- Навстречу первой атакующей волне из германских блиндажей, не разбитых артиллерией, брызнула горючая жидкость, - говорил генерал. - Средство это одно из самых варварских в нынешней войне. Солдат, попавший за несколько десятков саженей под такую струю, сгорает живьем...
Сухопарова передернуло, когда он представил себе ужас людей, попавших под огнеметы. Подполковник, разумеется, знал про такое ужасное оружие, но впервые ему довелось слышать рассказ о его применении. Брусилов продолжал.
- Неприятель пожег много наших солдат. Неудивительно, что ожесточенные этим "серые герои", ворвавшись в деревню, начали безжалостно избивать германцев... В одном месте солдатики дорвались до баллона с горючей жидкостью, тут же направили ее на беспорядочно отступавшую толпу германцев... Начальник дивизии не остановил своих солдат, хотя видел все и должен был это сделать. Так поступать не по-христиански и не по-русски. Германцы ведь были почти что пленные, хотя и не все еще бросили оружие...
- Ваше высокопревосходительство! - решил сказать свое слово Махров. Неприятель, я имею в виду только германцев, ожесточенно дерется... В таком случае солдат вовсе не остановить...
- Неправильно! - решительно возразил Брусилов. - В солдате должна быть не только ярость, но и душа. А что касается дисциплины, то она есть продукт деятельности начальствующих лиц!
Машины легко взбирались по извилистой дороге на холм, вершину которого венчала маленькая церквушка о трех многоярусных главах, крытых кружевом лемеха. Неподалеку от церквушки был разбит бивак маршевой роты. Солдаты сидели вокруг костров, толпились у походной кухни, кое-кто, притомившись, спал прямо на земле, подстелив шинель.
Главнокомандующий перекрестился на купола храма, приказал остановить у ближайшей группы солдат. Из рощицы за церковью уже скакал верхом офицер, своевременно предупрежденный дозорным о появлении начальства на машинах.
Брусилов вышел из авто и критическим взглядом осмотрел солдат. Некоторые были в рваных сапогах, двое и вовсе в лаптях. На головах, несмотря на июньскую жару, почти у всех красовались барашковые папахи.
Всадник, нелепо трясшийся в седле, спешился, вытянулся в стойке "смирно". От возбуждения лицо офицера покрылось багровыми пятнами. Он таращил глаза на главнокомандующего и со страхом ожидал разноса.
Светлые глаза Брусилова стали стальными и колючими.
- Господин штабс-капитан! - резко начал генерал. - Известно ли вам любимое выражение вашего главнокомандующего генерала Лечицкого: "Солдат без подошв - не солдат"?!
- Ваше высокопревосходительство! Я знаю-с, но мне так передали маршевую команду... - забормотал офицер, оправдываясь.
- Почему же вы в таком безобразном виде приняли ее под свое начало? продолжал холодно и зло Брусилов. - Известно, что нижних чинов отправляют из тыла на фронт вполне снаряженными, одетыми и обутыми... И если некоторые искусники среди них проматывают казенное имущество в пути, приходят на этап в рваных сапогах и растерзанной военной форме, то это значит, что они торговцы казенным имуществом! Таких надо наказывать! Приказываю по прибытии в часть нарядить следствие и тех, кто будет уличен в распродаже своей военной формы - наказать пятьюдесятью розгами! Чтобы и другим неповадно было!
- Непременно выпорем! - пообещал штабс-капитан и злобно оглянулся на нестройно сгрудившихся солдат.
- Второе... - продолжал генерал. - Почему у вас нижние чины еще одеты в папахи, хотя минула середина июня?! Фуражек в нашем интендантстве в избытке, об изъятии папах было многократно приказано! Что они будут зимой носить? гневно показал пальцем на солдат Брусилов.
Я требую обратить внимание на внешний вид частей! - обратился главнокомандующий к Махрову и другим офицерам свиты. - Несмотря на тяжесть боевой обстановки, а тем более в тылу - солдат должен походить на солдата, быть опрятным, одетым по форме... Командирам частей необходимо проявлять большую требовательность...
