"Неужели и в армии стали понимать гнилость царского режима и всего строя?! Ведь говорил Василий, что это вот-вот должно проявиться..." Настя отвлеклась от своих черных дум и стала вслушиваться в разговор.
Мезенцев заметил интерес в ее взгляде к такому не дамскому вопросу и решил, что это самая необыкновенная женщина, которую он когда-либо видел. Ему захотелось, не утаивая ничего, выложить перед нею все свои сомнения, все, что накипело за долгие месяцы бесславной и кровавой войны.
- Общий сумбур нашей жизни, - вымолвил он, - связывает руки тем, кто хочет что-то делать, бесчисленным количеством комиссий, подкомиссий, совещаний, заседаний, словом, дурацкой казенщиной и непроходимым бюрократизмом...
Тема оказалась волнующей для всех, Мезенцева внимательно слушали и коллега, и тетушка, и Настя.
Александр вдруг увидел перед собой бездонные глаза Анастасии. В них застыли укор и вопрос: "Почему так плохо?" Перед прямотой этого взгляда он не мог таить ничего.
- Мои коллеги в ГАУ, - словно размышляя, начал Мезенцев, - не в силах противостоять отнюдь не противнику, а лавине разных спекулянтов, атакующих казенный сундук с деньгами... С самого начала военных действий, и я сам хорошо это знаю по походу в Восточную Пруссию, - отчасти под влиянием "снарядного голода", связанных с ним неудач в дела снабжения фронта боеприпасами полезли всякие "общественные деятели". Казну особенно трясут депутаты Государственной думы, члены "особых совещаний военно-промышленных комитетов", земгоров и прочие самозваные спасители России...
- А вы суровы к общественности... - недовольно воздела на нос пенсне тетушка.
- Это не общественность, а жадные акулы, - парировал Мезенцев. Он видел, что его критические оценки благожелательно воспринимаются Настей, и поэтому откровенно продолжал высказывать все, что горечью кипело у него в душе.
- Эти "болеющие за родину" господа считают своим долгом совершать паломничества в действующую армию, выяснять там якобы нужды и потребности фронта, вмешиваться в работу органов снабжения, в распоряжения командного состава - словом, вносят дезорганизацию и путаницу. К тому же некоторые из них занимаются явным шпионством... А попробуй тронь такого шакала, у него сразу же находятся покровители чуть ли не при дворе! - возмущался подполковник.
- Воистину так, - подтвердил Сухопаров и добавил: - Александр Юрьич, а ты знаешь, откуда пошло бессовестное вздувание цен на снаряды?.. От наших же генералов...
- Расскажи, пожалуйста! Мне как нынешнему интенданту надо знать всю подноготную хапуг, чтобы успешнее бороться с ними, - попросил Мезенцев.
- Ну что ж! Если нашим милым хозяйкам не скучно... - согласился генштабист.
- Очень интересно! - подтвердила Настя, и было видно, что она сказала это от души.
- Еще в сентябре прошлого года на квартире у министра были собраны заводчики, которым предполагалось выдать заказы на снаряды, - начал свой рассказ Сухопаров. - У Сухомлинова присутствовал и министр торговли и промышленности. Промышленникам уже из самого факта необычного совещания стало, конечно, ясно, что у казны дело со снарядами идет туго... А тут еще министр возьми и ляпни, что вопрос о цене имеет второстепенное значение!
Все внимательно слушали подполковника.
- А через два дня такое же совещание состоялось уже на квартире помощника военного министра Вернандера... Туда пришло уже в два раза больше заводчиков, в том числе и немец Шпан - его недавно выслали в Сибирь! Считали целый вечер, сколько можно выпустить снарядов, делили заказы, но о цене помалкивали... А к концу словоговорения прибыл начальник Генерального штаба Беляев с телеграммой из Ставки о требованиях на снаряды. Он заявил, что снарядов нужно в три раза больше, чем господа насчитали, что их надо выпускать какой угодно ценою; вот купчишки-поставщики и стали в позу хозяев, диктующих условия и цены... Конечно, несдержанность Беляева дала в руки Шпану и ему подобных цифры о потребности наших войск в снарядах, о ценах на боевые припасы и другие данные, о которых может только мечтать самый искусный разведчик...
