентябре-декабре 1936 г. «вычищается» руководство учебных заведений г. Свердловска: за связь с троцкистами репрессированы директор института марксизма-ленинизма Новик (эта должность утверждалась ЦК ВКП(б)), преподаватель Лемкова, директор Горного института Скороделов и др.[76]

Этапным рубежом репрессивной политики стал второй Московский процесс. Разгром Главхимпрома вызвал волну арестов на предприятиях химической промышленности Урала. Вместе с директором завода им. Кирова были арестованы и секретари горкомов ВКП(б) Дьячков и Чернецов, заместитель заведующего промышленным отделом обкома ВКП(б) Спивак[77].

Михаил Николаевич Дьячков родился в 1903 году в крестьянской семье в с. Больше-Грязнухинское Каменского района Уральской области. До 1919 года батрачил. В 1919 году вступил в комсомол. С 1920 г. — на комсомольской работе, был ответственным секретарем Травянского волостного комитета комсомола. Принимал участие в подавлении кулацкого восстания, «…вел работу по выявлению и вылавливанию дезертиров, являвшихся первыми помощниками кулаков». В 1925 г. М. Н. Дьячков вступил в партию. С этого момента он работал пропагандистом Баженовского райкома ВКП(б), затем заведующим кабинетом агитации и пропаганды при культпропе Свердловского окружкома партии. С 1928 по 1929 гг. Дьячков заведовал отделом народного образования Баженовского района. Далее — работа в советском административном аппарате: председатель сначала Баженовского, а потом Первоозерского райисполкома. В 1926–1927 гг. принимал участие в разгроме «…контрреволюционной троцкистской группы в Уфалее». С 1931 года по 1935 г. Дьячков работал в областном комитете партии: сначала заведующим сектором советских кадров, затем заместителем заведующего отделом кадров, с марта 1934 г. — заместителем заведующего промышленным и транспортным отделом Свердловского обкома ВКП(б). 1 апреля VIII пленумом Пермского горкома ВКП(б) он был избран вторым секретарем городского комитета партии. Все списки исключенных из ВКП(б) идут в обком за его подписью. 16 декабря 1936 г. сам Дьячков был арестован органами НКВД и уже после ареста, в январе 1937 г. исключен из партии. Для информирования членов горкома в Пермь конспиративно приезжал И. Д. Кабаков. После короткого следствия Дьячков был расстрелян 24 марта 1937 года.

Вместе с Дьячковым был арестован и вскоре расстрелян бывший инструктор Пермского горкома ВКП(б) Моргунов, который в предыдущие месяцы вел всю черновую работу по разоблачению троцкистов в пермской организации: «В аппарате Пермского горкома ВКП(б) я не был рядовым инструктором, а был поставлен в несколько особое положение, заключавшееся в том, что мне поручалось расследование всех наиболее серьезных троцкистских дел, где речь шла не о троцкистских проявлениях того или иного отдельного лица, а там, где вскрывались троцкистские гнезда, где имела место организованная троцкистская работа», как, например, в Уралзападолесе.

Причем он действовал так рьяно, что городскому комитету не раз приходилось его сдерживать: «Меня на бюро крепко били», — признавал он на допросе[78]. Для политической кампании 1937 г. этот не слишком грамотный, но зато энергичный и инициативный разоблачитель кажется самой подходящей фигурой. Руководству областного управления НКВД он понадобился для других целей: от него получили показания против секретаря горкома А. Я. Голышева, потерпевшего поражение в аппаратной схватке с директором завода № 19 Побережским. Тот был новичком в местной партийной организации и явно не пришелся ко двору местным партийным кадрам. С августа 1936 г. его постоянно подозревают в пособничестве троцкистам, не выслушивая ни объяснений, ни оправданий.

«Сегодняшнее выступление Побережского никого удовлетворить не может, — говорил на заседании бюро горкома Голышев, — ибо оно было неправильным, небольшевистским. […] Ты прекрасный директор, об этом не раз отмечал тов. Орджоникидзе, но… ты не можешь забывать, что сам был в прошлом активным троцкистом»[79].