Сухопаров с удивлением смотрел на своего кумира.
Придерживавшегося демократических взглядов генштабиста покоробило, с какой легкостью назначил главнокомандующий порку виновным солдатам. Конечно, распродажа воинского имущества в тылу - серьезное нарушение дисциплины, но подполковнику, как и многим русским офицерам среднего возраста, претило, что с началом войны в армии все чаще и чаще стала применяться порка солдат. К середине пятнадцатого года она стала широко распространенным наказанием. Царь, приняв верховное главнокомандование, не только не упразднил это унижение для взрослых, бородатых мужиков, одетых в серые шинели, но даже узаконил телесные наказания.
"Э-эх!.. И это великий полководец, который способен немедленно отрешить от должности офицера, по халатности своей не накормившего горячей пищей солдат в перерыве между боями, - с горечью думал о Брусилове Сухопаров, генерал, который вникает в мельчайшие детали быта нижних чинов и всемерно облегчает им тяжелый ратный труд, - проявляет столь беспощадную суровость к провинившимся... Он не хочет принимать в расчет, что вся тыловая Россия щеголяет сейчас в желтых солдатских сапогах, серых гимнастерках и суконных брюках, перекупленных обывателями задешево у миллионов "серых героев"... Его жесткость где-то переходит в жестокость!.. Кремень-старик, прямо какой-то аракчеевец времен Крымской войны, когда солдат и за людей не считали, а простая зуботычина почиталась чуть ли не за ласку".
Брусилов кончил распекать штабс-капитана и подошел к небольшой шеренге солдат, подправленной уже в ровный строй бравым унтер-офицером. Бросив взгляд с хитринкой на выпяченную колесом грудь унтера, украшенную двумя георгиевскими медалями, главнокомандующий с добрыми и лучащимися глазами, словно и не он отдавал минуту назад строгий приказ, обратился к солдатам.
- Вы скоро вольетесь в строй тех, кто ежедневным и настойчивым движением вперед, ежедневной боевой работой прославил звание русских чудо-богатырей! Ваши товарищи, - он показал на георгиевского кавалера, - не зная усталости, последовательно сбивали противника с его сильно укрепленных позиций! - говорил маленький, сухонький генерал, стоя перед рослыми солдатами. И странное дело, вдохновение и отеческое обращение к людям словно окрыляло его, делало выше ростом и внушительнее фигурой. Его патетические слова, идущие от сердца старого воина, звучали гордо и звонко. Они находили отзвук в душе каждого, кто слушал его. - Я счастлив, - продолжал Брусилов, что на мою долю выпала честь и счастье стоять во главе несравненных молодцов, на которых с восторгом смотрит вся Россия!.. Не посрамите знамени вашего полка! Добудьте ему новую славу!..
- Ура!.. - рявкнул первым унтер-офицер, и шеренга дружно подхватила: "Ура-а!"
- Вольно! - скомандовал главнокомандующий, повернулся и пошел к авто, мельком глянув на часы. Время приближалось к полудню. Следовало спешить, чтобы засветло прибыть в штаб 5-го Сибирского корпуса.
82. Местечко Рожище Луцкого уезда,
середина июня 1916 года
Поездка с главнокомандующим стала еще интереснее и поучительнее для Сухопарова, когда Брусилов начал высказывать свои сокровенные мысли о теперешнем положении его фронта. Авто плавно катилось по мягкой грунтовой дороге, генерал зорко вглядывался в горизонт, открывая для себя просторы, пройденные тысячу раз по карте. Горькие складки прочерчивали его лоб и щеки, когда он мысленно прикидывал все то, что могли бы сделать другие русские армии, идя в ногу с армиями его фронта.
- Эверт тверд в своей линии поведения, - глухо заговорил Брусилов, словно не обращаясь к Сухопарову, а размышляя вслух. - Ставка же, чтобы успокоить меня, решила перекидывать войска... Но любому грамотному офицеру, тем более чинам, по Генеральному штабу служащим, известно о слабой провозоспособности наших железных дорог... Я ведь просил не о перекидке войск, а о том, чтобы разбудить Эверта и Куропаткина... Я твердо знаю: пока мы перевезем один корпус, немцы - три-четыре!..
