Он молча слушал, согласно поддакивал:
— Конечно, уедем.
Под утро, когда обессиленная Мариска наконец забылась в полудреме, он еще долго ворочался в кровати. Сон не шел к нему. Смотрел на спящую женщину, перебирал в памяти события последних недель. Он тоже думал затеряться где-нибудь в белом безмолвии Севера. Не получилось. Но об этом Мариске говорить нельзя.
А что можно? Как позвонил жене из служебного кабинета и попросил привезти на вокзал дорожный чемодан, взять билет до Воронежа и ждать на перроне? Она, конечно, удивилась странной просьбе. Имея под рукой столько помощников и секретарей, поручать жене купить билет на поезд? Сослался на конфиденциальность поездки.
Жена выполнила просьбу. Попрощавшись на перроне, в последнюю минуту перед отходом поезда вскочил в вагон. До Воронежа, естественно, не доехал, сошел в Курске. Был в грубой рабочей одежде, выпил на станции с кем-то из местных по кружке пива в вокзальном буфете, посетовал: врезал с попутчиками, захмелел, отстал от поезда, переночевать негде. Собутыльники назвали адрес паровозного машиниста, жена которого сдавала жилье внаем.
Сославшись на недомогание, отлеживался в комнате железнодорожника четверо суток. Перед возвращением мужа хозяйки из рейса тепло попрощался с ней, заплатил по таксе, сверх не добавил ничего, чтобы не осталось подозрений. Купил на толкучке теплые вещи, взял в вокзальной кассе билет до Архангельска за час до отхода поезда.
В Архангельске обратился в отдел кадров «Северолеса». Хочу, мол, устроиться на работу. На лесоразработки. Кадровик недоверчиво взглянул на посетителя — на вид интеллигент, хлипковат для лесоповала. Отказал. То же самое услышал еще в двух организациях, куда зашел, не рассчитывая особо на удачу.
Поняв, что с его внешними данными устроиться рядовым рабочим не удастся, спешно покинул Архангельск. Куда ехать? Взял билет до Калуги. Там, в шести десятках километров от города, в большом селе Суходол Алексинского района, доживали свой век его состарившиеся родители. Но в отчий дом появляться раздумал — а вдруг его хитроумный план разгадан и село под наблюдением? Вышел из поезда в областном центре. На вокзале выпил кружку-другую пива с завсегдатаями, душевно поговорили за жизнь. Знатоки вокзальной жизни посоветовали, где можно остановиться на ночлег. В гостинице останавливаться было опасно — а вдруг ищут?
Хозяину дома, ночному сторожу какого-то кооператива, представился командиром запаса:
— Готовлюсь к поступлению в военную академию. Прибыл с Крайнего Севера… Не принимают по здоровью, но я свое докажу. Меня еще рано комиссовать…
Сторож поверил. Постоялец прекрасно владел военной терминологией, сразу было видно — командовал не менее чем полком.
Живя в Калуге, Успенский паниковал. Он не знал, сработала ли его инсценировка самоубийства, не знал, прекращены поиски утопленника или все еще продолжаются. Телевидения тогда не было, газеты находились в жестких тисках цензуры. Это только в американских да в нынешних российских боевиках беглецы узнают о планах спецназа по их поимке из сообщений прессы. Волновался за семью: что с женой? Если чекисты не поверили в инсценировку, жена наверняка арестована… Либо оставлена на свободе, но каждый ее шаг под наблюдением. Приманка…
Тяжелые мысли одолевали наркома. Только под самое утро ему удалось смежить глаза.
Матсон приютила бывшую любовь в своей квартире. Какое-то время он вообще не выходил на улицу, но постепенно страх прошел. Больше всего мучила неизвестность.
В Туле жила сестра жены. Успенский решил навестить ее. Наверняка ей известно, что говорят о его исчезновении. Он отправляется в Тулу. Однако встретиться со свояченицей не удалось — ее не оказалось дома, а расспрашивать соседей или тем более маячить у дома, привлекая внимание, было бы неразумным.
Пришлось возвращаться в Калугу. Неудачная поездка испортила и без того плохое настроение. Росло чувство тревоги, сгущавшейся опасности. Хозяин квартиры встретил его неприятной новостью — во время отсутствия постояльца приходил какой-то человек, представился работником райисполкома, хотел встретиться с квартирантом.
