«Арест Гуляева Г. Н. санкционирую. Что касается Лебедева, Кожевникова, Юферова и Чухлова, то, как из справки, так и приложенных протоколов допроса не видно конкретных фактов их к-p агитации, поэтому от ареста их надо воздержаться»[113].
Вернулась «Справка» в сопровождении документа, напечатанного на бланке Особого отдела ГУГБ Уральского Военного Округа:
«Препровождаем справку и постановление с санкцией Прокурора Урал ВО на арест Гуляева Г. Н. В присланных материалах совершенно недостаточно выявлена преступная к-p деятельность Лебедева, Кожевникова, Юферова и Чухлова, ввиду этого их арест Прокурором Урал ВО пока не санкционирован.
Следствием по делу Гуляева необходимо вскрыть организованную к-p деятельность, как Гуляева, так и Лебедева, Кожевникова, Юферова и Чухлова, после чего вновь ставьте вопрос об их аресте. О ходе следствия информируйте»[114]
Хотя этот документ был адресован Особому отделу ГУГБ 82-й стрелковой дивизии, попал он все-таки на стол начальника Пермского ГО НКВД Лососа. И тот своей рукой прямо поперек текста черкнул два слова: «Мозжерину исполнить», поставил дату (29 марта) и подпись.
У всякого Бонапарта есть свой Тулон. Звездным часом лейтенанта госбезопасности Федора Павловича Мозжерина стало дело Общества трудового духовенства. Именно с него и начался стремительный карьерный взлет Мозжерина, завершившийся на должности помощника начальника Особого отдела НКВД Урал ВО. Именно там в 1939 г. его настиг арест и приговор Военного трибунала войск НКВД Московского округа. Поскольку люди типа Федора Мозжерина и являлись основными «рабочими лошадками» большого террора, есть смысл приглядеться к нему попристальнее. Он родился в селе Серебрянское Тобольской губернии в семье крестьянина в 1901 г., образование имел начальное. В партию вступил поздно, только к 1931 г. 29 марта 1937 года он занимал должность начальника V отделения Пермского ГО НКВД, но уже через десять дней был назначен начальником Особого отдела 82 стрелковой дивизии. За проведенное расследование Мозжерин был награжден именным боевым оружием и переведен в аппарат Особого отдела Урал ВО в г. Свердловск. Там о нем вскоре начали слагать легенды:
«…Прибыв в Свердловск в аппарат Особого отдела, Мозжерин очень скоро стал на большом счету у Граховского и Дмитриева. Всех арестованных, которые не признавались у работников, передавали Мозжерину, и они у него буквально через день, через два сознавались. Так, например, я лично с арестованным Алехиным сидел около месяца, он сидел у меня на „конвейере“, но никак не признавался. У меня же в отделении, у Ефимова был арестованный Лаукман, с которым Ефимов также упорно работал около месяца, Лаукман не признавался. Как только этих арестованных передали Мозжерину, на другой же день они оба сознались. […] Граховский на совещании начальников отделений часто в шутку говорил Мозжерину: „Скажи, что ты обладаешь за словом, что арестованные у тебя сдаются так быстро…“»[115].
К счастью, у нас есть возможность проникнуть, так сказать, в творческую лабораторию Федора Мозжерина. Вспоминает И. П. Ветошкин, один из оперативников, работавших над делом Общества трудового духовенства:
«Оперработник, поговорив предварительно с арестованным, уходил к себе в кабинет, заранее составлял объемистый протокол допроса с указанием в нем как участников к/p организации до 10 и более лиц, затем вызывался арестованный, и с ним разговаривали так, что он должен помочь следствию в деле разоблачения ряда лиц контрреволюционно настроенных, брали 1–2 пачки папирос, какое-нибудь мясное блюдо из буфета, кормили арестованного, и он подписывал протокол допроса (Гуляев, Кожевников, Фирсаков, Юферов и др.). После этого разрешалось свидание арестованного с женой и продуктовые передачи.
Протоколы допроса я не умел писать, так меня учил писать протоколы Мозжерин. Мозжерин делал это так: вызывал меня к себе в кабинет, диктовал мне, а я писал под диктовку протокол допроса арестованного, затем протокол печатался на машинке и подписывался арестованным. Не помню когда и на какого арестованного необходимо было дать показания от арестованных Шаврина и Кожевникова, но так как эти арестованные должны были быть погружены в вагон-зак и в эту же ночь этапированы в Свердловскую тюрьму, то Мозжерин вызвал меня к себе в кабинет в 3 часа ночи и стал диктовать протокол допроса арестованных Шаврина и Кожевникова, а я под диктовку писал протоколы допроса. Таким образом, было составлено два небольших протокола допроса, которые по его приказанию я и арестованные Шаврин и Кожевников подписали в вагон-заке на станции Пермь II»[116].
