11 августа французско-испанский флот вышел из Корунны с ровным восточным ветром, отошел сначала подальше в море в надежде встретить рошфорскую эскадру, потом, переменив курс, лег на NW и после полудня пришел на параллель мыса Ортегала, где Кальдер оставил свои фрегаты "Наяда" и "Ирис", для наблюдения за неприятелем. На другой день ветер перешел к норд-осту; английские фрегаты, за которыми Вилльнёв отправил погоню, скрылись, но под ветром видны были еще три неизвестные судна. Два из них были английскими: корабль "Дракон" и фрегат "Феникс"; третий - французский фрегат "Дидона", отправленный из Ферроля на поиск капитана Лаллемана и взятый 10 августа фрегатом "Феникс". Датское судно, опрошенное французами, объявило, что за этими тремя судами следует целая английская эскадра из 25 кораблей. Известие это не имело никакого основания, потому что Кальдер еще не отделился в то время от Корнваллиса; но Вилльнёв ждал хотя какого-нибудь предлога, чтобы идти в Кадикс. Поэтому, внезапно переменив направление, он взял курс на юг, 18 августа пришел на вид Сан-Винцента, где захватил несколько купеческих судов, и 20 августа после безуспешной погони за тремя кораблями Коллингвуда, блокировавшими Кадикс, вошел в этот порт.
С той минуты, когда французские эскадры не могли соединиться в Мартинике, с той минуты, когда Нельсон напал на след Вилльнёва, казалось, что пришла развязка Вест-Индской кампании и что дело тем и кончится. Всякий бы так и оставил это неудавшееся предприятие; но Наполеон, несмотря на угрожающее положение Европы, хотел сделать еще одно, последнее усилие, чтобы ухватить ускользавшую из его рук Англию, и попытался снова заставить Вилльнёва идти к Бресту. Но это последнее бегство соединенного флота в Кадикс окончательно разрушило его надежды. Он обрушился на Вилльнёва, обвиняя его в недостатке решительности и в несправедливых жалобах на свои корабли. Действительно, Вилльнёв, по своему унылому расположению духа, был мало способен к выполнению подобного предприятия; но он был менее виновен, нежели обычно думают. Навязав ему испанские корабли, Наполеон вверил ему дело более трудное, чем то, какое принял на себя Латуш - Тревилль. Когда потом, через два месяца, выведенный из терпения, уступая, так сказать, увлечению своего гения, вместо того чтобы ободрять Вилльнёва, он воззвал к неустрашимости своих моряков; когда он решился перестать уклоняться от английских эскадр и принять наступательный образ действий, - тогда он нашел настоящий способ ведения морской войны; только забыл, к несчастью, какие корабли стояли тогда в Кадиксе.
XII. Вилльнёв в Кадиксе
В тот момент, когда образ действий британского кабинета вынудил Испанию искать союза с Францией, все источники ее государственных доходов найдены почти иссякли. До того времени поземельную подать, неизвестную в Испании, заменяли доходы с колоний, с таможен и золото рудников Мексики и Южной Америки, - так что глубокая нищета этой несчастной монархии скрывалась под внешним видом благосостояния. Но когда английские крейсеры заперли порты полуострова для морской торговли и для сокровищ Нового Света, бедственное положение государства обнаружилось во всей своей наготе. В октябре 1805 г. королевская фамилия "не имела даже одного экю, чтобы прокатиться из дворца Сан-Ильдефонсо в Эскуриал" {71}. Жестокий голод, а вслед за тем желтая лихорадка, свирепствовавшая более всего в Андалузии и Мурции, опустошали морской берег; запасы в портах были истощены, государственные кассы пусты, правительство совершенно лишилось доверия всех сословий. У этого-то разоренного края могучий союзник требовал вспомогательного флота, прибавки к годовой денежной субсидии, обещанной Испанией во время ее нейтралитета, и единовременной выдачи 5 миллионов пиастров для облегчения хода монеты во Франции. Князь Мира все обещал. Менее чем за 6 месяцев он извлек из ничего почти тридцать линейных кораблей, и если бы только в портах Испании находилось больше запасов и материалов, то генерал Бёрнонвилль не оставил бы там "ни одной барки невооруженной". Так, благодаря покорности министра, благодаря деятельности французского посланника, Гравина имел возможность последовать за Тулонской эскадрой в Вест-Индию с 6 кораблями, прибавить к ним 9 в Ферроле и найти еще 4 готовых в Кадиксе. Магон и другие главные порты приведены были в оборонительное положение, на протяжении всего побережья крейсеровали канонерские лодки, а в Картахене в июле было собрано под начальством контр-адмирала Сальседо 8 кораблей. Всего с марта по сентябрь 1805 г. вооружено Испанией 29 линейных кораблей. Если бы эти огромные жертвы были следствием желания целой нации, или, по крайней мере, дружного содействия всего правительства, они могли бы сильно поколебать могущество Англии; но вырванные у робкой преданности министра, нелюбимого народом, они внушали ложное доверие к своим итогам, и тем скорее еще подготовили последовавшие страшные бедствия.
Все преклонялись тогда перед волей Наполеона, и Годой, более чем кто-либо, ей повиновался; но между тем, как французы выжимали из этого послушания все, что было возможно, забыв, что за этим стоит целый народ, гордый, чувствительный, которому это унижение казалось тягостнее, чем самое поражение Гравины и Вилльнёва. Действуя таким образом, Франция успела присоединить к себе испанский флот, но сердца испанцев были от нее далеко. Первые признаки глухого раздражения не замедлили обнаружиться при появлении Вилльнёва в Кадиксе. На кораблях его эскадры не было провизии, а главное недоставало военных снарядов. Князь Мира немедленно прислал повеление предоставить в распоряжение адмирала все магазины порта. Капитан порта и начальник артиллерии отказались повиноваться этому повелению; они объявили, что не выпустят из вверенных им магазинов ни одной мелочи, прежде чем французский адмирал не внесет за это деньги, и притом не ассигнациями и векселями на Париж, но звонкой монетой. Когда эти затруднения доходили до слуха генерала Бёрнонвилля, он спешил к Годою и без труда испрашивал новые повеления; но сопротивление возрождалось на каждом шагу, а время между тем уходило. Сами испанские офицеры, которые до сражения 22 июля, казалось, разделяли пылкость и усердие Гравины, после этого сражения, выказывали глубокое уныние. Не раз они с горечью вспоминали, как 18 кораблей - в том числе 14 французских - дозволили 14 английским постыдно выхватить из их среды 2 испанских корабля. По их словам, нечему было тут удивляться: они должны были предвидеть это с того дня, как Вилльнёв бросил испанскую эскадру, чтобы скорее прийти в Мартинику{72}.
Упреки эти падали нестерпимой тяжестью на сердца французских моряков и возбуждали в них ропот, глубоко уязвлявший Вилльнёва. Не имея сил отвечать на них, снедаемый беспокойством, измученный сверх того желчными припадками, Вилльнёв впадал в совершенное уныние и проклинал тот день, в который предпринял эту кампанию{73}. Это унылое расположение духа адмирала, проявлявшееся во всех его депешах, еще более увеличивало досаду императора. Непредвиденной случайностью лишенный возможности выполнить самый блистательный проект, какой когда-либо занимал его гений, Наполеон строго порицал отступление соединенного флота в Кадикс. Он видел в этом решении не расчет, но просто панический страх, и тем суровее упрекал Вилльнёва в безотчетном чувстве уныния и в нерешительности, ибо как писал Декре: "Никакое чувство не было более чуждо его великой душе и не поражало его неприятнее в других".
