Конечно же, выступили в этой роли и самые крупные актеры. Штраух, Честноков играли Ленина в Ленинграде, Бучма - великий украинский актер - в Киеве. Они тоже искали в Ленине в основном его человечность и простоту. Не его темперамент, не его силу и всесокрушающую убедительность, а человечность. При всем при том решения крупных актеров были всегда свое-образны, точны. Я никогда не видел Бучму, но видел в кино Штрауха...
Неостановимый поток изображений вождя затопил не только сцены театров. Тысячи памят-ников, тысячи скульптур - и в рост, и бюстов - поднимались по всей стране. Иные порой были просто комичны. Стоял человек с огромной головой на маленьких ножках. А в одном из сел гипсовый вождь пролетариата стоял с кепкой в руке (излюбленная поза для многих скульпторов) и с кепкой на голове... В то время бездарные скульпторы лепили себе огромные деньги. Кто-то составил себе на этом имя. Кто-то - биографию. Тему Ленина эксплуатировали кто во что горазд. Было и такое: актер в гриме Ленина садился около елки, к нему по очереди подходили мальчики и девочки и снимались рядом с любимым дедушкой Ильичом.
Вы не можете себе представить, какое количество Лениных и Сталиных ходило по коридорам Мосфильма. В буфете в очереди иной раз стояло по пять-шесть исполнителей этих ролей.
И так, все вместе, мы довели эту крупнейшую историческую трагически мощную фигуру до безобразия, до шаржа, до своей противоположности. Такова истинная цена безудержного подобо-страстия. Можно себе представить, как бы воспринял сам Ленин - буде он мог это видеть и слышать - всю ту вакханалию, лизоблюдство, лакейство, убогое низкопоклонство, бескультурье и безграмотность, с которыми катился вал его юбилея...
Не сейчас только эти мысли приходят в голову. Они и тогда не давали покоя. И не только мне - стоит припомнить неизмеримое количество анекдотов, связанных с тем бессмысленным наси-льственным вколачиванием ленинской темы, ленинского образа во все и вся... Действительно, любое насилие вызывает обратный эффект... Мне же в ту пору пришлось думать обо всем этом тем более, ибо я готовился играть роль Ленина, много читал и о нем, и его самого, вникал...
Сегодня, в наши дни, многие говорят, что не следует играть Ленина, надо забыть его. Вот тут я категорически не согласен. Ленина из истории не вычеркнешь. И подлинное искусство от такого материала - характер и роль Ленина в истории страны и мира - не отвернется.
Да, действительно, в те времена мы все, исполнители его роли, и все, кто так или иначе - в изобразительном искусстве, например, подходили к этому образу, опирались как бы лишь на один материал, который можно было прочесть, который был опубликован, отредактирован тщательно и разрешен санкционирован свыше. Ничего другого у нас не было, ничего другого мы и не знали. По той санкционированной правде Ленин был только такой и никакой другой.
Это уже потом, после 1985 года, постепенно мы стали узнавать и другую правду о нем. И мы прочли и узнали, что Ленин был жесток, как Савонарола, что у Ленина была железная хватка в борьбе с противниками. Что никакой он не добренький и никогда им не был, он не относился к людям, которые кому-либо что-либо могли уступить. Мы были поражены. Потрясены.
И все же! Все же в глазах истории не это есть важнейшее из обстоятельств пребывания на земле такого человека, хотя для актера, исполнителя его роли, именно характер, особенности личности - первое дело. Но для истории не это важно, также для нее не важно, был калмыком прадед Ленина или не калмыком. А главное в том, что этот человек произвел в истории потрясаю-щую воображение перемену декораций, перемену, придавшую всему миру, его социуму иной вид, иной смысл. Такое мог совершить по-настоящему мощный, крупный человек. А уж зол он, добр или страшен, праведный он или неправедный - это уже другой вопрос.
Факт его жизни и дела в России остался на века, навсегда, и никуда от этого факта не деться. И было бы очередным идиотизмом опять начинать исправлять историю, подпудривать ее и подкрашивать под ту даму, которая промышляет на панели. Тем не менее многие сегодня говорят: "Ах, раз он такой плохой и недобрый, его не надо показывать, о нем говорить!"
Журналист одной из газет мне задал вопрос - было это по случаю 22 апреля в 1993 году: "Хотели бы вы еще раз сыграть образ Ленина?"