Разумеется, помимо Мозжерина к следствию будет привлечена целая бригада оперативников: Демченко, Бурылов, Поносов, Ветошкин, Стуков, Назукин, Голдобеев. Иногда на допросах присутствовало начальство: Лосос, сменивший его Былкин, а однажды даже сам «комиссар» Дмитриев. Но тональность все-таки была задана Мозжериным. Арестовав Г. Гуляева 30 марта, он быстро добился от него признания о существовании в 9 строительном батальоне контрреволюционной группы, состоящей из антисоветски настроенных детей церковников. Гуляев сообщает также о проекте создания Общества трудового духовенства. Это название отныне прочно приклеится к их неформальной группе, более того — фантомная организация, рожденная бурной фантазией мечтателя Лебедева, начнет приобретать плоть и кровь. На основании показаний Гуляева 8 апреля в батальоне будет произведено еще пять арестов: Лебедева Н. С., Юферова М. Л., Кожевникова И. Д., Чухлова М. К., Дмитриева Е. Ф. Чуть позже, 23 апреля, арестуют уже успевшего уволиться с действительной службы Теплова Н. А.
Мозжерину крупно повезло в другом — на первом же допросе Гуляев показывает, что
«…красноармеец Чухлов поддерживал связь с духовенством из Никольской церкви. В частности, Чухлов и Лебедев бывали на квартире у священника Саввы»[117]
(имеется в виду тот самый визит с малярными красками).
Таким образом, у следствия оказался предлог связать дело группы Гуляева-Лебедева с маленьким, тесным и довольно склочным мирком пермского духовенства. До самого окончания следствия встреча Лебедева и Чухлова с Беклемышевым останется единственным достоверным контактом, связывающим группу бывших тылополченцев и церковные структуры.
Тема получила развитие в протоколе допроса Гуляева от 20 апреля. Он явно составлен Мозжериным по уже известной технологии — «по мотивам» сведений, сообщенных арестованным:
«Во время этого посещения квартиры Беклемышева, он с Лебедевым и Чухловым подробно разговаривал о методах использования легальных возможностей, предоставленных конституцией с тем, чтобы в этой связи развивать организованную контрреволюционную деятельность. Конкретно Беклемышев дал им установку о необходимости создания к-p формирований под названием „Общество трудового духовенства“ в целях объединения в единую силу всех религиозных течений, дабы суметь противопоставить себя советским, партийным и общественным организациям во время выборов и организованным путем провести своих делегатов в Советы и органы управления с тем расчетом, чтобы через этих делегатов проводить свою контрреволюционную линию»[118].
Как видно из текста, акцент уже немного смещен: инициатором создания организации назначен о. Савва.
В тот же день, 20 апреля, допрашивался еще один красноармеец — Кожевников. Из всей группы арестованных бойцов 9 строительного батальона он выделялся тем, что с самого начала изъявлял явное желание сотрудничать со следствием (в деле имеются заявления соответствующего содержания). Допрос вели трое — Мозжерин, Демченко и Лосос. В результате в протоколе появилась следующая запись:
«Приурочивая свои активные действия к моменту войны, организация ставила своей задачей создать крепкую подпольную организацию и развернуть работу по насаждению контрреволюционных повстанческих групп, в которые вовлекать обиженных и недовольных советской властью…. На этом же сборище Гуляев заявил, что сейчас ведется большая работа по объединению всех религиозных течений в одно целое и создается единый „крестовый фронт“ против Советской власти»[119].
Помимо общего, почти текстуально совпадающего положения об объединении всех религиозных течений, видно, как развивается сюжет заговора: наряду с легальными формами борьбы существуют и нелегальные. Впервые фиксируется упоминание о повстанческих группах, в которые вовлекаются все обиженные и недовольные, а также об активном выступлении в момент начала войны.
26 апреля арестован о. Савва (Беклемышев), а Гуляев «вспомнил» о своих близких отношениях с архиепископом Досифеем (Степановым), от которого, что немаловажно, получал письма. Выяснилось, что тот был ярым антисоветчиком и в бытность свою в Гомеле поддерживал загадочную
«…тесную связь с католическим ксендзом по имени Константин [Андрекус], которого он часто посещал вечерами. В чем конкретно заключалась эта связь с ксендзом я не знаю, однако считаю, что данная связь была необычной, т. к. Степанов в разговорах со мной делал вид, что он является ярым противником католиков и, в частности, в этой связи запрещал мне посещать костел, в то время как сам поддерживал тесную связь с ксендзом»[120].