Булонская армия уже двинулась к Германии, и таким образом, экспедиция в Англию была отсрочена на неопределенное время; но Наполеон, отказавшись временно от намерения двинуть свои корабли в Канал, хотел однако, чтобы флот Франции и ее союзников господствовал у берегов Андалузии и в Гибралтарском проливе. Он рассчитывал, что в Кадиксе должно находится до 36 кораблей, и полагал невозможным, что неприятель успел уже собрать в этих водах значительные силы. Итак, соединенный флот должен был в самом скором времени взять на 6 месяцев провизии и изготовиться к выходу в море. Император предписывал Вилльнёву, как только флот будет готов, позаботиться о соединении с 8 кораблями, находившимися в Картахене. Эти корабли не раз уже пытались вступить под паруса, чтобы идти к Кадиксу, но их каждый раз удерживало опасение встретить за проливом английскую эскадру. Посылая Вилльнёву эти новые инструкции, адмирал Декре писал ему: "Главное намерение императора состоит в том, чтобы отыскать в рядах, в каких бы то ни было званиях, офицеров, наиболее способных к высшему руководству. Но чего ищет он прежде всего - так это благородной любви к славе, соревнования к почестям, решительного характера и безграничного мужества. Его Величество хочет уничтожить эту боязливую осторожность, эту оборонительную систему, которые сковывает нашу смелость и удваивают предприимчивость неприятеля. Эту смелость император желает видеть во всех своих адмиралах, капитанах, офицерах и матросах, и, каковы бы ни были ее последствия, он обещает свое внимание и милости всем тем, кто доведет ее до высшей степени. Не колеблясь нападать на слабейшие и даже равные силы, и сражаться с ними до уничтожения - вот чего желает Его Величество. Для него ничто потеря кораблей, если только эти корабли потеряны со славой. Его Величество не хочет, чтобы его эскадры держались в блокаде слабейшим неприятелем и приказывает вам в том случае, если он явится таким образом перед Кадиксом, не медля атаковать его. Император предписывает вам сделать с вашей стороны все, чтобы внушить подобные чувства всем вашим подчиненным - делами, речами, - словом всем, что может возвысить душу. В этом отношении не дoлжно пренебрегать ничем: смелые подвиги, всевозможные ободрения, рисковые предприятия, приказы, возбуждающие энтузиазм (Его Величество желает, чтобы эти приказы были как можно чаще отдаваемы, и чтобы вы мне их регулярно пересылали) - все средства должны быть употреблены, чтобы оживить и возбудить мужество наших моряков. Его Величество желает открыть им доступ ко всем почестям и отличиям, которые будут непременной наградой за каждый блистательный подвиг. Ему хочется надеяться, что вы первый заслужите эту награду, и я считаю своим приятным долгом сказать вам со всей искренностью, что, несмотря на упреки, которые мне велено вам сделать, Его Величество ожидает только первого блистательного дела, которое доказало бы ему ваше мужество, чтобы изъявить вам особенное свое благоволение и наградить вас самыми высшими отличиями".
Депеша эта, возвышенный стиль которой обнаруживается на каждом шагу, ее блестящий язык, столько раз зажигавший энтузиазмом ряды французских войск, дают ясно понять, каким образом Вилльнёв решился месяц спустя дать Трафальгарское сражение. Наполеон уже познал все то многообразие действий, которое главнокомандующий может предпринять, чтобы избегнуть встречи с неприятелем; но, приняв внезапно новую систему, он не дал средств ее поддержания. Приказав своим флотам действовать наступательно, император ожидал от любви к славе, от увлечения битвой того, чего можно было достигнуть только терпеливыми усилиями, и таким образом, можно сказать, хотел скорее вырвать победу отчаянным усилием, чем оспаривать ее равными силами. К несчастью, он взывал тогда к человеку, весьма храброму лично, который в унынии, им овладевшем, готов был решиться на все, чтобы смыть пятно со своей чести. С недовольными союзниками, с кораблями, многие из которых еще не видали моря, с офицерами, доверие которых он утратил, с канонирами, которые большей частью ни разу еще не палили из пушек с качающейся палубы, Вилльнёв, измученный, решился сыграть одну из тех партий, которые могут при проигрыше поколебать самые твердые государства.
XIII. Блокада Кадикса Нельсоном и Коллингвудом
Между тем, как французский адмирал боролся с недоброжелательством испанских властей и с трудом добывал из опустошенных магазинов порта кое-какие жалкие, необходимые ему запасы, Колингвуд вновь расположился крейсерством перед Кадиксом и с каждым днем получал новые подкрепления. 22 августа контр-адмирал сэр Ричард Биккертон привел ему 4 корабля, а 30 к нему присоединился сэр Роберт Кальдер с эскадрой, отделенной от флота Корнваллиса. Таким образом, еще раньше чем Вилльнёв мог подумать о выходе в море, под началом Коллингвуда собралось уже 26 линейных кораблей. Но не Коллингвуду предназначена была честь такого важного командования: его счастливый соперник пришел на Спитгед, где встревоженный народ принял его как избавителя. Невзирая, однако, на это торжество, Нельсон отказался остановиться в Портсмуте, и немедленно отправился в Лондон. Утром 20 августа он представился Адмиралтейству. Министров нашел он в сокрушении от внезапного возвращения Вилльнёва и от соединения его с Феррольской эскадрой, которому Кальдер не смог воспрепятствовать. Из Тулона вышло 11 неприятельских кораблей; в Вест-Индию их собралось уже 20, и вдруг узнают, что в Ферроле их уже 29. Несмотря на английские крейсеры, грозный обвал все нарастал и, казалось, катился уже к Каналу. Что бы случилось, если бы Кальдер с 18 кораблями еще раз встретился Вилльнёву? "Кальдер, - отвечал Нельсон, - может быть был бы разбит, но я ручаюсь вам, что после этой победы соединенный флот целый год не будет страшен".
Ободренное уверенностью Нельсона, Адмиралтейство не могло отказать ему в нескольких минутах отдыха. Пользуясь этим, адмирал полетел в Мертон. Сэр Вильям умер в начале 1803 года, и с того времени леди Гамильтон постоянно жила с маленькой Горацией в этом прелестном поместье, которым обязана была щедрости своего любовника. В свежей тени его сада Нельсон начинал уже забывать тревоги последней кампании, как вдруг командир фрегата "Эвриал" капитан Блаквуд привез ему известие, что соединенный флот вошел в Кадикс. На другой же день Нельсон был в Лондоне и предложил свои услуги Адмиралтейству. Лорд Бэргам принял его с распростертыми объятиями. "Выбирайте, - сказал он, - офицеров, которые должны служить под вашим начальством". "Решите это сами, милорд, - отвечал адмирал, - один и тот же дух оживляет весь флот, и вы не можете сделать дурного выбора". Английское правительство долго оставалось неблагодарным к лорду Нельсону, но наконец научилось обращаться к нему с тем почетом, какого достойны были его блестящие заслуги. Лорд Бэргам дал ему неограниченную власть, которая простиралась от Кадикса на все Средиземное море. Он желал, чтобы Нельсон сам продиктовал его секретарю названия судов, которые пожелает прибавить к своей эскадре. 7 сентября Нельсон распростился с Адмиралтейством и еще раз побывал в Мертоне, откуда не мог вырваться без некоторого грустного предчувствия. "Я могу много потерять и мало выиграть, - говорил он, - я мог бы уклониться от этого нового риска, но я хотел поступить как честный человек и как верный слуга отечества". 14 сентября, еще взволнованный печальным расставанием, он прибыл в Портсмут; но с прибытием на "Виктори" в нем воскресла вся прежняя энергия. 29 числа он был уже перед Кадиксом, соединясь предварительно у Плимута с кораблями "Аякс" и "Тондерер". Под начальство его поступили два вице-адмирала: Кальдер и Коллингвуд, и два контр-адмирала: Томас Люис и граф Нортекс; но из двух вице - адмиралов, Кальдер должен был отправиться в Англию, чтобы дать отчет о своих действиях, и Коллингвуду одному предстояло остаться под начальством Нельсона.