Подполковник из Петрограда прекрасно понял осторожную речь Брусилова. Генерал хотел через него донести свои мысли до активной части сравнительно молодого офицерства в Генеральном штабе и Ставке, симпатизировавшей Брусилову и готовой закладывать в планы будущих военных операций наступательный брусиловский дух. Сухопаров внимательно слушал и запоминал высказывания Брусилова, не перебивал ход его мысли вопросами.
Главнокомандующий немного помолчал, пожевал губами по-стариковски и так же глухо продолжал:
- Третьего дня Алексеев по телефону сообщил мне, что государь дал разрешение Эверту перенести его удар на Барановичи... Так воевать нельзя!.. За шесть недель, которые потребует новая подготовка, я понесу потери и могу быть разбит... Прошу Михаила Василича доложить государю мою настоятельную просьбу - чтобы дали Эверту приказ наступать... Алексеев упирается, а я-то знаю, что все дело вовсе не в государе - он в стратегические вопросы не вмешивается - а в самом Михаил Василиче!.. Какая муха его укусила?! Вся кампания нынешнего года насмарку пойдет от такой бездеятельности!.. Мне только и остается, что держать войска в наступательном настроении и не давать возникнуть духу уныния.
Помолчали. Мотор плавно и ровно урчал.
- Конечно, мне представлялся случай, - заговорил вновь Брусилов, искать успеха на Львовском направлении, а пошел я на Ковель, куда мне было указано... и что я считал более полезным для всех трех фронтов... Львов соответствовал интересам только моего фронта, а Ковель облегчал выдвижение всех фронтов... Конечно, Львов доставил бы мне славу, но я ее не искал и не ищу... Свой план без абсолютной необходимости я не мог изменить и не хотел, а Эверт и Куропаткин под покровительством Михаил Василича только и делали, что планы меняли и отнекивались... Это лишает меня надежды достигнуть решительных результатов против Австро-Венгрии, какие, несомненно, были бы, окажи мне поддержку Западный фронт переходом в наступление...
Брусилов снова замолчал, вынашивая новые мысли. Однако высказать их он не успел или не захотел - шоссе поднялось на бугор, откуда открылась насыпь железной дороги. По рельсам, приближаясь к мосту через Стырь, бежал санитарный поезд. За полотном виднелось местечко Рожище, где надлежало быть штабу 5-го Сибирского корпуса и его частям, отведенным на короткий отдых.
Штаб корпуса обосновался на краю местечка, где по иронии военной судьбы почти не было разрушений. Главкоюза здесь не ждали - Брусилов строго запретил своим штабным предупреждать об инспекторских наездах главнокомандующего. Жизнь текла в обычном русле. Сновали ординарцы, писаря изображали из себя "героев" перед местечковыми кралями, работали швальни, прачечные, хлебопекарни. Корпусные канцелярии и учреждения не поместились в домах. Они разбили армейские палатки и в прохладе под брезентами вершили свои дела.
Три авто, на первом из которых узнали главнокомандующего фронтом, вызвали больше переполоха, чем произвело бы появление кавалерии противника. Все забегало, засуетилось. В разные концы помчались нарочные верхом и на мотоциклетках. Опытный шофер главнокомандующего держал к крыльцу самого большого дома, где, предположительно, разместился начальник корпуса. Он, однако, ошибся. В доме стоял штаб соединения.
Встречать Брусилова - ибо никто из сибиряков не сомневался в прибытии "самого" - вышел начальник штаба и бывшие с ним офицеры. Среди них Сухопаров с радостью увидел старого знакомца - чернобородого артиллериста Мезенцева. Полковник тоже приметил Сергея Викторовича, но решил и вида не подавать о старой взаимной симпатии. Ему не ясно было, как Сухопаров оказался в такой близости с генерал-адъютантом? И не означает ли это, что по неписаной субординации Генерального штаба подполковник, если он теперь причислен к чинам, близким к главнокомандующему, сделался начальником над ним, строевым полковником Мезенцевым?