- Такого, какого я уже играл, - нет. А такого, какого можно сыграть сегодня, - личность трагическую, страшную, поистине шекспировскую фигуру в его мощи, в его беспощадности, с его какой-то оголтелой верой в свою миссию, с его неистребимой жаждой власти, с его убежденнос-тью в своем праве беспощадно уничтожать всех и любого, кто мешает ему делать то, что он счита-ет верным, с его фанатизмом и в то же время - каким-то детским бытовым бескорыстием... Еще бы нет... Был бы такой драматургический материал... Нашелся бы сегодня у нас Шекспир или Достоевский, описал бы жизнь Ленина. Потом, при таком характере - какая трагическая жизнь... Хотя бы нэп: это трагедия была для него - отступить от собственной веры, уступить - пусть и на время - капитализму. И никому не было известно тогда, можно ли будет остановить это отступление, и ведь как он пошел, какие набрал обороты - тот треклятый капитализм. Но таков был масштаб этой личности, этой воли, что он не побоялся отступить. Так же как и при заключе-нии Брестского мира, он ставил на карту все. На тактическую карту. И выигрывал стратегически.
А последние его трагические годы: уже теряя память, теряя речь, он начал понимать, что не туда поворачивает его дело, вырывается из его рук власть. А у него уже не было сил переломить курс, как он это делал раньше. Для человека столь мощной воли и интеллекта, я думаю, было мучительнейшей пыткой понимать все это и не иметь возможности не только действовать, но даже просто говорить или писать. Какая же это была трагическая ситуация... Такую роль сыграть! Это было бы счастье...
В этой роли можно бы многое рассказать об истории нашей страны, ибо этот человек, как никто, выражал историю своей страны.
Я вот до сих пор не могу понять: если было так, как пишут сейчас, что Россия в 1911-1913 годах была страной процветающей; что мы в те годы завалили всю Европу зерном, завалили саму масляную Голландию маслом, а Париж - мясом; что наши Путиловы, Рябушинские, Щукины, Морозовы, промышленники и купцы, развивали могучую промышленность, да и в образовании национальной интеллигенции, талантливых ученых она, Россия, шла впереди планеты всей, то как же могло случиться, что победила стихия бунта революция?
И ведь да, действительно, какие-то следы тех высот мы еще застали. Например, качество гимназического образования: моя покойная теща Бог знает когда училась в гимназии немецкому языку, а она его до самой смерти помнила.
Смотришь на фотографии наших дедов, когда они были гимназистами: среди них учителя - почти все за исключением одной-двух дам, все мужчины. А наши школьные фотографии - как раз все наоборот, а то и вовсе ни одного мужчины-педагога, а у женщин-учительниц такие несча-стные, замученные лица. Не видно ни достоинства, ни желания учить кого-то и воспитывать...
Наверное, все же нельзя сказать, что тогдашняя Россия была правовым государством, навер-ное, нельзя. Но по сравнению с нашим временем в этом отношении она давала сто очков вперед. Мне могут напомнить 9 января, Кровавое воскресенье. Но вместе с этим постыдным и ужасным событием были и другие примеры. Столь же общеизвестен факт, что брат казненного цареубийцы Александра Ульянова - Владимир - не изгнан из гимназии, напротив, награжден за успехи золотой медалью, ему разрешено поступить в университет, получить профессию - общественно значимую - юрист! - и работать. Ну-ка, что бы ждало такого брата в наше время?!
А возьмите "врагов режима" - революционеров: как жили они в своих так называемых ссылках? Так не жили и свободные крестьяне. Они неплохо питались, по крайней мере - мясо ели. Ходили на рыбалку, ходили на охоту. Общались. Разговаривали. Получали книги и журналы. Впоследствии большевики исправили такие упущения в уложении о наказаниях. Они понимали - по себе знали - что такие ссылки никого не устрашат. Уж они-то расправлялись по-другому со своими не только что врагами, а просто несогласными. Они создали такое, что еще долгие годы люди будут вспоминать с ужасом. И этот ужас начался с первых же шагов революции и граждан-ской войны.
Но на том, предреволюционном, пути Россия, по множеству свидетельств и фактов, зафикси-рованных историей, все-таки двигалась в сторону изобилия и Права. И буржуазная революция февраля смела, наверное, многие несоответствия с этого пути... Но большевикам удалось перехва-тить руль. Безусловно, мы знаем об этом, существовало множество объективных причин: прежде всего, война и в связи с нею - озлобление народа и неустойчивость власти после свержения царизма. Но разве сбросить со счета колоссальную волю Ленина, вождя большевиков? Так как же не думать сегодня об этом? И перед искусством сегодняшним просто долг: думать, увидеть, понять этот "субъективный фактор", этот сгусток человеческой воли - В.И. Ленина. Потому - настоящая работа с Лениным на сцене - еще впереди. Настоящее зеркало - без тумана и других огрехов изображения - еще не отлито.