От чего зависят иногда самые великие воинские поприща! Коллингвуд, старший восемью годами, прежде Нельсона поступил на службу и, однако, после него получил патенты на чины лейтенанта и капитана. Не много было нужно, чтобы решить судьбу этих людей. Опереженный в чине капитана, Коллингвуд мог уже быть рядом с Нельсоном не иначе, как под его началом. Простой и скромный, он долго оставался в тени, которую отбрасывала на всех блестящая репутация победителя при Абукире. Когда он вышел из этой тени, время больших битв уже миновало. Участвовав в сражениях 1 июня и Сан-Винцентском, разделив с Нельсоном его последнее торжество, Коллингвуд, едва шестидесяти лет от роду, но изнуренный пятьюдесятью годами службы, из коих сорок четыре проведено в море, угас в 1810 г., не унеся с собой в могилу ни одной победы, ни одного лавра, которые он мог бы назвать своими. Более спокойный, более покорный судьбе, чем Нельсон, одаренный несравненно более возвышенным нравственным чувством, он не обладал в равной степени с героем Нила той лихорадочной пылкостью, которая создает случаи, превозмогает обстоятельства и которая, в случае нужды, "схватила бы за волосы утопающую честь". Однако, тем не менее, Коллингвуд и Нельсон суть два имени, которые история не может разделить; это два типа, дополняющие один другой. Один есть самое возвышенное выражение флота, превосходящего все прочие; другой исключительный гений, подчиняющий этот флот своему влиянию и увлекающий его на неизвестные до той поры пути. Чуждый всякого чувства зависти, занятый единственно мыслью об опасности, угрожавшей его отечеству, Коллингвуд без сожаления принял вторую роль. Он обещал Нельсону свое уже не однажды испытанное содействие и радовался большой чести от сражения с численно превосходящим неприятелем. "Решительное превосходство в числе, - сказал он, - может породить только вялость; но кто из нас не почувствует, что все мужество его пробуждается, когда вспомнит, что, по-видимому, спасение Англии зависит от наших усилий".
Не нежданным обстоятельством, не следствием оплошности было это видимое неравенство двух флотов. 104 линейных корабля, беспрестанно подверженные тяжким крейсерствам, поглощали все средства английских портов и редко представляли действующую силу. Реально Англия располагала боеспособной силой из 72 кораблей, и то из них едва ли 60 находилось в морях Европы. Наполеон в тех же водах успел собрать 65 кораблей: 21 в Бресте, 5 в Текселе, 34 в Кадиксе и 5 в крейсерстве, под начальством капитана Лаллемана. Адмиралтейство в этой крайности нашло необходимым вербовать матросов даже на берегах Португалии{74}; однако обещало Нельсону при первой возможности прислать подкрепления. Между тем оно предписало ему непременно удержать под своим начальством все корабли, какие только найдутся способными держаться в море, и отсылать в Англию только те, которые опасно будет оставлять долее в отдалении от портов. Поэтому адмирал Кальдер должен был оставить свой 100-пушечный корабль Нельсону и пересесть для отправления в Англию на одно из негодных судов: но Кальдер не мог вынести мысли, что должен оставить свой флагман в присутствии эскадры, которую еще так недавно водил в сражение. Великодушный до неосторожности, Нельсон, несмотря на формальные приказания Адмиралтейства, внял этой неуместной щепетильности, и сэр Роберт Кальдер за несколько дней до выхода неприятельского флота отправился в Портсмут на корабле "Принц Валлийский". Нельсон с радостью видел его удаление. Почти накануне битвы он без сожаления пожертвовал этим превосходным кораблем, потому что Кальдер со своим грустным расположением духа, со своим унынием, стеснял его прямодушный, открытый характер и, казалось, набрасывал какой-то печальный оттенок на приподнятое настроение эскадры.
"Наконец Кальдер отправился, - писал Нельсон Коллингвуду, - и право, я этому очень рад. Воспользуйтесь хорошей погодой и приезжайте сегодня утром на "Виктори", мне хочется побеседовать с вами и рассказать вам все, что знаю. Во всяком случае, мы всегда можем сообщаться посредством телеграфа. Употребляйте это средство когда и сколько хотите, без церемонии. Нас не двое - мы единство, и надеюсь, всегда будем таковым. Я вам послал, друг мой, предполагаемый мною план нападения; но это только для того, чтобы сообщить вам мои намерения. Что же касается выполнения, то я вполне полагаюсь на ваше собственное усмотрение. Между нами, любезный Коллингвуд, не может вкрасться никакого мелочного соперничества. У нас в виду одна цель: уничтожить неприятельский флот и добыть нашему отечеству славный мир. Никто на свете не может более меня иметь к вам доверия; никто на свете не засвидетельствует и не заставит оценить ваши заслуги с бoльшей готовностью, чем старый друг ваш - Нельсон и Бронте". Такое братское единодушие должно было удвоить силы британского флота, и к тому же прибытие Нельсона уже успело произвести свой обычный эффект. Капитаны, поспешившие на "Виктори", казалось, забывали чин своего адмирала, наперебой стараясь выказать ему свою радость. Он силой этого доверия сближал умы, заставлял умолкать все пустые распри, которые могут произвести несогласие в эскадре; и, прежде чем подставлять кольчугу под удары неприятельского клинка, он, так сказать, сжимал ее звенья. Зато во всех уголках кораблей: в капитанских каютах, в кают-компаниях, у мичманов в кубрике, везде повторялись слова, которые капитан Дёфф написал жене своей: "Этот Нельсон такой любезный, такой превосходный человек и такой приятный начальник, что мы все желали бы предупреждать его желания и приказания".
Никогда еще подобная преданность не была более нужна, потому что Нельсон дал себе слово нанести решительный удар. "Моя жизнь будет поставлена на карту", - говорил он. Иногда в самом разгаре своих смелых планов он вдруг начинал сожалеть о недостаточности своих сил: "Я пришел сюда не для того, чтобы находить трудности, а для того, чтобы преодолевать их. При первой возможности Адмиралтейство пришлет мне побольше кораблей. Однако мистер Питт должен знать, что Англии нужна не просто блистательная победа 23 кораблей над 36; ей нужно, чтобы соединенный флот был уничтожен, а уничтожать могут только большие силы". Последовательные подкрепления усилили наконец английскую эскадру до 33 кораблей, но Нельсон тогда был принужден послать 6 кораблей в Тетуан и Гибралтар - освежить свои силы. Контр-адмирал Люис, которому он поручил начальство над этим отрядом, сказал ему: "Вы отсылаете нас, Милорд, а между тем, в наше отсутствие неприятель может выйти, и мы упустим случай с ним сразиться". Но Нельсону необходимо было решиться освежать таким образом эскадру поотрядно, несмотря на то, что провизия привозилась в море; не то пришлось бы в один прекрасный день снять блокаду и вести весь флот в Гибралтар. Сделать это значило позволить Вилльнёву выйти из Кадикса, а Нельсон знал, что Англия, еще не совсем успокоенная после недавних опасений, не простила бы ему подобной ошибки.
XIV. Инструкции Нельсона и Вилльнёва эскадрам
Так как все английские силы сосредоточены были у французских и испанских портов, то 5 кораблей Лаллемана, вышедшие из Рошфора, могли действовать свободно. Отряд этот, составленный из отборных судов, пользовался обстоятельствами, и счастье ему покровительствовало. Он успел уже овладеть кораблем "Калькутта" и конвоем китобоев, и едва было не взял у Опорто корабля "Агамемнон", прежде чем сэр Ричард Стракан отряженный против него с 5 кораблями и 2 фрегатами, успел напасть на след его. Поэтому Лаллеман, только что произведенный императором в контр - адмиралы, мог внезапно войти в Кадикс, и если бы контр-адмирал Сальседо сделал то же, то силы союзного флота мгновенно бы возросли до числа 46 линейных кораблей. Предположив, что Нельсон не имел бы тогда отряда в Гибралтаре, и что сэр Ричард Стракан и контр-адмирал Найт, блокировавший Картахену, поспешат к нему присоединиться, то все еще число английских кораблей не превышало бы 40. Нельсон, желая быть заранее готовым ко всем случайностям, предположил, что все эти соединения совершились, и на этом основании - самом обширном, какое можно было себе представить, - начертал свой план действий. В инструкции, которую он по этому случаю сообщил своим капитанам, было следующее: "Я полагаю, что почти невозможно устроить флот из 40 кораблей в одну линию. В этих водах в такое время года ветры часто бывают переменчивы, погода всегда почти пасмурна; словом, если бы мы предприняли этот маневр, то тысячи непредвиденных обстоятельств могли бы угрожать нам потерей времени, что, по всей вероятности, заставило бы нас упустить случай дать решительное сражение. Вместо того, чтобы менять ордера в виду неприятеля, я хочу, чтобы наш ордер похода был в то же время и ордером баталии. Поэтому флот должен постоянно находиться в ордере двух колонн. Если флот будет состоять из 40 кораблей, то я отделю в каждую колонну по 16, а из остальных 8 двухдечных отборных ходоков составлю отдельную эскадру. Эскадра эта будет в готовности по моему сигналу поддержать ту или другую колонну, и таким образом всегда может немедленно составиться там, где нужно, линия баталии из 24 кораблей".
