Звонкий мальчишеский голос легко перекрывал негромкий шум затихшего в летнем зное проспекта. Все трое военных в колясках насторожились. Соколов приказал остановить подле газетчиков. Мальчишка, подбежав к экипажу, бросил ему тугой сверток листов, еще влажных от типографской краски.
Полковник повернул газету так, чтобы вместе с Сухопаровым они могли прочитать телеграфное сообщение на первой странице. Оно было выделено жирным шрифтом:
"Сегодня утром в Сараеве выстрелами из револьвера наповал убиты ехавшие в авто наследник австро-венгерского престола эрцгерцог Франц-Фердинанд и его супруга графиня Хотек".
- Это - война!.. - вырвалось у Алексея.
- Бог даст, обойдется! - прищурился на газету Сухопаров. - Эрцгерцога ведь не очень жалуют в Вене и войну из-за него, пожалуй, не станут начинать...
Радостное настроение Алексея слегка померкло от неожиданного известия. Заведуя австро-венгерским делопроизводством, полковник знал о намерениях австрийцев и их союзников германцев развязать войну на Балканах. Знал он и о том, что Франц-Фердинанд не одобряет этой войны, а стремится политическим путем превратить двуединую монархию - Австро-Венгрию - в триединую, добавив в государственный организм еще и югославянский компонент.
Из агентурных донесений Соколов знал, что эрцгерцог очень хотел восстановить союз трех императоров - австрийского, германского и российского, жить в мире и согласии с Россией, утверждая тем самым принцип монархизма в Центральной Европе. Полковнику не составило труда сделать вывод, что если такое препятствие войне, каким был Франц-Фердинанд, убрано, то скоро заговорят пушки.
Анастасия уловила смятение мужа и погладила его по руке.
- Может быть, на этот раз пронесет, милый?.. - полуутвердительно, полувопрошая произнесла она.
- Бог даст! Бог даст! - защебетала Зинаида Сухопарова, для надежности перекрестившись.
Безмятежное свадебное настроение было испорчено. Во второй коляске говорили о том же. Стало заметно, что и прохожие на улице чаще, чем обычно, останавливались подле газетчиков, разворачивали листы и читали прямо на тротуаре. Сонная одурь летнего воскресенья постепенно сменялась атмосферой глухой тревоги и неизвестности.
По Невскому из конца в конец разносились одни и те же выкрики разносчиков газет:
- Убийство наследника австрийского престола! Убийство герцога Фердинанда!..
Когда крики раздавались очень близко, Анастасия вздрагивала и острее начинала понимать, что это событие может сказаться на ее счастье. Ведь Алексей военный и в числе первых может сложить голову.
Алексей понимал, что им скоро предстоит разлука, может быть, навсегда. Напрасно он планировал свадебное путешествие в Италию, напрасно испрашивал отпуск и получал паспорта, заказывал билеты, отели в агентстве Кука...
Повернули на Знаменскую, где две недели назад, готовясь к свадьбе и началу новой, семейной, жизни, полковник снял квартиру в только что отстроенном доходном доме. Колеса экипажей загремели по булыжнику, показался огромный пятиэтажный дом с двенадцатью колоннами по фасаду. В первой витрине у ворот Настя увидела аптечные склянки и объявления о воде Зельтера, освежающей здоровых и придающей силы больным. Толстый швейцар в галунах распахнул дверь подъезда с хрустальными стеклами, коляска остановилась. Алексей легко спрыгнул на тротуар, откинул ступеньку и чинно подал руку молодой жене. Ему хотелось поднять ее и взбежать единым духом на четвертый этаж, но вместо этого полковник торжественно прошествовал с Анастасией к электрической подъемной машине, впустил в кабину шафера Сухопарова с женой и мальчиком, которому и выпала редкостная удача нажать белую фарфоровую кнопку с цифрой 4. Лифт медленно пополз вверх, щелкая на каждом этаже.
У дверей новой квартиры Соколовых ждали тетушка Алексея, заменившая ему мать, и родители Насти. По обычаю они обсыпали молодоженов овсом, словно конфетти.
Молодежь из второй коляски не стала ждать подъемную машину, а в мгновение ока оказалась на четвертом этаже. Овес еще продолжал сыпаться с Настиного платья и мундира Алексея, у них был несколько растерянный вид, который вызвал взрывы хохота гостей и родственников.
