Легко понять сыновние чувства человека, родившегося на полу в тюремной камере за год до Октября, пережившего унижение от переселения после смерти отца из кремлевской квартиры в дом на набережной, постоянное ожидание топота сапог и стука в дверь, страх за маму, Пану Афанасьевну, члена партии с 1908 года, у которой в прихожей стоял наготове чемоданчик с самым необходимым на случай ареста. Но вот в одиннадцатой книжке за 1990 год журнал «Коммунист» опубликовал сданные в 1969 году Молотовым в Центральный партийный архив письма Сталина. В двух из них упоминается пагубная страсть Куйбышева.
В письме Молотову от 1 сентября 1933 года Сталин пишет: «Признаться, мне (и Ворошилову также) не понравилось, что ты уезжаешь на 1 1/5 месяца, а не на две недели, как было условлено, когда мы составляли план отпусков… Разве трудно понять, что нельзя надолго оставлять ПБ и СНК на Куйбышева (он может запить) и Кагановича…» Во втором письме, датированном 12 сентября того же года, он снова возвращается к этой теме: «…Мне несколько неловко, что я послужил причиной твоего досрочного возвращения из отпуска. Но если отвлечься от этой неловкости, то ясно, что оставить центральную работу на одного Кагановича (Куйбышев может запить) на долгий срок, имея к тому же в виду, что Каганович должен разрываться между местной и центральн[ой] работой, — значит поступить опрометчиво…»
В том, что это не специально пущенный Сталиным слух, ставящий своей целью опорочить репутацию Куйбышева (письма стали известны только в 1990 году!), свидетельствуют и признания Молотова Ф. Чуеву, на вопрос которого «Бухарин любил выпивать?» последовал честный, на наш взгляд, ответ: «Нет. Рыков любил. У Рыкова всегда стояла бутылочка «Старки». «Рыковская» водка была — этим он славился. Ну мы все в компании выпивали, так, по-товарищески. Я в молодости очень крепко мог выпить. Сталин — само собой. Куйбышев любил. Валериан! Стихи писал. Хороший человек, очень хороший. И Киров замечательный человек!»
А теперь пора сказать о том, что вторая супруга Куйбышева, Ольга Андреевна, тоже говорила автору этой книги о пагубной страсти мужа. По ее свидетельству, эта страсть и ускорила его кончину.
Ни крупные заслуги Куйбышева до революции — восемь арестов, три судебных процесса, четыре сибирские ссылки, ни последующие высокие посты в партии и государстве — председатель ВСНХ, Госплана, член Политбюро, первый заместитель Председателя Совнаркома СССР — не могли спасти от репрессий его братьев. Анатолия сослали в Комсомольск-на-Амуре. Николая, с четырьмя ромбами на петлицах, комкора, награжденного четырьмя орденами Красного Знамени, расстреляли в 1938 году. Всего 20 минут понадобилось, чтобы приговорить к смерти его, командующего Закавказским военным округом, героя гражданской войны, за вступление в заговор с целью убить… С. М. Кирова. Вряд ли избежал бы этой участи и третий, самый знаменитый из одиннадцати детей Владимира Яковлевича Куйбышева — дворянина, подполковника, начальника воинской команды в городе Кокчетаве.
Появление на свет Валериана окружено легендами. Брат Миша, которого впоследствии нечаянно застрелил из ружья соученик по кадетскому корпусу, таинственно сообщил Воле (так звали его в детстве), что он подслушал разговор отца с матерью: оказывается, Волю взяли у нищих. Воля легко поверил: он сам часто слышал, как знакомые говорили, что он ни на кого из семьи не похож. Воля стал задумываться, избегать шумных игр, еще больше углубился в себя. Говорят, это сказалось на его психике.
Столь же таинственно ушел он и из жизни, не принадлежа после смерти ни себе, ни женам, ни детям. Его имя использовалось политическими конъюнктурщиками в выгодных для них целях — то для уничтожения старых врагов, то для приобретения новых друзей. Находясь в небытии, он продолжал верно служить породившей его системе.
Городу Куйбышеву вернули его старое название — Самара. То же случилось и с улицей в Москве, ведущей к Кремлю. А вот переулочек рядом оставили. Как память о пути политиков тоталитарной системы к власти? Или как предостережение новым политикам?
«…Смерть тов. Куйбышева наступила вследствие закупорки правой венечной артерии сердца свертком крови (тромбом), образовавшимся в результате резко выраженного общего атеросклероза, поразившего в особенно сильный степени венечные артерии сердца».