Разделив флот свой на две эскадры, Нельсон имел в виду дать вместе два отдельных сражения. Одно, наступательное, он предоставлял Коллингвуду; за другое - оборонительное, брался сам. С этой целью он рассчитывал прорезать линию Вилльнёва, которая, по всей вероятности, должна была растянуться на пять или на шесть миль, так, чтобы разделить ее надвое и потом, дав Коллингвуду численное превосходство над неприятелем, самому, с меньшими силами, удерживать натиск большей части неприятельского флота. Так, например, предположив, что английский флот состоит из 40 кораблей, а союзный из 46, Коллингвуд с 16 кораблями должен был атаковать 12 неприятельских, а Нельсон с остальной частью флота предоставлял себе 34. Но чтобы противиться напору этой массы сил, Нельсон не имел намерения оставаться в бездействии; напротив, он хотел устремиться на центр неприятеля и, отрезав этим движением Вилльнёва и корабли, его окружающие, от эскадры, воспрепятствовать таким образом неприятельскому адмиралу передавать свои приказания авангарду. Удержать таким маневром авангард в бездействии значило выиграть несколько драгоценных минут. Если эта часть союзного флота тотчас же не примет энергического решения, если она будет ждать сигналов главнокомандующего, чтобы вступить в дело, то корабли Коллингвуда, четвертью числа сильнейшие, чем их противники, подавят арьергард прежде, чем авангард успеет сделать хоть один выстрел. Конечно, колонна Коллингвуда не могла бы одержать подобную победу, не потеряв ни одной стеньги или рея, но такую невыгоду должен был вполне вознаградить моральный эффект победы, и 40 кораблям, чем бы ни поплатились они за первый успех, нечего было опасаться 34 кораблей, не тронутых, правда, но расстроенных нравственно поражением их товарищей.
В таком-то духе написаны были эти инструкции, столько раз истолкованные, столько раз прославленные как совершеннейшее выражение морской тактики, как военное завещание самого знаменитейшего из адмиралов Англии. Мы увидим, какие изменения произвели на месте в этом плане пылкая нетерпеливость Нельсона и всегда непредсказуемые обстоятельства морского сражения. Притом, наиболее достойны внимания в этом проекте не тактическая сторона его, а нравственная; не искусное разделение сил, задуманное Нельсоном, но благородное доверие к своим подчиненным, побудившая его к этому. Во многих местах своей инструкции он повторяет: "Как только я уведомлю командующего второй колонной о моем намерении, колонна эта предоставляется ему в полное, независимое распоряжение. Пусть он ведет атаку по своему усмотрению, пусть как хочет пользуется своими выгодами до тех пор, пока не возьмет или не уничтожит все окруженные им суда. Я сам позабочусь о том, чтобы прочие неприятельские корабли не помешали ему. Что же касается капитанов, то пусть они не тревожатся, если во время боя не заметят или не поймут сигналов их адмирала: они не сделают ошибки, если поставят корабль свой борт о борт с неприятельским".
При этих благородных словах, при этом простом и вместе глубокомысленном изложении самых высших правил морской тактики восклицания энтузиазма и восторга огласили адмиральскую каюту "Виктори", куда собраны были тогда для совета все адмиралы и капитаны эскадры. "Действие этих слов, - писал Нельсон, - можно было сравнить с электрическим потрясением". Некоторые из офицеров были тронуты до слез. Все единогласно одобрили план атаки. Его нашли новым, непредвиденным, понятным и исполнимым, и все, с первого адмирала до последнего из капитанов - говорили: неприятель погиб, если только мы его настигнем".
Союзники, со своей стороны, тоже готовились к бою. В их флоте царил та же лихорадочная деятельность, то же самоотвержение, но не та же уверенность. Гравина, совершенный во всем, даже в доброй воле, - как выражался генерал Бёрнонвилль - объявлял себя готовым, и всеми силами старался ободрить свою приунывшую эскадру, но втайне разделял основательные опасения Вилльнёва. Последний - что бы против этого ни говорили, - был все-таки самый сведущий офицер и самый искусный тактик, но только не самый твердый характер во французском флоте. Он с отчаянием в душе предугадывал намерения своего искусного противника. "Он не удовольствуется тем, - говорил он своим офицерам, - чтобы, построясь в линию баталии параллельно нам, положиться в остальном на свою артиллерию. Он будет стараться окружить наш арьергард, прорежет нашу линию, и на те из кораблей наших, которые ему удастся вырвать из ордера, устремит целые массы своих, чтобы их окружить и уничтожить". Желая противопоставить такой тактике подобную же, Вилльнёв предполагал тогда устроить в линию только то число кораблей, какое будет у англичан; остальную же часть флота вверить Гравине, и составить таким образом резерв, готовый устремиться на помощь угрожаемым кораблям.
План этот был составлен тогда еще, когда неприятель имел перед Кадиксом только 21 корабль; но по прибытии к Нельсону подкреплений он стал невыполним. Кроме того, недостаточно составлять только новые ордеры похода и баталии, подготовлять быстрые сосредоточения и неожиданные эволюции - более всего нужно иметь корабли, способные выполнять эти трудные движения. Морские эволюции, в существе своем, представляют искусство слишком замысловатое, чтобы быть по силам флоту, который еще не имел времени хорошенько оглядеться. Они требуют верного глазомера, особого чутья в управлении кораблем - качеств, которые иногда не даются и самым сведущим офицерам и которые часто утрачиваются без постоянной практики; так что офицеры, обладавшие ими вполне во время плавания, уже не находят их в прежней степени снимаясь с якоря после долгого пребывания в порте. Поэтому Вилльнёв, пугаясь сложностей, в которые могло вовлечь его испытание новой тактики, незаметно возвращался к правилам старой. Эскадра Гравины, состоявшая из 12 французских и испанских кораблей, сохраняла свое название резервной, но, в сущности, должна была составить авангард союзного флота. "Я не имею ни средств, ни времени, - говорил Вилльнёв, -следовать другой тактике с теми капитанами, каким вверены корабли соединенного флота. Я надеюсь, что все удержатся на своих местах, но уверен, что ни один не сумеет принять смелого решения".
Может статься, что действительно в этой крайности Вилльнёву оставалось использовать только то средство, которое он и использовал. Сдвоив свою линию баталии другим рядом кораблей, расположенных против интервалов этой линии, он мог затруднить огонь части своих кораблей. Разделив свои силы, он подвергался еще бoльшей опасности, потому что слабейший отряд нашелся бы принужденным, - как это уже видели в Сан-Винцентском сражении, - после первой бесплодной демонстрации к несвоевременной ретираде. Построив, напротив, свой флот в одну линию, он, правда, представлял слишком растянутый фронт, но по крайней мере, каждый корабль мог свободно действовать артиллерией и без замешательства перейти к той части линии, которой неприятель наиболее стал бы угрожать. С этой-то мыслью он принял обыкновенный ордер баталии и обратился к эскадре своей со следующими простыми и памятными словами, которые, по несчастью, заключают в себе осуждение его же собственного поведения при Абукире. "Все усилия наших кораблей должны стремиться к тому, чтобы подавать помощь наиболее терпящим кораблям и быть как можно ближе к адмиральскому кораблю, который первый подаст в этом пример. Капитаны должны гораздо более советоваться с собственным мужеством и с любовью к славе, чем с сигналами адмирала, которые тот, окруженный неприятелем, в дыму, может быть не в состоянии уже сделать. Каждый капитан, который не будет в огне, будет не на своем месте, и сигнал, сделанный с тем, чтобы его к этому понудить, будет для него бесчестным пятном".