Цель разговоров о Степанове понятна — Гуляева подробнейшим образом расспрашивали обо всех возможных связях епископа с заграницей. Но кроме информации о давным-давно отбывшем в Палестину некоем архимандрите да еще, пожалуй, ксендзе по имени Константин Андрекус, с которым Степанов таинственно уединялся по вечерам, ничего добыть не удалось. Однако и этого окажется вполне достаточно. Епископа Степанова арестуют 4 мая.
27 апреля сержант госбезопасности Поносов приступил к допросам Беклемышева. О. Савва, как мы выяснили ранее, стал для следствия ключевой фигурой. Он рассказал о встрече с Лебедевым и Чухловым, поведал о своем взгляде на предстоящие выборы в Верховный Совет, куда, по мнению Беклемышева, непременно нужно провести своего представителя. Хотя бы для того, чтобы поднять вопрос об открытии закрытых церквей. И тут же получил вопрос от Поносова: от кого получена подобная установка? Беклемышев счел за благо указать на священника Заборной церкви на станции Нижняя Курья — Коровина:
«Коровин тогда мне говорил, что это его инициатива и что он, кроме того, по этому вопросу посылал свою жену с письмом в Москву к архиепископу Лебедеву, который предложил ему, Коровину для получения по этому вопросу подробной установки, самому приехать в Москву лично, но, как мне известно, Коровин в Москву еще не ездил»[121].
Поносов поинтересовался, ставился ли Беклемышевым вопрос о необходимости объединения всех церковных течений, и получил утвердительный ответ. Помимо Лебедева, оказывается, по этому вопросу он
«…еще имел разговор со священником Ново-Кладбищенской церкви Шавриным Феодосием Яковлевичем в феврале месяце 1937 года и также вел разговоры на эту тему со священником Никольской церкви Юферовым, протодьяконом Упоровым и псаломщиком Зыковым»[122].
Далее в протоколе допроса следует явная вставка «по мотивам». Оказывается, объединение всех течений священнослужителей и верующих имеет целью борьбу с Советской властью:
«Имелось в виду организовать верующих из священнослужителей для того, чтобы быть готовым в период начала военных действий со стороны Германии и Японии оказать им помощь в войне против Советского Союза. Об этом говорил мне Коровин в присутствии его жены. Кроме того, в беседе с Лебедевым последний говорил мне также о том, что духовенство, которое стало на путь активной борьбы с Советской властью, объединяется в одну организацию под названием „Общество трудового духовенства“»[123].
Сюжет с пятой колонной продолжал развиваться — теперь ясно, что повстанцы ожидают нападения на СССР именно Германии и Японии. Но вместе с тем каждая названная Беклемышевым фамилия означает расширение круга обреченных: арестуют и Коровина, и его жену (29 апреля), и Шаврина (18 мая), и Юферова (15 мая), и Упорова (15 мая).
Интересно сравнить протокол допроса Беклемышева от 27 апреля и протокол, якобы составленный на основе его показаний и им подписанный, от 8 мая. За это время никаких новых сведений не поступило. Арестованный Коровин оказался крепким орешком — не признался ни в чем, Гуляев 8 мая рассказывал невыносимо скучные вещи о вредительстве на стройке завода № 19, с Лебедевым 8 мая велся разговор о поэзии. И вдруг, опровергая почти все сказанное ранее, Беклемышев выдает развернутое признание. Буквально накануне он не знал ни времени создания ОТД, ни его организатора, а из членов общества называл только Лебедева, Чухлова, Коровина и Шаврина. А 8 мая он со всей определенностью заявляет, что организатором контрреволюционного формирования является обновленческий митрополит Трубин,
«периодически приезжавший в Пермь по делам организации. На месте же в Перми деятельность этой к-p организации возглавляли Коровин и Шаврин, а по 9-му строительному батальону Лебедев»[124].
Помимо Трубина, в список организации включены два новых лица — упоминавшийся ранее протодьякон Василий Упоров и бывший председатель церковного совета Иван Нечаев (арестован 15 мая). Далее суконным языком газетных передовиц сообщается о деятельности организации:
«…участники организации в своей практической работе главным образом объединяли вокруг себя все враждебные элементы для борьбы с Советской властью, среди которых вели вербовку новых членов. Участниками организации всемерно популяризовывались идеи фашизма с таким расчетом, чтобы уже в данное время подготовить население к активной поддержке фашистов на случай войны. В случае нападения на СССР Германии и Японии участники организации имели в виду организовать террор против руководителей ВКП(б) и Советского правительства, проводить диверсионную работу на заводах оборонного значения и, в конечном счете, подготовлять в тылу вооруженное восстание»[125].