(Владимир Валерианович, родившийся в 1917 году в самарской тюрьме, высказывал уверенность, что его отец был отравлен «лекарствами» — ядами по приказу Сталина. В числе исполнителей он называл секретаря отца В. Максимова-Диковского и лечащего врача Л. Г. Левина.)
«Личный секретарь, В. Максимов, недавно сменивший (несмотря на резкие протесты отца!) верного и преданного Михаила Фельдмана, с кем отец провел многие годы, не сопровождает его и не вызывает лечащего врача Л. Г. Левина. Отец идет по Кремлю, домой, в тяжелом состоянии, обливаясь потом… Он направляется в амбулаторию, находившуюся в нашем подъезде на первом этаже. Амбулатория почему-то оказывается закрытой, что прежде никогда не бывало. С трудом поднимается на третий этаж. В квартире застает только домработницу Лену. Просит ее принести горячего молока, идет по коридору в свой кабинет. Там ложится на кушетку, накрывается пледом и вскоре в одиночестве умирает».
(Владимир Курятников — доцент из Самары, автор публикации «Как умер Куйбышев» в газете «Труд», 30 июля 1998 г.)
Версия смерти Куйбышева, которой придерживается его сын (всплывшая через три года после смерти на знаменитом процессе конца тридцатых годов, имеет дополнительное свидетельство. На медицинском вскрытии тела Валериана Владимировича присутствовала сестра жены Куйбышева — Нина Андреевна Лежава. С нее была взята подписка о неразглашении врачебной тайны. И только в 1953 году, после смерти Сталина, она рассказала своей сестре Ольге (вдове В. В. Куйбышева), что в организме Валериана Владимировича был обнаружен цианистый калий…
Был ли отравлен Куйбышев цианистым калием, и если да, то как Сталин и ОГПУ допустили, что она осталась в живых? Ее сведения достаточно серьезны, но они дошли до нас через третье лицо и нуждаются в тщательной перепроверке.
Что предшествовало ссоре. — Размолвка. — Рукоприкладство. — Из друзей во враги. — Сфальсифицированный диагноз. — Смерть наступила в кресле. — Легенда о подозрительном визитере.
В первой половине дня 18 февраля 1937 года на квартиру к Орджоникидзе в Кремле пришел неизвестный человек, назвался шофером, он хотел передать Григорию Константиновичу папку с документами Политбюро. Зинаида Гавриловна, жена Г. К. Орджоникидзе, спросила:
— А где же шофер Серго — Николай Иванович?
Человек ответил, что Николай Иванович не работает сегодня.
Затем этот человек поднялся на второй этаж в кабинет к Серго. Через несколько минут раздался выстрел. Человек вышел из кабинета, спустился по лестнице вниз и спросил у Зинаиды Гавриловны:
— Вы слышали выстрел?
Когда Зинаида Гавриловна зашла в кабинет, то увидела Серго сидящим глубоко в кресле с повисшей правой рукой, а на полу справа валялся пистолет.
Перед приходом этого человека у Серго состоялся резкий разговор по телефону по-грузински — вероятно, со Сталиным.
Ну наконец-то! Спустя пятьдесят четыре года в солидном научном издании облекло печатную форму свидетельство, которое продолжительное время служило источником различных толков и пересудов. В 1991 году журнал «Вопросы истории КПСС» опубликовал фрагменты воспоминаний С. З. Гинзбурга, бывшего многие годы ближайшим соратником Серго Орджоникидзе. Автор знакомит с приведенной выше записью рассказа бывшей ответственной сотрудницы Наркомтяжпрома Варвары Николаевны Сидоровой.
Этот рассказ записал инженер Челябинского тракторного завода Л. С. Комаров. По словам С. З. Гинзбурга, В. Н. Сидорова просила Л. С. Комарова ознакомить с записью «только и лично С. З. Гинзбурга», а также не публиковать ссылки на то, что она слышала все это от Зинаиды Орджоникидзе. Лишь после смерти рассказчицы С. З. Гинзбург счел возможным обнародовать услышанное ею по секрету от вдовы наркома.
Публикация воспоминаний С. З. Гинзбурга, работавшего начальником управления у Г. К. Орджоникидзе, заставила меня перетряхнуть все собранные материалы о смерти «железного наркома тяжелой промышленности», как называли его в многочисленных некрологах.