Так готовился кровавый день Трафальгара. Питт, как мы уже сказали, возобновил прежнюю коалицию, и Наполеон снял свой лагерь с берегов океана. Франции угрожали со стороны Германии и еще более со стороны Италии. Там эрцгерцог Карл вел против Массены главную австрийскую армию. Англичане и русские должны были высадить в Таренте, в Неаполе или в Анконе, войска, собранные уже на Мальте и Корфу. В соединении с неаполитанской армией, эти войска могли сбить двадцатитысячный корпус генерала Гувиона-Сен-Сира, занимавший крепость Пескару, и северную границу Неаполитанского королевства, а потом, двинувшись через Тоскану и Парму на Генуа, внезапно появиться в тылу у Массены. Эта диверсия, предложенная венскому двору, была любимым проектом генерала Дюмурье, проектом, который он рекомендовал Нельсону, и выполнение которого жаждал принять на себя. "Мы бы осуществили таким образом, - писал он адмиралу, - те планы, которые вместе составляли в Гамбурге против ненавистного нами узурпатора". Но этот искусный план не укрылся от проницательного взора Наполеона, и между тем, как королева Неаполитанская писала Нельсону, некогда "своему избавителю", а теперь "своему герою": "Одно имя ваше оживляет каждого. Общий кризис близок. Дай Бог только, чтобы он был к нам добр". Генерал Сен-Сир получил следующие инструкции: "Овладеть Неаполем, удалить Двор, рассеять и уничтожить неаполитанскую армию прежде, чем русские и англичане успеют узнать, что военные действия начались".
Через несколько дней после отправления этих инструкций, 17 сентября 1805 г., Наполеон послал Вилльнёву повеление - со всем союзным флотом сняться с якоря, идти, во-первых, к Картахене, чтобы соединиться с контр-адмиралом Сальседо, а оттуда к Неаполю, чтобы высадить там войска, находящиеся при его эскадре, в подкрепление генералу Сен-Сиру. "Я желаю, прибавлял император, - чтобы везде, где встретите неприятеля, слабейшего силами, вы бы не медля нападали на него и имели с ним решительное дело... Вы должны помнить, что успех предприятия зависит более всего от поспешности вашего выхода из Кадикса. Мы надеемся, что вы сделаете все, что от вас зависит, чтобы поскорее это исполнить, и рекомендуем вам в этой важной экспедиции смелость и наивозможно энергичную деятельность". С Вилльнёвом император не боялся переборщить. В его глазах этот адмирал принадлежал к числу тех людей, которые нуждаются скорее в шпоре, чем в узде. Притом, предписывая Вилльнёву это пагубное движение, Наполеон был уверен, что чрезвычайное малодушие не позволит ему на это решиться, и потому секретно отправил из Парижа вице-адмирала Розили, которому приказывал, если он найдет союзный флот еще в Кадиксе, принять над ним начальство, поднять адмиральский флаг на грот-брам-стеньге корабля "Буцентавр" и отослать во Францию вице адмирала Вилльнёва, чтобы дать отчет в предшествовавшей кампании.
Адмирал Декре, искренно любивший Вилльнёва, дрожащей рукой написал это последнее приказание. Он, обладавший такой легкостью пера, таким чистым и ясным слогом, раз двадцать перемарал и перечеркнул пять или шесть последних строчек, которыми возвещал несчастному адмиралу его отрешение и намерение императора. Менее чем всякий другой, он мог надеяться, что какой-нибудь счастливый случай выручит Вилльнёва прежде получения этой депеши, потому что сам он нисколько не сомневался насчет положения соединенного флота. "Я верю, - говорил он императору, - в действительную силу кораблей Вашего Величества, и в той же степени уверен в тех кораблях Гравины, которые были уже в море; - но что касается прочих испанских кораблей, которые в первый раз выйдут из порта, дурно вооруженные, под командой неопытных капитанов, то признаюсь, я не знаю, что можно осмелиться предпринять на другой день вступления под паруса с этой многочисленной частью союзного флота".
Военный совет, созванный Вилльнёвом перед выходом из Кадикса, объявил то же мнение, что и морской министр. Адмиралы: Гравина, Алава, Эсканьйо и Сизнерос, коммодоры: Макдонель и Галиано были в этом совете представителями испанской эскадры. Со стороны французов присутствовали контр-адмиралы Дюмануар и Магон, капитаны Космао, Местраль, Вилльгри и Приньи. Они единогласно объявили, "что корабли обеих наций бoльшей частью дурно вооружены, что многие из этих кораблей не имели случая обучить экипажи свои в море, и что трехдечные корабли: "Санта - Анна", "Райо" и 74-пушечный "Сан-Жусто", вооруженные на скорую руку и только что вышедшие из гавани, хотя и могут, в крайности, сняться с якоря вместе с флотом, однако не в состоянии принести в бою ту пользу, какой можно было бы от них ожидать, если бы они были снаряжены должным образом". Такова была при всем том преданность этих великодушных людей, что несмотря на печальные предчувствия, они все преклонились, как некогда храбрые капитаны Турвилля, перед этим не допускающим возражений аргументом: "Повеление короля - атаковать". Но Турвилль имел перед неприятелем славную невыгоду малочисленности; Вилльнёв, напротив, имел в этом отношении бесплодное превосходство.
"У англичан, - говорил император, - очень поубавится спеси, когда во Франции найдется два или три адмирала, которые желают умереть". Никто более Вилльнёва не был готов на такую жертву; он был бы счастлив, если бы этой ценой мог купить надежду сохранить свой флот. "Но выйти из Кадикса, - писал он адмиралу Декре, - не имея возможности тотчас же пройти в пролив и притом с уверенностью встретить весьма превосходного неприятеля, значило бы все потерять. Я не могу думать, чтобы Его Величество захотел подвергнуть большую часть морских сил своих такому отчаянному риску, который не обещает даже славы". К несчастью и эта последняя нерешительность должна была скоро исчезнуть. Вице-адмирал Розили прибыл уже в Мадрид. В дороге у него поломалась карета, и он задержан был этим случаем до 14 октября, а между тем Вилльнёв узнал о его прибытии в Испанию{75}. Известие это поразило Вилльнёва в самое сердце. "Я бы с радостью, - писал он морскому министру, - уступил первое место адмиралу Розили, если бы только мне позволено было оставить за собой второе; но для меня невыносимо потерять всякую надежду доказать, что я достоин лучшей участи. Если ветер позволит, я завтра же выйду". В эту минуту его уведомили, что Нельсон отослал 6 кораблей в Гибралтар. Он немедленно пригласил к себе на "Буцентавр" адмирала Гравину, и после минутного с ним совещания сделал флоту сигнал: "Приготовиться к походу".
В продолжение двух месяцев с французских, а еще более с испанских кораблей дезертировало множество матросов. Некоторых из них поймали на улицах Кадикса, перед самым снятием с якоря, но большое число успело уже скрыться в окрестностях, так что к 19 числу немногие команды оказались в полном составе. Однако в 7 часов союзный флот начал сниматься; в половине девятого об этом дано было знать Нельсону, который находился тогда со своей эскадрой в 50 милях к WNW от Кадикса. Зная, что Вилльнёв будет иметь возможность от него уйти, если прежде его поспеет к проливу, он не медля взял курс в этом направлении. Большому флоту не легко выходить из Кадикса: за шесть лет до Вилльнёва адмирал Брюи употребил на это три дня. Штиль и противное течение скоро остановили движение союзной эскадры, и 19 числа не более 8 или 10 кораблей успело выйти за черту рейда. На другой день легкий ветерок от SO помог выбраться и остальным 19. Погода была превосходная, но в ночь небо заволокло тучами, и все, казалось, предвещало шторм от SW. Впрочем, довольно было нескольких часов умеренного ветра, чтобы Вилльнёву выбраться поболее на ветер от Трафальгара, а там шторм от W или SW, не только не мешал, но еще благоприятствовал бы его намерениями. В 10 часов утра последние французские и испанские корабли были уже вне кадикского рейда. Английский флот держался в виду мыса Спартель, сторожа вход в пролив. Тогда Вилльнёв, решась уже более не отступать, написал адмиралу Декре последнюю свою депешу: "Весь флот под парусами... Ветер SSW, но я полагаю, что это только утренний ветерок. Усмотрено нами 18 неприятельских судов; следовательно, по всей вероятности, жители Кадикса скоро дадут вам знать о нас... Этот выход внушен мне единственно желанием следовать намерениям Его Величества и употребить все усилия к тому, чтобы исчезло неудовольствие, возбужденное в нем происшествиями последней кампании. Если настоящая экспедиция удастся, я с радостью готов верить, что иначе и быть не могло, и что все было рассчитано как нельзя лучше, к пользе дела Его Величества".