- Да, да, - подтвердил Мезенцев, - у нас в ГАУ до сих пор уверены, что Беляев оказал казне медвежью услугу своей паникой... Цены на сырье, металлы, станки сразу подскочили, мы теперь не можем купить за границей те машины и прессы, на которые уже были заключены контракты - мошенники их давно перекупили!..
- Какое безобразие! - возмутилась Настя. - На полях сражений солдаты проливают кровь, гибнут, становятся калеками, а воры-фабриканты загребают миллионы прибылей...
- Неужели наши союзники не могут нам помочь? - искренно изумилась тетушка. - Ведь говорят в обществе, что они прилагают неоценимые усилия для нашего снабжения...
- Дражайшая Мария Алексеевна! - с почтением обратился к старушке Александр, - урвать у наших союзников, да еще на их рынке, где орудуют наши и их собственные аферисты-промышленники, невозможно даже самое устаревшее оружие... Господа союзники сами норовят содрать с нас и золото в аванс, и сырье, и полуфабрикаты. Дело доходит до того, что Америка вызывает наших инженеров и мастеровых налаживать военное производство у себя на наши денежки, а скорой выдачи заказов не гарантирует...
- Саша, а как ведет себя Англия в этих делах? - поинтересовался Сухопаров.
- Наша дорогая союзница - действительно дорогая, - съязвил Мезенцев. Англия вообще взяла на себя опекунскую роль в делах снабжения. Она даже пытается стать посредницей между нашим правительством и частной американской промышленностью, требует от нас, чтобы мы заключали все контракты только через посредство фирмы Моргана. А Морган отказывается разговаривать с нашими представителями о наших же контрактах, заявляя, что он заключил их с английским правительством... Вообще англичане, по-видимому, и не собираются по-настоящему снабжать нашу армию даже тем, чем могут...
За острым разговором гости не замечали, как летит время. Ефросинья успела подать и самовар, и чаю напились, а Сухопаров и Мезенцев все сидели и сидели... Офицерам было удивительно уютно и тепло в этом доме, общие заботы и взгляды сблизили их. Насте было интересно услышать от профессионалов военных критику режима, который они призваны защищать, сомнение в правоте тех, кто послал их на войну. Недавно Василий приносил ей почитать экземпляры большевистской нелегальной газеты "Социал-демократ". Насте особенно запомнились строки из статьи Ленина "Буржуазные филантропы и революционная социал-демократия". Вождь большевиков, находясь в далекой эмиграции, анализировал то, что зрело в России: "Несознательные народные массы (мелкие буржуа, полупролетарии, часть рабочих и т.п.) пожеланием мира в самой неопределенной форме выражают нарастающий протест против войны, нарастающее смутное революционное настроение".
Только в первом часу ночи гости стали прощаться. Сухопаров попросил Настю написать новое письмо Алексею, которое почти наверное удастся передать через соратников-чехов. Спросил он и о том, могут ли сослуживцы Алексея помочь чем-нибудь его семье, но Анастасия и Мария Алексеевна поблагодарили, прося передать коллегам и начальству, что ни в чем не нуждаются...
Мезенцев, целуя на прощание руку Анастасии, задержал ее дольше, чем следовало. Когда он поднял голову, он встретил твердый укоризненный взгляд молодой женщины. Бравый артиллерист смутился.
- Я... позвольте вас навещать, Анастасия Петровна?! - пробормотал он.
- Милости прошу... с Сергеем Викторовичем! - ответила Настя, а Мария Алексеевна, словно ничего не заметив, подтвердила:
- Мы всегда рады друзьям Алеши!.. Заходите, дорогие господа, милости просим...
За офицерами закрылась тяжелая дубовая дверь. Горничная гасила свет в комнатах. Мария Алексеевна удалилась к себе. Насте стало вдруг неимоверно тяжело и одиноко. Еле передвигая ноги, она дошла до своей постели и, не раздеваясь, упала. Горячие слезы душили ее.
- Алеша, родной! Когда я увижу тебя? Сколько мне еще мучиться здесь одной... - шептала она. - Господи! Был бы ты жив и здоров! Вернись скорее!.. Будь проклята эта война!..
Рыдания сотрясали тело Насти. Подушка намокла от слез. Вдруг ласковая рука Марии Алексеевны легла ей на голову.