Побережский пожаловался наркому. Тот обратился к Сталину. В Пермь 26 декабря 1936 г. поступила телеграмма за подписью Сталина, адресованная непосредственно Голышеву:

«До ЦК дошли сведения о преследованиях и травле директора моторного завода Побережского и его основных работников из-за прошлых грешков по части троцкизма. Ввиду того, что как Побережский, так и его работники работают ныне добросовестно и пользуются полным доверием у ЦК ВКП(б), просим вас оградить товарища Побережского и его работников от травли и создать вокруг них атмосферу полного доверия.

О принятых мерах сообщите незамедлительно в ЦК ВКП(б)»[80].

После этого Голышеву пришлось заняться самокритикой:

«[Я] в отношении Побережского неправильно насторожился, не поняв той обстановки, которая была дана в директиве ЦК партии. Я еще более усугубил положение тем, что после этой директивы я должен был на рабочих собраниях, на партийных собраниях, на партийном активе, не ссылаясь на директиву, развеять атмосферу недоверия, которая была вокруг т. Побережского. Я этого не сделал»[81].

Решением обкома в марте 1937 г. Голышев был снят с работы и в начале мая арестован. На допросе он дал показания против секретаря обкома И. Д. Кабакова[82].

В марте был исключен из партии и арестован первый секретарь Тагильского горкома ВКП(б) Окуджава, 27 апреля исключен из партии как враг народа и арестован первый секретарь Орджоникидзенского райкома ВКП(б) г. Свердловска Авербах. 20 мая пришла очередь первого секретаря Свердловского горкома ВКП(б) М. В. Кузнецова и первого секретаря Краснокамского райкома ВКП(б) В. Д. Кайдаловой «за участие в контрреволюционной организации»[83].

Рубежной датой можно считать 21 мая 1937 г., когда был вызван в Москву и арестован первый секретарь Свердловского обкома ВКП(б) Кабаков.

После ареста Кабакова на номенклатуру Свердловской области обрушился вал репрессий.

Только за четыре месяца (с мая по сентябрь 1937 г.) было снято 94 секретаря райкомов ВКП(б) Свердловской области. Данные о снятых, исключенных и арестованных секретарях райкомов ВКП(б) представлены в таблице 1.

Таблица 1. Секретари райкомов ВКП(б), снятые, исключенные из партии и арестованные за период с мая по сентябрь 1937 г.[84]

ДолжностьМера наказанияИтого
Снято / исключено/ арестованоСнято / исключеноСнятоКоличество снятых секретарей райкомов ВКП(б)% от общего количества секретарей райкомов ВКП(б)
Первые секретари райкомов ВКП(б)34 (65,4 %)9 (17,3 %)9 (17,3 %)52 (100 %)67,5
Вторые и заместители секретарей райкомов ВКП(б)7 (16,7 %)14 (33,3 %)21 (50 %)42 (100 %)54,5

Первые лица областного, районного масштабов исключались из партии целыми списками: 25 мая были исключены как враги народа редактор областной газеты «Уральский рабочий» Жуховицкий, председатель облисполкома Хорош, заведующий Областного земельного управления Иконников, начальник треста Востокосталь Седашев, заведующий ОблОНО Перель, управляющий Ураллестяж Черноусов[85], в июне 1937 года — бывший секретарь Октябрьского райкома ВКП(б) Емельховский, секретарь Ленинского райкома ВКП(б) г. Свердловска Федченко, секретарь Н.-Салдинского райкома ВКП(б) Ханин, Золотарев — секретарь Ленинского райкома г. Перми, Павловский — секретарь Ворошиловского горкома ВКП(б), Т. С. Поздняков — секретарь Кировградского райкома ВКП(б), Смирнов — бывший секретарь Надеждинского горкома ВКП(б)[86]. В июле 1937 г. были исключены из партии как враги народа и сняты с работы первые секретари райкомов ВКП(б): Октябрьского — Малый, Пермско-Ильинского — Пыхтин, Режевского — Игнатенко, Кунгурского — Хорошайлов. Первоуральского — Есиков, Ирбитского — Кобелев, Нижне-Сергинского — Маясов, Полевского — Кошутин, Частинского — Деревянин, Оханского — Югов; первые секретари горкомов ВКП(б): Чусовского — Масленников, Лысьвенского — Козлов, Молотовского — Высочиненко, Асбестовского — Рябов; второй секретарь Пермского горкома — Овчинников[87]. В августе были сняты и исключены из партии первые секретари райкомов: Кагановического (г. Пермь) — Балтгалв, Чермозского — Низин, Чернушинского — Кульминский, Б. Усинского — Кузнецов, Егоршинского — Серин, Ординского — Мотавкин, Кушвинского — Павловский, Кочевского — Механошин, Кудымкарского — Ашихмин, Гаинского — Тукачев, Осинского — Дроздов, Бардымского — Бугулов; вторые секретари райкомов: Егоршинского — Каржавин, Березовского — Кудин; секретарь Ревдинского горкома — Абатуров, Ворошиловского — Калугин[88]. В сентябре были сняты и исключены из партии секретари райкомов ВКП(б): Сухоложского — Стафеев, Красноуфимского — Петров, Краснополянского — Залупенков, Туринского — Лукоянов, второй секретарь Кунгурского райкома ВКП(б) Ершов[89].