XV. Выход соединенного флота 20 октября 1805 года
Итак, Вилльнёв снялся с якоря и шел сражаться; но шел без уверенности. Над этой храброй, преданной эскадрой витала опасность гибели; адмирал страшился этого, хотя не мог дать себе ясный отчет в своих опасениях. Конечно, немалое влияние на него имело воспоминание об Абукире; но что в его депешах всего чаще составляет предмет его жалоб? Недостаток морского навыка в офицерах и матросах, недостаток военного опыта у капитанов, недостаток слаженности при маневрировании. Без сомнения, эти жалобы были основательны и важны; однако было зло еще более существенное, зло, которое Вилльнёв никогда не старался исправить, и на которое еще в 1802 г. так ясно указал знаменитый инженер Форфе. Вот что писал он в одной брошюре, на которую в эту эпоху обратили так мало внимания: "на самом деле одна артиллерия может решить вопрос превосходства на море. Забавно слушать иногда, как часто и долго рассуждают и спорят из-за того только, чтобы определить причину превосходства англичан!.. Четырех слов довольно, чтобы ее указать... У них корабли хорошо организованы, хорошо управляются, и артиллерия их хорошо действует... У вас же - совершенно противное!.. Когда у вас будет то же, что у них, вы в состоянии будете им противиться... вы даже побьете их". Действительно, кто захочет представить себе разрушительное действие массы металла, общий вес которой часто простирается до 3000 фунтов{76}, выброшенной в пространство со скоростью 500 метров в секунду, и встречающей внезапно на пути своем проницаемую преграду, которая при ударе раздирается, и расщепляется на обломки еще более гибельные, чем сами ядра, - кто это себе представит, тот поймет всю грозную силу первых залпов линейного корабля. Вместо того, чтобы рассеивать эту неодолимую силу, как делали тогда французы{77} в надежде, что она встретит в пространстве чуть видную цель, как например, снасть или даже стеньгу, англичане лучше рассчитывали и избирали цель более приметную - батарейную полосу неприятеля; они усеивали телами убитых неприятельские палубы, между тем как французские ядра пролетали у них над головами{78}. Притом, английские канониры, лучше обученные, нежели французские, соединяли с верностью в пальбе редкую быстроту в действии орудиями. В 1805 г. не на всех кораблях, но на хороших, как например: на "Фудройане", где имел перед тем свой флаг Нельсон, на "Дреднауте", с которого только что пересел Коллингвуд, английские канониры дошли до того, что делали по выстрелу в минуту. В ту же эпоху лучшие французские канониры делали по одному выстрелу в три минуты. Этому-то тройному превосходству англичан дoлжно бы французам приписать свои неудачи с 1793 г. Этому-то "граду ядер", как выражался Нельсон, Англия обязана была владычеством над морями, и он сам обязан был победами при Абукире, а потом при Трафальгаре.
Ветер, помогший Вилльнёву и Гравине выйти из Кадикса, вдруг посвежел. При взятии рифов некоторые из испанских кораблей увалило под ветер, и, задержанная этим обстоятельством, союзная эскадра отходила от берега очень медленно{79}, а Нельсон между тем, уже извещенный своими фрегатами о движении ее, летел к ней под всеми парусами. Но вскоре за сильными порывами последовал штиль, и ночь наступила прежде, чем противники успели опознать друг друга. Тогда в разных пунктах горизонта показались огни. То были сигналы английской эскадры и ее крейсеров. Частые пушечные выстрелы, бенгальские огни, ярко блиставшие среди глубокого мрака, - все это напоминало Вилльнёву, что он тщетно будет стараться скрыть свои движения от бдительных взоров противника. К 9 часам вечера он признал необходимым устроить свою эскадру и сделал сигнал: построиться в линию баталии{80}. 21 октября 1805 г., день, плачевно памятный для французов, застал оба флота на параллели мыса Трафальгара. Нельсон в продолжении ночи расчетливо умерил быстроту своей погони и к утру удержался у Вилльнёва на ветре. На восходе солнца он дал время кораблям своей эскадры сблизиться между собой и искал глазами неприятеля. От него милях в 20 или 15, рассеянный на большом пространстве, союзный флот шел к проливу, придерживаясь берега Андалузии, еще прикрытого утренним туманом{81}.
В первый раз оба флота находились в присутствии друг друга. Немедленно общая деятельность оживила ряды их: французские и испанские корабли спешили исправить наскоро устроенную ими ночью линию баталии; английские ставили все возможные паруса и, держа лисели с обеих сторон, спускались на неприятеля. В 8 часов Вилльнёв, убедясь, что генеральное сражение неизбежно, без всякого признака слабости к этому приготовился, и опытным глазом избрал себе боевую позицию{82}. Суда его поворотили все одновременно и эскадра взяла курс к Кадиксу. Таким образом, этот порт оставался открытым для тех кораблей, которые наиболее потерпят. Потом на тот же галс была выстроена боевая линия, и в этом порядке союзный флот стал поджидать английский.
Легкий ветерок от вест-норд-веста едва наполнял верхние паруса кораблей, но, подталкиваемый длинной попутной зыбью - несомненным признаком близкого шторма - флот Нельсона и Коллингвуда приближался со скоростью 3 миль в час. Он построен был в две колонны, как предложил Нельсон. "Виктори" вел первую колонну; за ним следовали два 98-пушечные корабля "Темерер" и "Нептун", и все три составляли таким образом грозную массу, назначенную сделать первую брешь в неприятельской линии. За "Нептуном" шли 74-пушечные корабли "Конкерор" и "Левиафан", а потом 100-пушечный "Британия", под флагом контр-адмирала графа Нортеска. Отделенный от этой первой группы довольно большим интервалом, в кильватере "Британии" держался любимый корабль Нельсона "Агамемнон" под командой бывшего командира корабля "Вангард", сэра Эдуарда Берри, а за ним семидесятные корабли "Аякс", "Орион", "Минотавр" и "Спаршиэт". 64-пушечный корабль "Африка", упавший ночью под ветер, нес все возможные паруса, чтобы войти на свое место.
В голове второй колонны шел 100-пушечный корабль "Ройяль-Соверен", под флагом вице-адмирала Коллингвуда. Незадолго перед тем вышедший из дока, этот превосходный корабль сохранил все прежние свои качества и скользил по воде с легкостью фрегата. "Белльиль" и "Марс" с трудом за ним следовали. В кильватере корабля "Марс" держались "Тоннан", "Беллерофон", "Колосс", "Ахилл" и "Полифем". Немного правее "Ревендж" вел за собой "Свифтшур", "Дифайянс", "Тондерер" и "Дефенс". Два 98-пушечных корабля "Дреднаут" "Принц" держались между колоннами, но также состояли в эскадре Коллингвуда. Соединенные одной мыслью, хотя и назначенные действовать в сражении отдельно, эти две дивизии одного и того же флота, первая из 12 кораблей, вторая - из 15, разделяли благородный дух соревнования своих предводителей и пылали одинаковым рвением приблизиться к французской эскадре.