- Девочка, родная... - голос старушки был мягок и добр. - Не убивайся! Ведь наш Алеша жив... я верю в это! Он вернется...
- А вдруг я его никогда не увижу?! - сквозь слезы шептала Настя. - Я умру тогда... Без него я жить не могу!
Под напускной строгостью Марии Алексеевны пряталась большая доброта и отзывчивость простой русской женщины. Успокаивая Настю, тетушка и сама заплакала, опустилась на колени рядом с кроватью.
- Мати Владимирская, мати Казанская, мати Астраханская, - взмолилась Мария Алексеевна, - спаси и сохрани от бед и напасти и помилуй от напрасныя смерти раба божьего Алексея, и вы, горы Афонские, отвратите, станьте ему на помощь!..
В спальне Соколовых не висели в красном углу иконы, но старуха кланялась и кланялась, шепча, губами слизывая солоноватые слезы:
- Спас многомилостивый, Пресвятая мати Божия, Богородица, только мира хочу я дому и всем живущим в нем, только мира! Помилуй мя, господи!
С трудом поднялась тетушка с коленей и, смутясь своего религиозного порыва, тихонько ушла к себе, поцеловав Настю.
Настя словно окаменела. Горькие думы холодом сжали ее сердце и не отпускали до самого утра. Без слез, без звука, не сомкнув глаз, пролежала она до рассвета.
65. Петроград, сентябрь 1915 года
Кондуктор объявил: "Второй Муринский проспект!" Василий встал с деревянной скамьи и вместо выхода пошел к задней площадке. Вагон уже летел во весь дух по Второму Муринскому проспекту, приближалась конечная остановка - Политехнический институт. Василий не обнаружил никого, кто хоть отдаленно похож на филера.
В этот вечер Петербургский комитет РСДРП созывал в лесу за Политехническим институтом собрание представителей заводов и больничных касс, чтобы решить судьбу всеобщей забастовки. Стачки протеста начались и превратились уже через день во всеобщую. В ночь на 30 августа полиция арестовала 30 рабочих-большевиков и служащих больничной кассы Путиловского и Петроградского Металлического заводов.
Василий недавно работал на Путиловском, он нанялся туда по указанию Нарвского районного комитета партии, чтобы усилить большевистскую организацию. По иронии судьбы он получил место взятого на фронт большевистского агитатора в лафетносборочной мастерской. Василий был горд тем, что его цех первым прекратил работу в знак протеста против арестов - в этом была и его заслуга. Рабочие сразу поняли, что за слесарь появился у них в мастерской, и потянулись к нему...
Огнями фонарей выплыла из темноты конечная остановка. Двое здоровенных парней настороженно оглядывали выходящих из вагона, чуть в стороне от них держался третий. "Все правильно, - решил Василий. - С таким патрулем и городовым не справиться, не то что сыщикам... А курьер в стороне наблюдает случись что, сразу даст знать организаторам собрания... Молодцы! Научились конспирации!"
Он сразу от остановки взял по нахоженной тропке в лес и еще пару раз чувствовал на себе пытливые взгляды из темноты.
Луна просвечивала через несброшенные еще листья и рисовала на земле серебряные кружева. Лес стоял тихо, ветер лишь изредка прикасался к кронам деревьев, чтобы что-то задумчиво прошептать.
Через четверть часа, миновав еще один патруль, шедший навстречу, Василий вышел на обширную поляну, залитую лунным светом. Почти все собрались, но ждали представителей Петербургского комитета партии.
Наконец подошло еще несколько человек, и один из них, в котором Василий узнал Андрея Андреевича Андреева из Петербургского комитета, поднялся на импровизированную трибуну и предложил открыть собрание. Андреев предоставил слово человеку тоже с очень знакомым лицом, но фамилию его Василий не мог никак вспомнить. Да и смысла не было - у оратора за последние годы наверняка побывало в кармане столько чужих паспортов, что многие друзья не знали его настоящего имени.
- Товарищи, - говорил комитетчик, - вчера Петербургский* комитет совместно с представителями заводских партийных ячеек принял решение продолжать стачку еще два дня, а на третий приступить к работе. Разумеется, если полиция и власти не предпримут какой-либо провокации... По нашим подсчетам, вчера бастовало в Петрограде тридцать четыре предприятия с общим числом рабочих в тридцать шесть тысяч человек. Это большой успех, товарищи!