Ну, а теперь о моем опыте игры в образе Ленина.
Никаких открытий я сделать, понятно, не мог. Не в моих то было силах, как не по силам и времени моему. Но тем не менее я старался убрать из характера Ленина ту навязчивую улыбчи-вость, добротцу, простотцу, мягкость, какую-то подчеркнуто назойливую человечность, которой как бы в нос зрителя тыкали и внушали: вот, видишь, какой человечный, а ведь гений... Мне хотелось чуть пожестче сыграть.
Не случайно мои товарищи по цеху негромко так, чтоб не дошло до иных ушей, говорили: "Что ж он у тебя такой жесткий, непривычный?"
А размышлял я очень банально и просто: не мог человек в ночь переворота, когда решалась судьба и России и его самого, его мечты о социалистической революции, не мог быть таким вот милым и улыбчивым. Или, вернее сказать, я не мог себе представить, чтобы Ленин был в ту ночь вот таким.
Мне думалось, он в те часы был предельно сосредоточен и напряжен. Точно кулак сжат. А точнее - как стиснуты челюсти последним напряжением воли! Думаю, ему было не до сантимен-тов. И глупо в эту пору, в эти минуты заниматься чаями-кофеями и всякой другой ерундой. Чем и занимались мнопие исполнители роли Ленина.
Я же подходил к солдату, брал за ремень винтовки и, весь в напряжении, - какие уж тут улы-бки - спрашивал: "Так пойдут воевать или не пойдут?" Ему жизненно важно было знать, пойдет солдат с революционерами или не пойдет, победит революция или нет. Вот суть этой довольно примитивной сценки в спектакле "Человек с ружьем". Тем не менее, несмотря на свою примитив-ность, она вошла в историю русского театра как некое открытие, что ли, в подаче роли Ленина.
В связи с этим, кстати, мне подумалось вот о чем: ведь никогда раньше царей-батюшек на сцене не изображали. Вероятно, это считалось кощунством. Как это: какой-то скоморох - наша профессия в глазах знати выглядела полупристойной - выйдет на сцену Мариинского или Алек-сандринки и будет изображать "из себя" русского императора! И зачем его вообще изображать, когда вот он, существует вживе.
Запечатлеть Екатерину Великую на портрете - это одно, но представить ее на сцене какой-то актрисе без роду без племени... У нас же при жизни Сталина десятки "Сталиных", попыхивая трубкой, выходили на сцену.
То, что мы разыгрывали на сцене в те годы, это была как бы мистерия, наподобие той, что разыгрываются в дни религиозных праздников у католиков. Играют, ритуально точно повторяя сценки из Библии, сюжеты, оторванные от истинной жизни, от конкретных людей, но освященные церковью, но навсегда затверженные в малейших деталях, в любом своем повороте...
У нас в семидесятые годы и в самой жизни было немало таких ритуальных действ, игр все-рьез. Одна из таких игр - игра в бригады коммунистического труда. Вот и мы, актеры вахтангов-ские, были распределены по бригадам комтруда завода "Динамо". Я был в бригаде Бориса Козина. Боря, кстати, хитрый мужик, хоть и играл, как все, в "коммунистический труд", но "помнил свой кисет": пользуясь моим "членством" в своей бригаде, пробил себе и гараж, и холодильник - он меня науськивал, чтобы я ходил и все это клянчил у директора завода, буде я был к нему вхож. И не один Боря был таким. Он не лучше и не хуже других - жил нормально, а как же иначе, если тогда все про все приходилось "доставать".
Ну, а наша, так сказать, витринная жизнь в бригаде коммунистического труда заключалась в том, что мы, артисты, и рабочие бригады как бы делились друг с другом своими делами и дости-жениями. Я им - про театр рассказываю, они мне - про выточку деталей. При том, что им до смерти тоскливо слушать про театр и про то, как я играю, и мне тоже не намного веселей было вникать в процесс выточки деталей.
Конечно, я должен был показывать бригаде все свои работы в театре и кино: "Вот, ребята, что я сделал". Кинокартины я привозил прямо на завод, а на спектакли бригада шла в театр. Смотрели они и "Человека с ружьем". Я играл Ленина так, как рассказывал здесь выше: жесткого, угруюмо-ватого, сосредоточенного. И вот мой бригадир, отечески взяв меня за плечо, сказал:
- А Владимир Ильич был другой.
- Какой же?