Как видим, партийные организации к моменту реализации приказа 00447 оказались обезглавленными, в партийных комитетах царила паника и неразбериха. Местный партийный аппарат был полностью разгромлен. Из арестованных партийных начальников следователи НКВД «формировали» контрреволюционные штабы, командный состав повстанческих батальонов, рот и взводов.

«Выкорчевывание вражеских гнезд» в Свердловской области начиналось с беспощадной чистки партийной номенклатуры. Репрессии против начальства сопровождали кулацкую операцию. Если для Сталина и Ежова речь шла о двух разнонаправленных операциях, то уже на областном уровне мы видим широкую амальгаму, в которой связываются воедино — в повстанческой организации — и «правые заговорщики», и их «кулацкая армия». Для рядового следователя-«колуна» не было особой разницы между врагами народа из плотников, скотников, откатчиков, партийных секретарей или директоров заводов. И тех, и других нужно было принудить к признанию. Сочинители протоколов, принадлежавшие к элите органов, должны были учитывать прежние статусные позиции подследственных и, что самое главное, будущих читателей. «Выставить на тройку» можно было любого арестанта. Краткая запись в «альбоме» была вполне достаточным аргументом для вынесения расстрельного приговора. Для военной коллегии Верховного суда СССР, которой было предписано решать судьбу ответственных работников, полагалось готовить материалы более тщательно.

«Троцкистская» операция стояла в одном ряду с другими массовыми операциями.

Колдушко А., Лейбович О.

Дело «Общества трудового духовенства»

Ибо Писание говорит:

«не заграждай рта у вола молотящего»;

и:

«трудящийся достоин награды своей».

1-е Тимофею, 5-18

Дело № 12396, хранящееся в Государственном общественно-политическом архиве Пермской области (ГОПАПО), уникально во многих отношениях.

Во-первых, своим масштабом. В обвинительном заключении, направленном тройке при УНКВД по Свердловской области, фигурирует 37 человек, и все они были осуждены по первой категории и расстреляны (за исключением одного, скончавшегося еще в ходе следствия в психиатрической больнице). Материалы следствия и документы, связанные с реабилитацией осужденных, занимают семь пухлых томов.

Во-вторых, продолжительностью ведения следствия. Первый арест по делу «Общества трудового духовенства» (далее — ОТД) был произведен 30 марта 1937 г., а последний — 7 августа, уже после вступления в силу «Оперативного приказа народного комиссара внутренних дел Союза СССР № 00447». Тщательный анализ материалов дела позволяет еще больше расширить его хронологические рамки. Первые признаки активности V отдела Пермского ГО НКВД фиксируются с начала 1937 года: в справке на арест пяти красноармейцев 9 отдельного строительного батальона пермского гарнизона, направленной прокурору Уральского военного округа, приводятся свидетельские показания, собранные 8–9 марта. Следовательно, в разработку (один из инициаторов дела, сержант ГБ А. М. Аликин, в 1939 г. назовет это «реализацией») группа бывших тыл ополченцев попала еще раньше.