Авто остановилось, принеся с собой шлейф белой пыли. Когда облако рассеялось, Брусилов оказался уже на земле, а Сухопаров - в двух шагах от Мезенцева. Офицеры невольно потянулись друг к другу, хотя все остальные, кроме главнокомандующего, замерли по стойке "смирно". Генерал-майор сбежал по ступеням Брусилову навстречу и отдал рапорт. Доложил, что начальник корпуса генерал-лейтенант Елчанинов сейчас на перевязке в лазарете, но скоро явится.
- Почему не сообщили о ранении Елчанинова? - внешне сурово, но с ласковым светом глаз, означавшим прощение своевольникам, спросил Брусилов.
- Легкое ранение осколком случайного снаряда... - пояснил генерал. Его превосходительство запретил и говорить о таком пустяке...
Брусилов собрался войти в дом, но краем глаза заметил теплоту встречи Сухопарова и Мезенцева. Подполковник немного растерянно смотрел на командующего, не зная, следовать ли ему за генералами или можно остаться на улице. Алексей Алексеевич подозвал Сухопарова к себе и по-отечески сказал:
- Вижу, что встретил старого друга... В живых... Хочешь отпуск на день - разрешаю! Догонишь меня завтра утром в штабе 39-го корпуса...
Сухопаров и Мезенцев обрадовались, как мальчишки, получившие вакации.
- Сейчас же едем ко мне в дивизион... - не спрашивая друга о его желании, сказал Мезенцев. Оказывается, за углом дома, у коновязи его ожидал адъютант с двумя лошадьми.
Сухопаров нередко выезжал из Петрограда на фронты. В последнее время ему приходилось отмечать резкое падение боевого духа войск, дисциплины нижних чинов, растущее дезертирство и озлобление солдат. Так было у Эверта, так было у Куропаткина. Сейчас, за время пребывания в армиях Брусилова он с удивлением обнаружил, что здесь этого почти не замечалось. Казалось, железная воля командующего все подчинила делу разгрома германцев и не оставляла места унынию и бездеятельности, губительных для настроения солдат. С другой стороны, думалось генштабисту, сравнительное благополучие положения на брусиловском фронте могло происходить и от его отдаленности от Петрограда и Москвы. Именно в промышленных центрах России особенно сильна была революционная агитация против войны и самодержавия.
В четверть часа офицеры доскакали до села Киверцы, где стал на отдых мортирный дивизион полковника Мезенцева. Сухопаров еще раз поразился умению русского солдата обживать любую мало-мальски продолжительную стоянку. Мастеровитые артиллеристы соорудили подле своих просторных палаток, напомнивших силуэтом средневековые боевые шатры, деревянные высокие качели. Высокие тесовые навесы со столами и лавками красовались рядом с полевыми кухнями...
На качелях вовсю веселились молодые солдаты с деревенскими молодками, а дожидавшиеся своей очереди кавалеры покрикивали на них, чтобы скорее освобождали места. Все вместе слегка напоминало довоенную деревенскую ярмарку. Впечатление о ней дополняли с десяток солдат-лаптеплетов, которые под деревом соревновались в своем искусстве, окруженные толпой зрителей.
Офицерские палатки, среди них и брезентовый шатер полковника, стояли чуть в стороне, на опушке буковой рощи. На земле у входа в командирскую палатку кипел огромный самовар. Офицеры спешились. Мезенцев откинул полог шатра и пригласил гостя в свой мягкий дом.
- Располагайтесь, Сергей Викторович, а я распоряжусь по хозяйству, как в добрые старые времена... - пошутил полковник.
Сухопаров огляделся внутри палатки. Обстановка была почти спартанской. Походная кровать застелена пледом, окованный железом казенный сундук с документами и деньгами. Другой, попроще - видимо, с имуществом хозяина. Чисто выскобленный деревянный стол на козлах. Вокруг него - диссонирующие с обстановкой типично немецкие мягкие кресла.