Гостиная, куда все устремились, была полупуста и сияла первозданной чистотой. Самым дорогим украшением ее был рояль - свадебный подарок Алексея Анастасии.
Гостей сразу же попросили в столовую, к свадебному столу. Он был любовно сервирован под руководством тетушки и, хотя и не ломился от разносолов, радовал глаз аппетитными закусками. Два официанта, приглашенные на этот день из ближайшего ресторана "Эрмитаж" на Невском, ждали сигнала открывать шампанское. Гости уселись кто как хотел, хлопнули пробки свадебный обед начался...
Как положено, говорили тосты и кричали "Горько!". Насте было очень весело и радостно от милых лиц людей, собравшихся на ее с Алексеем праздник, и от того, что тетушка Алексея, которая будет жить с ними, такая славная и добрая старушка, и что ее собственная мать, Василиса Антоновна, кажется, от души готова полюбить и понять Алексея...
Но любящим сердцем Настя чувствовала тревогу мужа, видела появляющиеся две поперечные морщинки на его лбу, означавшие, как она уже знала, беспокойство и напряжение мысли. Страх и ожидание опасности начинает закрадываться в ее душу.
Вечерняя прохлада сменила наконец дневной зной. Обед подходил к концу. За окнами виднелась панорама крыш, высоко в светлом вечернем небе реяли ласточки. Казалось, мир и покой опустились на землю. Заканчивался день, который должен был стать самым счастливым для Соколовых.
Но он оказался роковым для мира. Он перевернул судьбы народов и государств, ускорил ход часов истории. Истекали последние мирные дни Российской империи, старой монархической Европы.
20. Петербург, июнь 1914 года
В понедельник, на следующий день после убийства эрцгерцога, Соколов решил явиться к обер-квартирмейстеру генералу Монкевицу, хотя и был в отпуске. Всегда ревностно относившийся к службе, он не мог упиваться личным счастьем, наслаждаться свадебным путешествием в дни, когда решались судьбы России. Империя стояла, по его убеждению, на пороге войны, к которой по-настоящему не была готова. Соколов знал степень боеготовности российской армии, к тому же давно убедился в ограниченности и бездарности многих своих высших начальников, которым гибкость позвоночника заменяла государственный ум и стратегическое мышление.
...Утром, до завтрака, Анастасия и Алексей бродили по полупустым комнатам своей новой квартиры, обсуждая приятный вопрос о том, как они их будут обставлять, какого цвета обивку мебели следует выбрать, чтобы она гармонировала с обоями и гардинами... Они так и эдак прикидывали, как экономнее распорядиться той суммой, которую удалось накопить Соколову до свадьбы, рассчитывали его жалованье на пару месяцев вперед. В каждой комнате обязательно целовались.
Соколову было радостно и покойно рядом с Настей. Он не уставал открывать в ней новые и новые достоинства: тонкий вкус, разумную сдержанность, с какой Анастасия собиралась заводить свой дом. Ему нравилось ее искреннее и доброжелательное отношение к окружающим, стремление сделать им что-то хорошее, уделить частичку душевной теплоты.
Эти качества Анастасии сразу заметила и горячо расхвалила племяннику Мария Алексеевна. Анастасии тетушка тоже очень понравилась. Ей особенно импонировали народнические взгляды Марии Алексеевны, оставшиеся с молодых лет. Старая, сухая и казавшаяся чопорной дама немедленно оживилась, уронила с носа пенсне и горячо заговорила о справедливости и равенстве, когда они случайно коснулись в разговоре благотворительного концерта в пользу голодающих крестьян, в котором принимала участие и Настя.
Дома все было хорошо. Согласие и лад царили за первым совместным завтраком новой семьи, никаких признаков мировой катастрофы не ощущалось и в утренних газетах, которые вестовой Иван успел принести как раз к кофе. Алексея насторожили только сообщения из Берлина, в которых говорилось, что высшие руководители германской армии считают положение настолько спокойным, что собираются в отпуск.
"Германские генералы могут уехать от своей армии только в том случае, если полностью готов мобилизационный приказ и дело завертится и без них", пришло в голову Алексею. Он счел этот признак угрожающим и достойным немедленного обсуждения с Сухопаровым, который замещал его по делопроизводству.