В-третьих, еще на стадии ведения следствия дело ОТД было признано образцовым, можно сказать, «модельным». В нашем распоряжении имеется свидетельство того же А. М. Аликина:

«Протоколы, написанные Демченко и Поносовым, как наиболее удачные через УНКВД по Свердловской области были направлены в НКВД СССР. Последний размножил эти протоколы и как показательные с соответствующим циркуляром разослал периферийным органам. Циркуляр НКВД СССР и протоколы Демченко и Поносова, поступив из Москвы в Пермь, были изучены на оперативном совещании всех сотрудников Горотдела, после чего бывший начальник Горотдела Лосос, отметив заслуги Мозжерина, Демченко и Поносова, рекомендовал в практической работе равняться по ним, а методы, практикуемые ими в следствии приказал широко применять на практике»[90].

Таким образом, дело № 12396 предоставляет исследователю редкую возможность реконструировать фактически всю предысторию «кулацкой операции»: формирование ее концепции и идеологии, апробацию тех методов, которые будут широко применяться в августе-декабре 1937 г. Ближайшей задачей при этом является выяснение того, как и почему скромный оперативно-тактический успех, достигнутый сотрудниками Пермского ГО НКВД, оказался, как это выяснилось post factum, абсолютно конгениален «большой стратегии» общесоюзного масштаба.

Однако именно виртуозность, с которой было сверстано дело ОТД, оказалась главным препятствием для историка, поскольку с первой же страницы он сам в нем словно бы присутствует как «возможный читатель», для которого (а вовсе не для выяснения истины) оно и ведется. Первый том, целиком составленный из документов, сопутствующих аресту[91], выглажен до блеска: в нем нет никаких свидетельств, предшествующих задержанию красноармейца Г. Н. Гуляева. Как будто на оперуполномоченного Ф. П. Мозжерина вдруг озарение снизошло: а не арестовать ли мне этого бойца? А заодно еще пятерых, да еще попов штук эдак двадцать… И только чудом сохранившаяся в шестом томе папка наблюдательного дела позволяет увидеть кухню, где действительно заваривалась каша. Складывается впечатление, что концы прятались в воду осознанно и очень старательно. Совершенно бесследно исчезла, к примеру, вся изъятая при обысках переписка (а только у Гуляева было обнаружено три тетради со стихами и 63 письма).

Помимо этого, нельзя ни на секунду забывать о том, что дело ОТД — первый опыт поточной фальсификации показаний (на это указывали все участники ведения следствия). Только путем скрупулезного сравнительного анализа протоколов, составленных всей следовательской бригадой, нам удалось примерно вычислить типичные паттерны дискурса власти и отделить их от спонтанной речи обвиняемых. Последняя точна в деталях и бытовых подробностях, всегда окрашена эмоциями и личностными коллизиями и в большинстве случаев идет «поперек» вполне предсказуемых ожиданий следствия. Однако даже после этого достоверность некоторых деталей оказывается под сомнением, и, руководствуясь принципом «да не прими неистинное за истинное», мы их опустим в тех случаях, когда они не играют существенной роли.

Основную сюжетную линию удалось проследить с 1935 г., некоторые побочные — с начала 1930-х гг. В нашей реконструкции мы будем придерживаться хронологической последовательности событий. Итак…

В марте 1935 г. в войсковой сборный пункт, располагавшийся на крупной узловой станции г. Буй, стали прибывать телячьи вагоны с новобранцами. Среди массы двадцатилетних парней, призванных на службу в ряды РККА, выделялась группа граждан второго сорта — «лишенцев». В личном деле каждого из них имелась лаконичная выписка из протокола заседания избирательной комиссии соответствующего уровня, сообщавшая, что имярек лишен избирательных прав как служитель религиозного культа (сын служителя религиозного культа), кулак (сын кулака). Разумеется, доверить подобной публике защищать с оружием в руках государство диктатуры пролетариата было никак невозможно. Поэтому их зачисляли в тылополчение и использовали в народном хозяйстве, преимущественно на тяжелых строительных работах.