- Он был мягче, - убежденно сказал мой бригадир, человек лет на пятнадцать моложе меня, но он уже до мозга костей был пропитан, начиная с детсада, как все советские люди, не отягощен-ные излишним знанием или хотя бы любопытством, был пропитан "знанием", продиктованным партийной пропагандой, партийным искусством, партийной школой. К тому же - и это тоже было уже на уровне подсознания - он, Боря, был рабочий. И мало того рабочий передового завода "Динамо"; и этого мало: он был бригадиром рабочей бригады коммунистического труда передового завода "Динамо". А я интеллигент, актер, да еще как бы отданный в его бригаду на воспитание. Вот он, ничтоже сумняшеся, и воспитывал меня.
Так заморачивали мы все мозги народу. Ленин был мягче, добрее. Теплее. Одним словом, "самый человечный человек".
Но были у меня и две серьезные работы в роли Ленина. В театре это спектакль "Брестский мир", поставленный по пьесе Михаила Шатрова Робертом Стуруа. И фильмы, тоже по шатров-ским сценариям, снятые на телевидении к 1970 году, то есть к столетию со дня рождения Ленина, а показанные... через двадцать лет.
Михаил Шатров много занимался Лениным и был непревзойденным мастером документа: документального, если можно так сказать, Ленина. Драматург понимал, что какие-то художест-венные сочинения на эту тему просто не допустят, и создал целую серию недлинных - на час, час двадцать - картин, в которых отражались те или иные события или просто эпизоды из жизни Ленина. Это были строго документальные произведения. Все оттенки того времени, все высказы-вания Ленина и его сподвижников или врагов черпались из существовавших к тому времени записок, партийных протоколов, не говоря уж о статьях и других работах самого Ленина.
Режиссер Леонид Аристархович Пчелкин, взявшийся за эту работу на телевидении, выбрал первых актеров, в ту пору существовавших, и мы с огромным интересом начали готовить этот подарок к юбилею Владимира Ильича.
Работа была очень тяжелой. По той простой причине, что здесь не требовалось никаких трактовок образа Ленина, а по мере сил доверительно и правдиво - главным образом правдиво - передать то состояние и то напряжение, которое окрашивало ленинские, взятые из документов, слова. Трактовки не требовалось - требовалось проникновение в суть мыслей Ленина в момент тех или иных событий. Скажем, для Ленина незаключение Брестского мира, продолжение войны с Германией грозило крахом: ведь война двигалась к явному ее поражению, то есть в этом случае - к усилению небольшевистских партий, а значит, ослаблению самих большевиков и, возможно, поражению их революции. И борьба Ленина за то, чтоб подписать Брестский мир, была отчаян-ной, трагичной: он остался в одиночестве даже среди верхушки собственной партии. Его товари-щам было трудно примириться, что даже ради целей революции придется пожертвовать чуть ли не всей Украиной, частью самой России, оставить во власти противника своих товарищей - рево-люционеров, преданных партии рабочих, воевавших на той территории. Но Ленин был жесток, был упрям. И - убежден несгибаемо, что такой "позорный" мир необходим для победы револю-ции. И Брестский мир был ратифицирован. Таково было содержание первого из четырех фильмов или четырехчастевого сериала "Штрихи к портрету Ленина". Содержание, предельно точно выра-женное в названии этой части: "Поименное голосование".
Вторая часть - "Полтора часа в кабинете Ленина" - снова связана с Брестским миром: убит посол Германии в России Мирбах. Значит, срывался тот хлипкий и с таким трудом вырванный даже у своих соратников мир с Германией. Немцы могли возмутиться, начать новое наступление, захватить еще большую часть России, чем это оговаривалось в мирном договоре. И Ленин мечет-ся, мучительно ищет выход из создавшегося положения. Не знает, как правильно поступить, чтобы с одной стороны - удержать немцев на их позициях, а с другой - нейтрализовать своих классо-вых врагов - партию эсеров (убийство Мирбаха было делом их рук), чтоб они не смогли восполь-зоваться сложившейся обстановкой и захватить власть. Ленин понимал, что может потерять власть.