Союзный флот, состоя из 18 французских кораблей, все восьмидесятных и семидесятных, и из 15 испанских, из которых 4 100-пушечных, имел против английского флота всех кораблей на 6 более, но зато 100-пушечных на 3 менее {83}. Шесть адмиралов начальствовали его дивизиями. Флаг адмирала Вилльнёва развевался на корабле "Буцентавр", флаг адмирала Гравины на 112-пушечном корабле "Принц Астурийский". Контр-адмирал Дюмануар сидел на корабле "Формидабль", контр-адмирал Магон на корабле "Альджесирас", и наконец флаги контр-адмирала Сизнероса и вице-адмирала Алавы подняты были на двух великолепных испанских трехдечных: "Сантиссима-Тринидад", 130-пушечном и "Санта-Анна", 112-ти пушечном.
Затрудненная в своем движении штилем и зыбью, огромная армада эта, растянувшаяся тогда на протяжении 5 или 6 миль, представляла неприятелю неправильный фронт. 10 кораблей, упавших под ветер, были не на своих местах, и составляли за линией второй ряд. Авангард под начальством контр-адмирала Дюмануара состоял из кораблей: "Нептуно", "Сципион", "Интрепид", "Райо", "Формидабль", "Дюге-Труэн", "Мон-Блан", "Сан-Франциско д'Асис", "Сан-Августино" и "Герой". Три первых корабля кордебаталии держались около "Буцентавра": "Сантиссима-Тринидад" впереди, "Редутабль" в кильватере, "Нептун" под ветром, против интервала между кораблями "Редутабль" и "Буцентавр". Позади этой группы оставался огромный интервал, который следовало бы занять трем упавшим под ветер кораблям "Сан - Леандро", "Сан-Жусто" и "Индомтабль", интервал, разделявший, казалось, как будто в угоду плану атаки Нельсона, эскадру надвое, оставляя таким образом 14 кораблей со стороны Вилльнёва и 19 со стороны Гравины. В голове этой второй части линии находился корабль "Санта-Анна", а позади него лучшие три корабля французов: "Фугё", отделенный одним испанским - "Монарка" - от кораблей "Плутон" и "Альджесирас". "Эгль", "Свифтшур"{84} и "Аргонавт", отделенные от корабля "Альджесирас" испанским "Багама". За этими 9 кораблями следовал арьергард из 2 кораблей французских и пяти испанских: "Монтанец" и "Аргонавт" под ветром, "Бервик" и за ним "Сан-Жуан-Непомусено"; потом, "Ахилл", борт о борт с "Сан - Ильдефонсо", и наконец "Принц Астурийский", назначенный сначала Вилльнёвом, чтобы предводительствовать авангардом, но потом сделавшийся, вследствие движений флота в этот день, самым задним.
Союзный флот находился от Кадикса в расстоянии 25 миль. Нельсон желал прежде всего отрезать ему дорогу в этот порт; для этого ему следовало прорезать линию Вилльнёва. Подобный маневр был выполнен в сражении 1 июня лордом Гау, но с большими предосторожностями. Будучи на ветре у Вилларе-Жойеза, лорд Гау спускался на него в шахматном порядке, и притом косвенно к его линии, а не перпендикулярно. Сделав вид, что угрожает арьергарду неприятеля, он начал понемногу приводить, и тогда уже пошел к французским кораблям. В эту эпоху ни один тактик не осмелился бы маневрировать иначе, ни один офицер не решился бы оспорить мнение г-на Клака, "что флот, спускающийся на другой флот перпендикулярно направлению его линии, необходимо будет избит". Нельсон, конечно, не менее всякого другого понимал всю невыгоду подобного рода атаки; но рассчитывал на неопытность своих противников и, инстинктивно выбрав для достижения цели самый краткий, если не самый верный путь, он, не колеблясь, подставлял под огонь целой эскадры два корабля, назначенные проложить путь его флоту - свой и Коллингвуда.
Как только уверился Нельсон, что его приказания выполнены, что эскадра его выстроена в две колонны и идет под всеми парусами на французские корабли, он сошел в каюту. Там, взяв дневник свой, в который в то же утро занес последние движения своей эскадры, он стал на колени и написал следующую краткую молитву: "Да благоволит Бог Всемогущий даровать Англии, ради общего блага всей Европы, полную и славную победу. Да не позволит Он ни одной частной слабости помрачить блеск ее, и да не попустит Британский флот забыть священный долг человеколюбия! Что касается меня самого, - моя жизнь в руках Того, Кто ее даровал мне. Да благословит Он мои усилия на верную службу отечеству! Его воле предаю себя и справедливое дело, защита которого мне вверена".
Выполнив эту благочестивую обязанность, Нельсон, как нежный отец считал долгом еще одно: к духовной своей он прибавил статью, в которой завещал леди Гамильтон и дочь ее Горацию Нельсон признательности Англии{85}. Приготовясь таким образом к смерти, он вышел на верх, где ожидали его приказаний потребованные им командиры фрегатов. Подойдя к командиру фрегата "Эвриал", капитану Блэквуду, пользовавшемуся, вместе с капитаном Гарди, особенной его дружбой и доверенностью, он сказал: "Командиры наших фрегатов близко будут сегодня к неприятелю, потому что я хочу удержать их на "Виктори" как можно долее". Нельсон, если верить свидетельству капитана Блеквуда, был в эту минуту спокоен и решителен, но более серьезен и важен, чем обыкновенно. Несколько раз, замечая "бодрый вид союзного флота", он изъявлял сожаление, что этот флот повернул, и, казалось, с тайным беспокойством посматривал на горизонт, уже предвещавший бурю, и на поле битвы, перенесенное маневром Вилльнёва от входа в пролив к соседству опасных рифов Конил и Санти-Петри. Около 11 часов он пошел по батареям, где люди стояли уже по местам у орудий, поблагодарил офицеров за их распоряжения, сказал по несколько одобрительных слов каждому комендору и, укрепленный в своей уверенности видом этих мужественных лиц и этих жилистых рук, вышел опять наверх, чтобы сделать окончательный сигнал атаки Коллингвуду.
Сигнал был короток и ясен: "я имею намерение", уведомлял он телеграфом Коллингвуда : "прорезать неприятельский авангард, чтобы пресечь ему путь в Кадикс. Вы, со своей стороны, прорежьте арьергард, у двенадцатого корабля с хвоста линии". И между тем как "Рояйл-Соверен" готовился исполнить это приказание, сам Нельсон направил "Виктори" к "Сантиссима-Тринидад", одиннадцатому с головы в линии союзников. Этим двойным движением он предоставлял себе атаковать своими 12 кораблями уже не 16, как предполагал сначала, а 23 неприятельских корабля. "Мне нужно, по крайней мере, 20 кораблей из этого флота, - сказал он капитану Блеквуду в том увлечении, какое всегда овладевало им с приближением битвы, - взять или истребить менее не значило бы победить".
Очень вероятно, что, если бы Нельсон не опасался, что Вилльнёв захочет укрыться в Кадиксе, не дав ему полной победы, то он остался бы более верен своему первому плану, и не так неосторожно повел бы эту первую атаку. Еще вероятнее, что он к опасности спускаться на неприятеля по линии его траверза не прибавил бы без всякой причины опасности еще большей - атаковать его двумя колоннами; но в эту минуту пылкость его не принимала никаких советов тактики. Всякая новая эволюция была бы для него потерей времени, а в глазах его самой большой опасностью в эту минуту было упустить Вилльнёва, подобно Кальдеру. Как однако этот случай мог бы быть счастлив для французов! Прежде чем он успел ввести в дело силы, пропорциональные силам союзников, Нельсон, по-видимому, мог несомненно ожидать, что его передовые корабли будут подавлены массами союзников, как кавалеристы, которые вздумали бы, атакуя каре, врубаться в него не соединенно, а порознь, один за другим{86}.