Перед нами, несомненно, отшлифованная до блеска, обогащенная деталями идея крепкой подпольной диверсионно-террористической организации, связанной с руководством епархии (митрополитом Трубиным), исповедующей (по последней версии) фашистскую идеологию, объединяющей все реакционные антисоветские элементы, готовящей восстание в тылу в случае нападения на СССР Германии и Японии.
Кстати, поскольку Заборная церковь, в которой служил Коровин, располагалась рядом с оборонным заводом № 98, в показания Беклемышева Поносов счел нужным вставить следующую новеллу:
«…в марте месяце 1937 года Коровин в моей квартире в беседе со мной проявлял очень большой интерес к заводу № 98, причем из его разговоров на эту тему было видно, что он хорошо был ориентирован о выпускаемой продукции завода и принимал меры к тому, чтобы иметь больше своих людей на прямом производстве завода № 98 для того, чтобы через них вести там свою к-p работу. Из этого разговора я понял, что Коровин на 98 заводе насаждает диверсионные ячейки»[126]. Этот сюжет будет позабыт до августа, во всяком случае Коровина о диверсионных ячейках допрашивать не будут.
В этой версии Общество трудового духовенства уже практически полностью соответствует замыслу следствия. Недостает только нескольких деталей. Первая: с диверсионно-террористической деятельностью очень хорошо сочетается шпионаж. Но канал, который связал бы наших героев с заграницей, все не обнаруживался. Вторая — линия, связывающая организацию с областным центром, обрывается на митрополите Трубине. А он что, ни с кем не связан? Такого в принципе быть не может.
Проблема шпионажа была решена после того, как епископ Досифей (Степанов) был представлен в качестве агента польской разведки:
«Я дал согласие ксендзу Андрекусу заниматься шпионажем в пользу Польши, и с тех пор стал агентом польской разведки, действуя под № Р-32.
Вопрос: Как надо понимать этот псевдоним „Р-32“?
Ответ: Андрекус мне сообщил, что каждому агенту из числа русских он дает шифр, состоящий из буквы „Р“, а номер является, якобы, порядковым номером агента, завербованного в русской среде. По словам Андрекуса, такие шифрованные номера даются наиболее ценным агентам, ведущим шпионскую и диверсионную деятельность самостоятельно»[127].
Выдумщик Дмитриев, чье авторство этой «сказки» весьма вероятно, по обыкновению снабдил ее кучей колоритных подробностей. На страницах протокола действует мифический поручик польского генерального штаба Урьяш, связные Франц Доморацкий и Феликс Нормарт, на гомельском железнодорожном узле орудует диверсионная группа, организующая поджоги и готовая в случае начала войны приступить к разбрасыванию в местах скопления войск штаммов заразных бактерий.
15 июля «признания» Степанова дословно импортируются в показания Гуляева[128]. Возникает новая, предпоследняя версия: Степанов, оказывается, завербовал Гуляева еще в 1929 г. Общество трудового духовенства было создано согласно установкам Степанова:
«Эти задания от Степанова мною были получены в 1935 году через Жульянову Марию[129], которая ездила из г. Гомель специально по месту ссылки к Степанову в Харовской район Северной области»[130].
Лебедев же действовал не по указаниям Беклемышева, и даже не по инструкциям Трубина:
«В соответствии с указаниями Степанова, член нашей организации Лебедев установил связь с пермским священником Беклемышевым Саввой, архиепископом Покоровским [так в документе; правильно: Покровским. — А. К.] и епископом Бирюковым. Через указанных лиц нам удалось войти в контакт с митрополитами Трубиным и Холмогорцевым, проживающими в Свердловске, и через них развернуть работу по объединению духовенства на базе активной борьбы против Советской власти, а также развернуть работу среди верующих по созданию контрреволюционных подпольных групп из числа церковного актива»[131].
Игнорируя явные нестыковки, группа оперативников к середине июля свела воедино основные линии дела: Степанов — Гуляев — Беклемышев — Коровин (шпионаж в пользу Польши); Гуляев — Лебедев — Беклемышев — Трубин (диверсионно-террористическая повстанческая организация). Оставался совсем пустяк — назначить окончательный состав областного руководства. Как явствует из показаний Гуляева, 15 июля его состав еще не утвержден, об Уральском повстанческом штабе даже нет упоминания.