В час пополудни Соколов входил в свой подъезд на Дворцовой площади. Часовые отсалютовали ему, он не торопясь поднялся по мраморной лестнице до площадки, где стоял бюст Петра и на двух мраморных досках пообочь его были выбиты золотом названия славных побед российской армии. На секунду Алексей задержался, окинув взглядом внушительный список, и заспешил на третий этаж, где в бывшем кабинете Данилова восседал теперь новый обер-квартирмейстер главного управления Генерального штаба генерал Николай Августович Монкевиц.
Монкевиц ничуть не удивился, увидев полковника, который уже целую неделю был в отпуске. Он знал, что Соколов - настоящий офицер и в чрезвычайных обстоятельствах никогда не оставит своих обязанностей. Генерал готовил доклад на высочайшее имя об убийстве эрцгерцога, и появление начальника австро-венгерского производства было очень кстати.
- Ваше превосходительство! - обратился Соколов к генералу после взаимных приветствий. - Каковы виды на войну у Сергея Дмитриевича?
Полковник знал о тесной дружбе генерала с министром иностранных дел Сазоновым и о том, что министр о всех европейских делах непременно советуется с Монкевицем.
- Его высокопревосходительство Сергей Дмитрич стоит на том, что война на этот раз почти неизбежна... - потер свои седины генерал. - Наши союзники в Париже, как сообщает посол Извольский, весьма и весьма настроены воевать! Если они начнут самостоятельно, мы неизбежно примкнем к ним в силу союзнической конвенции.
- Но успеет ли получить наша агентура в Срединных державах сигнал о необходимости перехода на вариант работы по военному времени? - озабоченно спросил полковник, который давно уже, со времен Балканских войн, ждал, что Франция будет втягивать Россию в большую европейскую войну с Германией.
- Сомневаюсь... - раздумчиво протянул Монкевиц.
- Но ведь это может грозить им арестами и расстрелами, если мы заранее не обусловим связь с агентами, когда прямые почтовые отношения между нами будут прерваны, - забеспокоился Алексей. Он живо представил себе чешскую группу - Стечишина, Гавличека, Младу, их друзей и помощников.
- В нынешних условиях я не могу приказать вам прервать отпуск! - с нажимом вымолвил генерал. - Неизвестна окончательная позиция его величества. Может быть, государь еще сумеет уладить миром конфликт на Балканах, как не захотел он ввязывать Россию в Балканские войны...
- Стало быть, есть еще надежда? - обрадовался было полковник.
- Сазонов говорит, что очень мало... - важно передал слова министра Монкевиц и, закосив глазами, повернул разговор в русло, выгодное ему. - А как ваши агентурные организации в Австро-Венгрии, Алексей Алексеевич? Они снабжены инструкциями и адресами на случай войны?
- В принципе да, Николай Августович, - уверенно ответил Соколов, но тут же добавил: - Меня только очень беспокоит организация Стечишина. После провала Редля* я ее законсервировал на некоторое время. Но очень ценный агент - вы помните, это он быстро прислал нам записи бесед Конрада фон Гетцендорфа и фон Мольтке в Карлсбаде - находится сейчас под угрозой провала из-за своей активности. Я, кстати, собирался его вызвать под удобным предлогом в Италию, где сам намеревался провести с женой отпуск. Но теперь, полагаю, с ним невозможно будет встретиться нигде, кроме Вены или Праги, куда он может выехать к родственникам.
______________
* Полковник австрийского генерального штаба, создатель службы контрразведки Дунайской монархии, Редль в 1913 году был разоблачен как агент русской разведки.
Монкевиц отвел косящие глаза в сторону и забарабанил, по зеленому сукну стола кончиками пальцев. Он явно задумался о чем-то своем, не служебном. За окном белесое небо источало жар.
Соколов размышлял. Тревога за Гавличека, Филимона и Младу все больше охватывала его. Инструкции на случай чрезвычайных обстоятельств были направлены группе уже давно - накануне первой Балканской войны. Прошло почти два года, какое-то из звеньев могло устареть и подставить под удар всю организацию.
Надо ехать самому - напрашивалось решение. А это значит, что Настя останется в одиночестве бог знает на сколько недель, а может быть, и месяцев! И это теперь, когда так счастливо началась жизнь...
Голос сердца подсказывал один за другим аргументы против поездки, но голос разума сурово напомнил: могут погибнуть замечательные люди, братья. Надо ехать!