Успенский принимает решение немедленно уезжать из Калуги, что и предпринял в тот же день, объяснив хозяину, что снял угол в Москве.
Теперь он окончательно переселился к Матсон.
Любящая женщина тоже не сидела сложа руки. Ценой неимоверных усилий, пустив в дело все свои чары и прежние связи, Марисе удалось пробиться к влиятельным людям в Наркомздраве. Там ей дали назначение в город Муром на должность заведующей родильным отделением городской больницы.
Сняли комнатенку. По утрам Мариса уходила на работу, Успенский оставался дома. Знакомым и соседям Мариса говорила, что ее муж — литератор, весь день напролет просиживает за письменным столом. К себе никого не приглашала. Жили тихо, уединенно, стараясь не привлекать внимания. Паспорта на прописку не отдавали — так легче было оставаться незамеченными.
Однажды Успенский, не выдержав неопределенности, решил провериться, и пошел в милицию. Если его разыскивают, фотография наверняка красуется на стенде. Придумал какую-то мелочь с паспортом, которую якобы надо было уточнить. Пусть обратят внимание на фиктивную фамилию, вписанную в паспорт. Если она в розыске — станет ясно. Паспортисты — не оперативники, задерживать не будут, а вот по их реакции опытный чекист догадается, представляет ли он интерес для милиции.
На стенде «Их разыскивает милиция» своей фотографии не обнаружил. В паспортном отделении дали необходимую консультацию по пустяшному вопросу, который он сам и придумал. Никакого любопытства его личность не вызвала.
Значит, не ищут. Он вздохнул с облегчением и готов был уже нелестно подумать о своих бывших коллегах, как Мариса огорошила его неожиданной новостью. Когда Успенский наносил визит в милицию, она сама пожаловала к нему. В лице участкового инспектора.
Бывший нарком побледнел:
— Только к нам?
— Вроде по всем квартирам ходил.
Ищут его или это обычная плановая проверка паспортного режима? Успенский встревожился. На всякий случай решил дома не ночевать. Ушел, попрощавшись с Марисой. Слонялся по городу, тщательно проверял, нет ли «хвоста». Слежки вроде не было. Через несколько суток встретил Марису, возвращавшуюся с работы.
— Как? Все тихо? — с тревогой заглянул в ее глаза.
— Тихо.
— Участковый не приходил?
— Никого не было.
В голосе Марисы появились какие-то новые нотки, и это не ускользнуло от его внимания.
— Что случилось, Мариска?
Она всхлипнула:
— Я не могу больше так, Саша. Нервы на взводе. Ты чего-то не договариваешь. Не работаешь. Почему ты не хочешь трудоустраиваться? Боишься чего-то? Я пошла на вторую работу, а ты…
Мариса громко разрыдалась.
Успенский испуганно оглянулся. Как бы кто не обратил внимания. Нет, вокруг ни души.
— Мне надоело, Саша. Ты здоровый мужчина, отлеживаешься. А я на двух работах ишачу…
Денег катастрофически не хватало, и она устроилась в школу медсестер.
— Успокойся, Мариска, — он обнял ее, высушивая слезы поцелуями. — Все будет хорошо. Вот увидишь. Пойдем домой, обо всем спокойно поговорим. Не на улице же выяснять отношения.
Она послушалась, взяла его под руку. Со стороны они выглядели обычной семейной парой.
Придя домой, Матсон быстро приготовила ужин. Сели за стол. В это время у Успенского окончательно созрел план.
— Мариса, — сказал он, ласково глядя на нее, — ты, конечно, права. Мне надо трудоустраиваться. Хватит иждивенничать. Но для оформления на работу нужна трудовая книжка. Ты знаешь, ее у меня нет — украли. Так случилось…
Он никогда не раскрывался перед ней полностью. Не посвятил и в подлинные обстоятельства своего бегства из Киева. Незачем ей все знать. Для нее он был человеком, который из-за неурядиц в семье лишился высокого поста в НКВД.
— Ты можешь помочь мне устроиться на работу, — сказал он.
— Каким образом?
— Надо достать чистый бланк школы медсестер.
— Для чего?
— Для справки. Что я работал там в должности… Ну, скажем, помощника директора школы по хозяйственной части. Потом заболел и находился на больничном листе. Думаю, достать чистый бланк больничного листа для тебя не составит проблемы. Эти документы плюс заявление об утере трудовой книжки дадут мне основание оформить новую. И тогда наступит конец твоим терзаниям.