Так вот откуда слухи о насильственном характере смерти Серго! Нет, речь идет не о самоубийстве — эта версия, впервые прозвучавшая официально из уст Н. С. Хрущева на XX съезде партии, многими бралась под сомнение, хотя для большинства простодушных современников она имела эффект взорвавшейся бомбы. Вот они, эти строки, вызвавшие когда-то смятение в доверчивых душах наших отцов, привыкших жить в смирении и послушании: «Берия учинил также жестокую расправу над семьей товарища Орджоникидзе. Почему? Потому что Орджоникидзе мешал Берии в осуществлении его коварных замыслов. Берия расчищал себе путь, избавляясь от всех людей, которые могли ему мешать. Орджоникидзе всегда был против Берии, о чем он говорил Сталину. Вместо того, чтобы разобраться и принять необходимые меры, Сталин допустил уничтожение брата Орджоникидзе, а самого Орджоникидзе довел до такого состояния, что последний вынужден был застрелиться».
Секретный, как его тогда называли, доклад Хрущева зачитывали на закрытых партсобраниях. Уцелевшим в годы репрессий и войны людям еще помнилась запущенная два десятка лет назад официальная версия, согласно которой Г. К. Орджоникидзе скоропостижно скончался от разрыва сердца. Газете «Правда» верили, а в ней черным по белому на первой полосе, окаймленной траурной рамкой, было помещено правительственное сообщение о том, что 18 февраля 1937 года в 17 часов 30 минут в Москве, у себя на квартире в Кремле скончался народный комиссар тяжелой промышленности, член Политбюро Центрального Комитета ВКП (большевиков) товарищ Григорий Константинович Орджоникидзе.
Ниже следовало еще одно сообщение — от ЦК ВКП(б). К слову «скончался» здесь было добавлено уточнение — «скоропостижно». Расширен и круг эпитетов. Умерший назван «крупнейшим деятелем нашей партии, пламенным бесстрашным большевиком-ленинцем, выдающимся руководителем хозяйственного строительства нашей страны». На фотоснимке запечатлен Г. К. Орджоникидзе на смертном одре. Возле него в скорбной неподвижности застыли лица супруги покойного Зинаиды Гавриловны Орджоникидзе, его сподвижников Молотова, Ежова, Сталина, Жданова, Кагановича, Микояна, Ворошилова. Совсем недавно стало известно, что автором этой фотографии был брат Молотова. Посторонних к таким делам не подпускали, кремлевские тайны охранялись надежно.
Смерть наступила в 17 часов 30 минут 18 февраля, снимок вдовы с пришедшими разделить ее горе соратниками и товарищами мужа возле гроба покойного помещен 19 февраля. Завидная оперативность даже с точки зрения сегодняшнего дня! Как будто кто-то, невидимо действующий за кулисами, усиленно пытаясь убедить общественное мнение в правильности официальной версии причины смерти, отдал распоряжение об опубликовании в печати этого фотоснимка, призванного засвидетельствовать нормальность прежних взаимоотношений умершего с пришедшими проститься с ним друзьями. Не исключено, что кое у кого из близко знавших покойного людей могло шевельнуться такое подозрение. Но оно быстро исчезало, стоило только ознакомиться с помещенными здесь же, на первой полосе «Правды», строками врачебного заключения о смерти Г. К. Орджоникидзе.
Заключение врачей достойно того, чтобы воспроизвести его со старых газетных столбцов. Итак, вот он, этот документ, развенчивающий остатки сомнений у самых недоверчивых: «Товарищ Орджоникидзе Г. К. страдал артериосклерозом с тяжелыми склеротическими изменениями сердечной мышцы и сосудов сердца, а также хроническим поражением правой почки, единственной после удаления в 1929 году туберкулезной левой почки.
На протяжении двух лет у товарища Орджоникидзе наблюдались от времени до времени приступы стенокардии (грудной жабы) и сердечной астмы. Последний такой припадок, протекавший очень тяжело, произошел в начале ноября 1936 года.
С утра 18 февраля никаких жалоб т. Орджоникидзе не заявлял, а в 17 часов 30 минут, внезапно, во время дневного отдыха почувствовал себя плохо, и через несколько минут наступила смерть от паралича сердца».
Врачебное заключение подписали виднейшие авторитеты в области медицины — нарком здравоохранения СССР Г. Каминский, начальник Лечсанупра Кремля И. Ходоровский, консультант Лечсанупра Кремля доктор медицинских наук Л. Левин, дежурный врач Кремлевской амбулатории С. Мец. Спустя некоторое время все они были арестованы и репрессированы. В вину им инкриминировали другие дела, но кто знает, не было ли истинной причиной стремление избавиться от опасных свидетелей?