Между тем флоты сближались: несколько миль их разделяло. Нельсон стоял на юте "Виктори"; он только что сделал своей эскадре сигнал: приготовиться стать к вечеру на якорь. "Как вы думаете, - сказал он потом капитану Блеквуду, - не нужно ли нам сделать еще один сигнал?" Потом, подумав несколько минут, он подозвал одного из своих флаг-офицеров: "Мистер Паско, сказал он ему, - сделайте эскадре сигнал: Англия надеется, что каждый исполнит свой долг"{87}. Всем известно, с каким энтузиазмом приняты были эти бессмертные слова, и какое рвение, какую новую силу они возбудили в рядах английского флота. "Теперь, - сказал Нельсон, - я не могу сделать более. Будем надеяться на Высшего Властителя судеб мира и на справедливость нашего дела". Тогда капитан Блеквуд, устрашась опасности, какой подвергался Нельсон, и полагая, что замечает в нем грустное предчувствие, осмелился просить его от имени всех, чтобы он перенес свой флаг на "Эвриал", или, по крайней мере, предоставил другому кораблю пост, избранный им для "Виктори". "Нет, Блеквуд, - отвечал адмирал, - в подобных случаях начальник должен подавать пример". Потом однако, делая вид, будто склоняется на просьбы окружавших его, он позволил сделать сигнал кораблям "Темерер", "Нептун" и "Левиафан", чтобы они стали в голове линии; но вслед за тем приказал прибавить на "Виктори" парусов, и выполнение сигнала стало невозможным.
В ту минуту, когда этот последний маневр обнаруживал возрастающее нетерпение главнокомандующего, на "Ройяль-Соверен", ничто не показывало, что этому примеру хотят последовать. Превосходный корабль этот, ходкость которого составляла в эту минуту предмет зависти Нельсона, убавив парусов, поджидал отставшие от него корабли. Несмотря однако на эту видимую осторожность, Коллингвуд принял свои меры, чтобы удержать за собою честь нанести неприятелю первые удары. Только что "Белльиль" и "Марс" приблизились, как по знаку Коллингвуда, знаку, нетерпеливо ожидаемому, "Ройяль-Соверен" в свою очередь взмахнул крылами, и оставив далеко за собой свою колонну, казалось, один устремился на союзный флот.
XVI. Трафальгарское сражение 21 октября 1805 года
Был полдень. Англичане подняли белый флаг Св. Георгия. При повторенных кликах: "да здравствует Император!" трехцветный флаг взвился над кормами французских кораблей. В то же время испанцы, под флагом обеих Кастилий, подняли длинный деревянный крест. Вилльнёв подает сигнал к бою, и корабль "Фугё" посылает первое ядро в "Ройяль-Соверен"; батальный огонь сопровождает этот выстрел, но английский корабль молчит. "Ройяль-Соверен" находится в одной миле впереди "Белльиля" и почти на траверзе "Виктори", в расстоянии от него около двух миль. Без повреждений, среди этого дурно направленного огня, он идет к кораблю "Санта - Анна" (план № 7), ни на одно мгновение не уклоняясь от своего пути, молчаливый, бесстрашный, будто охраняемый какой-то невидимой силой. Несколько ядер, попавших в корпус судна, не причинили вреда команде, которой приказано было лечь у пушек в батареях, а снаряды, пролетающие между рангоутом, оборвали только несколько неважных снастей. Выдерживая в продолжение десяти минут огонь соединенного флота, и готовясь врезаться во французский арьергард, Коллингвуд обратился к своему флаг-капитану: "Ротерам! Чего бы не дал Нельсон, чтобы быть на нашем месте!" "Смотрите, - восклицал в то же время Нельсон, - как благородно Коллингвуд ведет в дело свою эскадру!" И точно, Коллингвуд указал путь английскому флоту и пожал первые лавры этого дня.
Тщетно "Фугё" старается удержать его: тройной ряд орудий, унизывающих бока "Ройяль-Соверена" извергает поток дыма и чугуна; каждое орудие, заряженное двойным или тройным снарядом, направлено в корму "Санта-Анны": 150 ядер пронизывают корабль от штевня до штевня, и на пути своем кладут на месте 400 человек убитыми и ранеными. Тогда "Ройяль-Соверен" приводит к ветру рядом с испанским вице-адмиралом и сражается с ним, почти касаясь реями. Вскоре однако он видит новых врагов. "Сан-Леандро", "Сан-Жусто" и "Индомтабль" спешат окружить его; "Фугё" бьет его диагонально. Паруса "Ройяль-Соверена" уже висят клочьями; но среди этого вихря ядер, которые видели сталкивавшимися в воздухе{88}, он не перестает поражать противника, которого себе избрал. Огонь испанского корабля начинает утихать, и беспокойный взор Нельсона может еще распознать флаг Коллингвуда над облаком дыма, покрывающим эту геройскую группу.
Но ветер уже изменил английскому флоту. Пока Коллингвуд один среди соединенной эскадры удерживает атакующие его корабли, "Виктори", имея не более полутора узла ходу, медленно приближается к кораблям "Сантисима-Тринидад" и "Буцентавр". Наконец, в двадцать минут первого, он подходит на пушечный выстрел к французской эскадре. Первое ядро, пущенное "Буцентавром", не долетает до "Виктори"; второе ложится вдоль борта, третье пролетает над сетками. Еще ядро, более счастливое, попадает в грот-брам-стеньгу. Нельсон призывает к себе капитана Блеквуда. "Поезжайте на ваш фрегат, - говорит он ему, - и напомните всем нашим капитанам, что я надеюсь на их содействие. Если назначенный ордер удержит их слишком долго вне выстрелов, пусть они не задумываются изменить его по произволу. Лучший способ атаки - тот, который скорее поставит их борт о борт с неприятельским кораблем". Говоря таким образом, он проводил до конца юта командира фрегата "Эвриал". Блеквуд взял за руку адмирала и дрожащим голосом изъявил свою надежду видеть его вскоре обладателем 20 французских и испанских кораблей. "Благослови вас Господь, Блеквуд, - отвечает Нельсон, - но в этом мире нам не суждено более свидеться".
Грозное молчание следует за последним выстрелом "Буцентавра"; оно продолжается не более двух минут. Канониры проверяют свои прицелы, и вдруг, как бы по мгновенному знаку, 6 или 7 кораблей, окружающие Вилльнёва, открывают вместе огонь по "Виктори". Боковая качка, давая кораблям неправильное движение, увеличивает неверность французских выстрелов. Часть снарядов не достигает корабля; остальные пролетают над ним, или теряются в его рангоуте. "Виктори", без повреждений, подошел уже почти на 2,5 кабельтова{89} к "Буцентавру". В эту минуту одно ядро попадает в его крюйс-стеньгу, другое разбивает штурвал; цепное ядро поражает на юте 8 морских солдат, потому что Нельсон не принял предосторожностей, как Коллингвуд и, вместо того, чтобы приказать экипажу лежать на палубе, позволил ему стоять. Новое ядро пролетает между Нельсоном и капитаном Гарди. "Дело жаркое, - говорит Нельсон с улыбкой, - слишком жаркое, чтобы ему долго тянуться". Уже сорок минут{90}. "Виктори" выдерживает огонь целой эскадры, и этот корабль, который при более верной пальбе французов ничто в мире не могло бы спасти, имеет покуда только 50 человек убитыми и ранеными{91}. 200 орудий громят его и не могут удержать. Величаво приподнимаясь на волнах зыби, толкающих его к французской линии, он медленно подходит к кораблю Вилльнёва. Но при его приближении линия плотно смыкается: "Редутабль" уже несколько раз касался своим утлегарем гака-борта "Буцентавра", впереди которого "Сантиссима - Тринидад" лежит в дрейфе; близко под ветром у него держится "Нептун"; - абордаж кажется неизбежным. Вилльнёв берет штандарт своего корабля и показывает его стоящим вблизи матросам: "Друзья мои, говорит он, я брошу его на неприятельский корабль. Мы возьмем его обратно или умрем". На эти благородные восклицания матросы отвечают громкими криками. Полный уверенности в успехе рукопашного боя, Вилльнёв, пользуясь минутой, пока дым не скрыл еще "Буцентавр" от эскадры, делает последний сигнал своим кораблям. "Всякий не сражающийся корабль, - говорит он, находится не на своем месте и должен занять такую позицию, которая скорее введет его в дело". Роль адмирала теперь для него кончена - ему остается еще показать, что он храбрейший из капитанов.