Именно из подобного контингента формировался 61 отдельный батальон тылополчения, который после принятия новой, сталинской конституции (формально ликвидировавшей саму категорию «лишенцев») в апреле 1937 года будет торжественно переименован в 9 отдельный строительный батальон РККА. По завершении формирования батальон убыл к месту несения службы — в г. Пермь на строительство завода № 19. Так, волею случая, и повстречались два основных действующих лица будущей драмы — Георгий Гуляев и Николай Лебедев.

Из показаний свидетеля Ощепкова от 9 марта 1937 г.:

«В ноябре месяце 1935 года в конторку жилстроительства завода им. Сталина зашли трое тылополченцев, один из них, фамилию я его не знаю, лет 24-х, среднего роста, лицо белое румяное, продолговатое»[92].

Вот этим-то белолицым румяным красавцем и был, согласно материалам Пермского ГО НКВД, Георгий Никифорович Гуляев. Родился он в г. Тихвине Ленинградской области в очень религиозной семье. В шестнадцать лет Гуляев устроился служкой в тихвинский монастырь, где вскоре попался на глаза епископу-обновленцу Степанову Гавриилу Григорьевичу (в монашестве — Досифею). Водился за епископом один грешок — любил он окружать себя молоденькими смазливыми прислужниками. По его настоянию Гуляев вскоре был посвящен в дьяконы, и между ними установились очень близкие отношения. Во всяком случае, когда Степанова перевели служить в г. Гомель, он взял с собой Гуляева, и тот «жил у него на квартире»[93].

Этот «гомельский эпизод» (а от Гомеля рукой подать до польской границы) и знакомство со Степановым в дальнейшем сыграют существенную роль. В 1931 году по не известным нам причинам Гуляев возвратился в Тихвин, а епископа вскоре арестовали и сослали под Вологду, в деревню Кузовлево Харовского сельсовета, где он и находился к моменту начала следствия. Но из виду они, по-видимому, друг друга не теряли. Во всяком случае, Степанов на следствии показал, что писал Гуляеву письма на адрес 61 батальона, а Гуляев признался, что, по крайней мере, одно письмо в феврале 1936 года получил, в нем епископ звал его после окончания службы заехать к нему в гостив Не исключено, что это письмо (письма?) оказалось одним из факторов, повлиявших на «реализацию» группы.

«Родители его имели церковной земли около 20 га, которую обрабатывали крестьяне с. Домнино: Храпалов, Шустин, Беляев за ничтожные гроши, в своем хозяйстве имели лошадь, корову и очуменную (sic!) стройку — дом, в котором они жили», — сообщалось в характеристике на Николая Семеновича Лебедева, присланной из Перевозского сельсовета Молвитинского района Ярославской области. Как выглядел Николай Лебедев, нам не известно. Можно с уверенностью сказать лишь одно: он принадлежал к тому никогда не переводившемуся на Руси типу людей, которых смолоду отличает зуд в пятках и смутные, неясные, но настоятельные влечения души. К моменту призыва в тылополчение он успел поменять четыре места службы. Дважды — в 1929 и 1930 гг., потеряв очередное место, он обращался прямо в Москву, в Сергиевский синод. Уже будучи тылополченцем, Лебедев писал стихи и песни на расхожие мотивчики (а затем сам их исполнял) и вместе с Гуляевым даже пробовал сочинить пьесу «Сын кулака». На допросе 8 мая 1937 г. оперуполномоченный V отдела Пермского ГО НКВД сержант госбезопасности Былкин беседовал с ним исключительно о его литературном творчестве, никаких следов которого, кстати, среди материалов следствия не удалось обнаружить[94]. В конце концов, он действительно выносил и взлелеял доморощенный проект церковной реформы и в ходе следствия упрямо настаивал на своем авторстве.

Лебедев и Гуляев быстро нашли общий язык, и вскоре, к лету 1935 г., вокруг них сложилась небольшая группа, участников которой объединяло многое: религиозные убеждения, общее происхождение, коммунальность казарменного быта, трудности и редкие радости нелегкой службы тылополченца. Все они, мягко говоря, недолюбливали советскую власть — и было за что. Первоначально костяк группы составляли Г. Гуляев, Н. Лебедев, сын священника Иван Кожевников, сын священника и в прошлом дьякон Михаил Чухлов, сын священника Михаил Юферов. Время от времени маленькое «землячество» собиралось вместе.