В 1937 году хотя бы малейший намек на связь между расстрелом наркома здравоохранения Г. Каминского и смертью Г. Орджоникидзе расценили бы как бред сумасшедшего. Даже Н. С. Хрущев, который на XX съезде первым опроверг сталинскую версию кончины Орджоникидзе от паралича сердца, в речи на похоронах обвинил в его смерти бешеных псов-контрреволюционеров — троцкистов, зиновьевцев и правых.
— Мы, большевики Москвы и все трудящиеся, — говорил он тогда, — посылаем проклятья, ненависть и презрение врагам рабочего класса Советского Союза и рабочего класса всего мира, подлым предателям — троцкистам, зиновьевцам и правым. Это они своей изменой, своим предательством, шпионажем, вредительством нанесли удар твоему благородному сердцу. Пятаков — шпион, вредитель, враг трудового народа, гнусный троцкист — пойман с поличным, пойман и осужден, раздавлен, как гад, рабочим классом, но это его контрреволюционная работа ускорила смерть нашего дорогого Серго.
Н. С. Хрущеву вторил В. М. Молотов:
— Враги нашего народа и всех трудящихся, троцкистские выродки фашизма и иные подлые двурушники, изменническая работа которых на службе обреченной на скорую гибель буржуазии вызывала такие острые и всем нам понятные переживания товарища Орджоникидзе, несут ответ за то, что во многом ускорили смерть нашего Серго. Товарищ Орджоникидзе не ожидал, что Пятаковы, которым были предоставлены такие возможности, могут пасть так низко, скатиться в такую грязную, темную яму контрреволюции. Мы знаем, как на это ответить…
В таком же духе были выдержаны речи Ворошилова, Берии, Косарева, других выступивших на траурном митинге 21 февраля 1937 года.
Значительное место в выступлениях занимал пересказ заслуг покойного. Их было немало. Сегодня нелишне напомнить о них хотя бы вкратце, потому что последние события — демонтаж памятника Орджоникидзе в Тбилиси, возвращение прежнего названия столицы Северной Осетии, которая носила его имя более полувека, многочисленные упреки в том, что он так и не понял до конца, кому служил столь беззаветно, — бросают тень на этого неординарного человека, искажают представление о его противоречивой, во многом трагической личности. В закавказских республиках его все чаще и смелее называют подручным Сталина, скрупулезно подсчитывают, сколько вреда нанесла его деятельность грузинскому, азербайджанскому, армянскому народу, и не им только. Вспоминают печально известный «грузинский инцидент», рьяность в осуществлении сталинской идеи «автономизации» Закавказья. Подчеркивают безоговорочную поддержку им плана индустриализации и сплошной коллективизации. Осуждают за командно-приказной стиль работы, экономическую необоснованность ставящихся перед директорами заводов задач, отсутствие элементарной их проработки, волюнтаризм и «потолочный» принцип.
Хрестоматийным стал на всех курсах менеджеров, руководителей совместных предприятий пример экономической безграмотности наркома тяжелой промышленности, о котором в 1937 году с восторгом писал директор Сталинградского тракторного завода В. В. Фокин. Как-то Серго поручил одному из директоров подсчитать, сколько машин может дать его предприятие. И когда он доложил, нарком спросил: а больше нельзя дать?
— Видите ли, сейчас трудно все учесть, может быть еще тысячу натянем.
— А больше нельзя? — повторил свой вопрос нарком.
— Если нужно, можно будет, — ответил директор.
— Может быть, две тысячи машин можно добавить?
— Постараюсь. Все силы приложим к этому.
— Тогда запишем три тысячи машин, — улыбаясь, заявил нарком.
Вы тоже улыбаетесь, уважаемый читатель? Подождите минутку. Еще рано. На ответственном правительственном совещании, где присутствовал Фокин, обсуждали программу этого завода. Серго предложил дать первое слово директору. Директор встал и заявил:
— Посоветовавшись с товарищем Серго, мы решили взять программу на три тысячи больше ранее установленного плана.
Вот теперь можно смеяться. Что же, так устроено человечество: оно всегда смеется, когда расстается с прошлым. Но ведь каждое время живет по своим законам. Можно ли сегодня, с высоты наших нынешних представлений, упрекать Орджоникидзе за то, что у него не возникало сомнений: а тот ли социализм он помогает строить Сталину? Да, на ноябрьском пленуме 1929 года Серго Орджоникидзе набросился на правых, назвав заявление Бухарина, Рыкова и Томского жульническим документом. Но он же, после того, как из Политбюро был изгнан Бухарин, взял его в свой наркомат, а в замы пригласил бывших оппозиционеров Пятакова и Серебрякова. Еще раньше Серго не голосовал за высылку Троцкого в Алма-Ату, за его выдворение в Турцию.