"Воздух Совнаркома" - третья часть - это эпизод из жизни Ленина после ранения его эсеркой Каплан. Сегодня, судя по свидетельствам и новым документам, сложившаяся партийная версия о виновности Фанни Каплан подвергается большим сомнениям и напоминает историю убийства президента Кеннеди Ли Освальдом. Но кто бы ни стрелял в Ленина, тогда, сразу после событий на заводе Михельсона, было большое беспокойство среди рабочих. К Ленину шло много писем, спрашивали о здоровье, о самочувствии. Тревожились: жив-нежив? И соратники Ленина, чтобы не допустить сплетен, кривотолков на сей счет, решили снять маленькую кинокартину, сейчас сказали бы - киносюжет, показывающий, что Ленин жив, почти здоров и поправляется. Основой сюжета стала прогулка Ленина по территории Кремля с Бонч-Бруевичем. Сам сюжет заключался в следующем. Ленин был страшно недоволен, что его товарищи по партии хотели широко и пышно - на всю республику - отпраздновать его пятидесятилетие. Ленина же волно-вали совсем иные проблемы, а вся эта мельтешня со знаками внимания и подобострастием его раздражала и сердила. Еда, одежда, быт вообще - не занимали внимания и никак не могли стать пристрастием вождя революции: слишком грандиозной была его цель, чтоб о подобном думать. Кстати, так и Сталин: у него в руках была вся власть, мыслимая и немыслимая, над судьбами всей страны и каждого отдельного человека. Все остальное он мог бы иметь, "кивнув пальцем", и в любом количестве и качестве. Сознания того, что это так, было достаточно. Мелкота наших после-дующих "вождей" заключалась в том, чтобы, пользуясь своим положением, как можно больше нахапать, унести в собственные закрома. Высшая философия неограниченной власти или, вернее сказать, высшее наслаждение ею им было не по плечу. Таким людям, как Ленин и Сталин, оно было ведомо. Думаю, Ленин понимал, каково его место в истории. Знал, какая ему уготовлена роль на ее сцене. А потому, разговаривая с Бонч-Бруевичем о предполагаемом празднестве в честь его юбилея, искренне, без рисовки говорил ему: "Надо работать! Надо работать! И не надо болтать!" И ругал, что, не слушая его, юбилей все-таки организовали.
Четвертая картина - "Коммуна ВХУТЕМАС" - тоже основана на факте: председатель Совнаркома Ленин посещал Всесоюзные художественные мастерские. Он приехал туда навестить дочь Инессы Арманд. Там он разговаривал с молодежью, ищущей свою дорогу в искусстве. Одни говорили: "Маяковский - это светоч наш". Другие: "Нет, не светоч!" А Ленин высказался просто и привычно для времен дореволюционных: "Ну, знаете, это дело вкуса. Я, например, Маяковского не люблю, больше люблю Некрасова. Но, впрочем, лучше меня в этом разбирается Анатолий Васильевич Луначарский" (Луначарский был вместе с Лениным на этой встрече).
Однако все, что делалось в этих фильмах с подлинным уважением и серьезностью по отноше-нию к Владимиру Ильичу: строгое следование правде истории, подлинность ленинских слов, разговоров и отношений в окружении Ленина, - все это оказалось не ко двору тому времени семидесятых годов, видимо намного превосходя тогдашний уровень общественно-политических представлений о вожде пролетариата. Волшебное зеркало партийной Ленинианы было не в состоянии отразить даже правду факта.
В самом деле: как это Ленин в вопросе о Брестском мире мог оказаться в одиночестве?! Как это можно спорить с Лениным? Не соглашаться с Лениным?! Приемщиков нашей работы возмути-ла сцена, когда Бухарин, споря с Владимиром Ильичем, говорил: "Но ведь вы тоже выходили из ЦК, когда не были согласны". - "Да, - отвечает Ленин, - но я считал - это единственный спо-соб сохранить ЦК". Короче говоря, из сцены явствовало, с каким огромным трудом приходилось ему пробивать свое мнение среди товарищей по партии.
Принимающие: "Как? Ленину - и пробивать свое мнение? И кто-то смел ему сопротивлять-ся?!"
То же и с "Коммуной ВХУТЕМАС": "Как это Ленин не знает, что в искусстве правильно, а что нет? И еще говорит, что Луначарский знает лучше, чем он?! А где же авторитет вождя?"
Да, по их мнению, вождь должен знать всё лучше всех: от загадки пирамиды Хеопса до живописи Малевича.
А что уж было говорить о ленте "Воздух Совнаркома"... Тогда, в преддверии столетия Лени-на, на весь мир раздували юбилейную тему. Чтоб все - только о Ленине. И больше ни о чем. А тут вдруг ленинскими устами будет сказано, что все эти юбилеи - чушь собачья, пустое и вредное даже времяпрепровождение. Еще одно надо вспомнить - семидесятые годы открыли у нас череду непрерывных юбилеев, не успевали свалить один, как накатывал очередной: Ленин, образование СССР, комсомол, Советская Армия... Юбилеи стали главным содержанием каждого дня. Все время что-то справляли. Ленинская позиция: "Работать надо!" - вставала поперек дороги всем, кто, пользуясь властью, любил устраивать себе всевозможные семейные радости на всю державу.