Но что тебе Заратустра! — ведь не в нём ты есть, но в мире. И пока ты видишь мир, он мёртв и подобен кристаллу.
И сия притча есть увиденный Заратустрой мир — значит, она мертва. Не верь ему!
Как он нашёл такие слова и сказал такие притчи? — изумится некто. Но я этого не знаю. Ибо Заратустра больше не учёный”.
Так писал Заратустра.
“Начало мира есть небо в алмазах.
Вот, некто взглянул на небо и увидел алмазы. Также и немногие другие.
Не думай, что смотрят они наверх — ибо кто сказал тебе, что небо вверху?
И они устремились в небо и попали в небо — и отнюдь не пальцем! И стали собирателями тех алмазов, что увидели.
Что же значит быть собирателем? Многие думают, что довольно для этого иметь один инструмент — грабли. Оттого называют они собирающих увиденное грабителями. Но не зависть ли это к тем, кто уже на небе?
Многое должен уметь собирающий. Более же всего надлежит ему уметь угадывать. Ибо глядя на небо, видел он алмазные россыпи, теперь же, взяв один алмаз, не знает, где возьмёт он второй.
Также надлежит ему уметь взять первым. Ибо, бредущие наугад, не случится ли, что соберутся многие у одного алмаза? Надлежит ему и уметь отмахиваться — и воистину мало бывает отмахнуться от соперника, но иной раз нужно и отмахаться.
Но и этого мало. Мало — ибо, попавший в небо, ты и сам теперь алмаз. Разве не собирает некто также и тебя?
Во всех частях неба собирают собиратели — но всякое ли они возьмут? Ибо есть алмазы, что скрыты тучами, и есть алмазы, что скрыты чёрными дырами, и есть алмазы, что приросли к небу — есть даже и такие, что притворяются не алмазами.
Не собирают ли собиратели самые глупые из алмазов? Пожалуй, так.
И вот, появляется некто, способный перехитрить иное из несобранного. Быть может, умеет он разогнать тучи или залатать чёрные дыры, или отделить приросшее — но умеет одно, не умея прочего.
Много сил потратил он на своё умение — хватит ли его теперь отмахаться от соперника? Нет, не хватит; но воистину нет ему и соперников! Ибо он лучший и ценит, что он лучший.
Множество лучших появляется теперь на небе, и каждый из них способен к своему, и нет им соперников. Имя им — умельцы.
Вот, небо наполнилось умельцами, и умельцы заняли место, что освоили собиратели. Многие говорят теперь: мир ушёл от дикости и пришёл к культуре.
И вот, появляются меж умельцами другие умельцы. Рядом с отделяющим приросшие алмазы явился собирающий щепки и крошево, рядом с латающим чёрные дыры явился подающий ему иглу и нити и имеющий свою долю.
Воистину, нет у алмазов такой хитрости, на которую не нашёлся бы свой специалист! И чем больше является умельцев, тем больше оказывается и алмазов.
Но всякий попавший в небо есть тем самым алмаз — и у него имеется своя хитрость. И на эту хитрость найдётся умелец. И нашедшийся сам станет алмазом.
Так алмазы в небе становятся связаны.
Но небо было, есть и будет — что за дело ему до жалких камней?! И небесный покой сменяется космической катастрофой.
Благо собирателям! Ибо угадав катастрофу, бегут от неё и собираются в новом месте, и там есть глупые из алмазов и бдолах и камень оникс.
Но умелец прирос к месту его и к занятию его, в котором он лучший. Даже и малая перемена станет для него космической катастрофой. А его катастрофа не станет ли провалом и для связанных с ним?
Так собиратели нестойки к умельцам, а умельцы нестойки к переменам. Небо же стойко ко всему.
Живёшь ли ты в эпоху перемен и начала мира? Будь собирателем!
Живёшь ли ты в эпоху культуры и всеобщей связи? Будь умельцем!
Но если ты решил стать собирателем, бойся быть лучшим. Если же становишься умельцем, бойся уметь многое.
Почётно быть собирателем и почётно быть умельцем. Но среди собирателей есть крыса, а среди умельцев — лобковая вошь. Итак, гордись тем, что ты крыса, и гордись тем, что ты вошь!
Но тому, кто хочет нового неба, скажу я так: будь вошью для поиска и крысой для освоения”.
Так писал Заратустра. И написав, рассмеялся и сказал самому себе:
“Орёл и змея были некогда моими животными. Чем же хуже новая пара?
В собирателе есть нечто от волны — всеохватность, и есть нечто от частицы — отдельность от мира.
Также и в умельце сочетаются точность и слитность с миром.
Итак, вполне доволен Заратустра тем, каковы его новые животные — крыса и вошь”.
Живя в городе “Мокрая Вода”, нашёл Заратустра себе работу. И вот работа его: вешать вывески на магазины.
И вернувшись с работы в жилище в первый день её, был уставшим Заратустра, и устали руки его, и не мог писать. И сидел он за столом и принимал пищу, и принимая, говорил так:
“Работа, что нашёл Заратустра, весьма интересна. И вот интерес её: отделять внешнее от внутреннего.
Был некто, собиравший в доме общество. И в обществе этом был среди прочих некий безумец, и хорошим тоном было уметь ладить с безумцем.
И общество вышло на площадь и стало общаться с миром и дало представление. И в разгар представления предстал перед миром безумец.
И ныне думает мир об этом обществе: вот общество безумцев. Ибо должно ли и можно ли навязывать миру свой хороший тон?
Пожалуй, во всяком магазине есть свой безумец и свой хороший тон. Но им ли быть вывеской?
Иное тайное да не станет явным! Ибо если есть у тебя кишки, станешь ли выворачиваться наизнанку, крича: “Вот кишки мои”? Впрочем, если и так, не сделаешь ли тайной кожу твою и лицо твоё?
Для всякого хороший тон иметь кишки. Но им ли быть вывеской? Не навязывай миру свой хороший тон: твоя вывеска — иное.
Есть и такие, что при слове “вывеска” кричат: “Быть, а не казаться!” Им отвечу я так: умей казаться тем, каков ты есть. Но не спутай себя — какого угодно себя и любого из многих себя! — и свой хороший тон!
Так говорю я об отделении внешнего от внутреннего. Но куда сложнее отделить внутреннее от внешнего.
Посмотри на круг и на квадрат. Их граница — линия. Граница же кольца — две линии, и внешнее делится кольцом на две области, и одна из них как бы описана кольцом.
Что же есть граница? Граница фигуры есть линия, и вокруг любой точки на этой линии опишется круг, что частью своей будет снаружи, частью же изнутри.