При виде стольких жертв английские лекари, подавая им наскоро недостаточную помощь, начинают сомневаться в успехе сражения. Священник с ужасом и отвращением бежит от этого страшного места, от этой бойни, как он еще много лет спустя называл это мрачное, душное и облитое кровью пространство. Он выскакивает на шканцы, и среди дыма и общей суматохи видит Нельсона и капитана Гарди, прохаживающихся на юте. Невдалеке от них несколько человек бегло перестреливаются с марсами французского корабля. Вдруг адмирал покачнулся и упал на палубу. Пуля с крюйселя "Редутабля" ударила адмирала в левое плечо, пробила эполет, и пройдя в грудь, остановилась у позвоночника. Священник спешит к нему, но его опередили один сержант и двое из рулевых. Они поднимают адмирала, обагренного кровью, которой облита палуба. Гарди, не слыхавший его падения, оборачивается в эту минуту и, испуганный, бледнее самого Нельсона, говорит ему: "Надеюсь, Милорд, что вы ранены неопасно?" "Для меня все кончено, Гарди " - отвечает адмирал. "Наконец им удалось! Мне раздробило хребет". Матросы, поднявшие Нельсона, берут его на руки и кладут на кубрике, среди кучи раненых.
В четверть второго, в ту минуту, когда Нельсон ранен, еще только 5 английских кораблей при помощи легкого ветерка, почти совсем неслышного из-за канонады, успели вступить в бой. В арьергарде "Ройяль-Соверен" сражался один в продолжении 15 минут. Следовавший за ним корабль "Белльиль" прорезал линию в 1.30 под кормой "Санта-Анны"; но, избитый продольными выстрелами, потеряв от огня "Фугё" бизань - мачту, был также окружен неприятельскими кораблями. Вскоре, однако, английские корабли прибывают сюда толпой; "Марс" атакует корабль "Плутон", "Тоннан"- "Альджесирас", "Беллерофон", "Колосс" и "Ахилл" прорезают линию; 98-пушечный "Дреднаут", 64-пушечный "Полифем" издали следуют за ними под всеми парусами; "Ревендж", "Свифтшур", "Дифайянс", "Тондерер" и "Дефенс" отделяются вправо, чтобы обойти арьергард и поставить его в два огня. В этой части линии сражение стало уже общим, а в авангарде и в кордебаталии битва еще частная. И точно, Дюмануар с своими 10 кораблями составляет здесь резерв, на который англичане и не думают нападать. "Буцентавр" и "Сантисима-Триндад" издали бьют корабли "Темерер", "Нептун" и "Левиафан", идущие на них с попутным ветром. "Редутабль", сражаясь один на один с "Виктори", нападает на него с новой силой (план № 8).
Шканцы "Виктори" опустели. С крюйселя "Редутабля" уведомляют об этом капитана Люка и он тотчас же вызывает свои абордажные партии. Мгновенно шканцы французского корабля покрываются вооруженными людьми, которые вскакивают на ют, на сетки и на ванты. На "Виктори" канониры бросают свои орудия, чтобы отразить это нападение. Встреченные гранатами и сильным ружейным огнем, они в беспорядке отступают в батарею. Но "Виктори" защищен еще собственной величиной, и французские матросы употребляют тщетные усилия, чтобы взобраться на его высокие стены. Капитан Люка приказывает обрубить борг грота-реи; он хочет положить рей мостом между обоими кораблями. В эту минуту гардемарин Ион и четверо матросов с помощью якоря лежащего на русленях, успевают взобраться на шканцы "Виктори"; они указывают путь своим товарищам; наскоро выстраиваются абордажные партии, старший офицер "Редутабля", лейтенант Дюпоте, принимает над ними начальство, и увлекает их своей бешеной храбростью. Еще несколько минут - и "Виктори" во власти французов!.. Но в это мгновение град ядер и картечи очищает шканцы "Редутабля". "Темперер", прорезав линию, подошел под нос этого корабля; первый залп его положил на месте около 200 человек. Придя потом на траверз французского корабля, "Темперер" не перестает громить его своей артиллерией. Заключенный между двумя трехдечными кораблями, "Редутабль" борется еще несколько времени; орудия его подбиты, корма страшно исковеркана, грот-мачта сбита, руслени горят, а капитан Люка все еще не сдается. Но вот "Нептун" и "Левиафан" в свою очередь прорезывают линию, и сопротивление делается невозможным. В пятьдесят пять минут второго часа капитан Люка уступает неприятелю корабль, совсем избитый ядрами, и остатки экипажа, уменьшившегося на 552 человека. "Храбрый Нельсон пал в борьбе с неприятелем, вполне достойным его мужества"{93} "Виктори", "Редутабль" и "Темерер" сцепились своими мачтами, упавшими с одного корабля на другой, и их вместе валит к арьергарду. Приблизясь на расстояние полукабельтова к "Фугё", "Темерер" открывает по нему огонь с правого борта. Несмотря на двойную борьбу против кораблей "Ройяль-Соверен" и "Белльиль", "Фугё", достойный соревнователь "Редутабля" не колеблется абордировать "Темерер". Смертельно раненый, бесстрашный капитан Бодуэн, этот скромный герой, которого имя забыто во Франции, и которому Англия дала бы могилу в Вестминстере, Бодуэн с юта, где он пал, ободряет еще свой экипаж; но напрасно силится он удержать жизнь, готовую его оставить". Он умирает счастливый тем, что не увидит своего корабля во власти неприятеля. Этот новый бой слишком неровен; Базен, капитан фрегата, старший офицер на "Фугё", ранен, а из команды уже выбыло 400 человек. Англичане вскакивают на его грот-ванты, овладевают шканцами, и сами спускают флаг французского корабля.
В ту минуту, как "Фугё" и "Редутабль" уступают усилиям двух английских трехдечных кораблей, "Санта-Анна", уже полчаса назад лишившийся мачт, спускает флаг перед кораблем Коллингвуда. Это была первая победа в арьергарде. Англичане встретили в этой части линии неожиданно сильное сопротивление. Оставшись один между французскими кораблями, "Белльиль" (план № 9), отразив нападение "Фугё", выдерживает уже около часу огонь кораблей "Ахилл", "Эгль" и "Нептун". Потеряв все три мачты и как бы погребенный под грудой парусов и снастей, он держит еще свой флаг на остатке бизань-мачты и выдерживает французские выстрелы, не имея уже сил отвечать на них. Но вскоре помощь является к нему отовсюду: "Полифем" становится между ним и "Нептуном", "Дифайянс" заслоняет его от "Эгля", "Свифтшур" приветствует его троекратным ура, и атакует "Ахилл".
На ветре у этих кораблей завязалась страшная борьба между кораблями "Марс" и "Плутон", "Тоннан" и "Альджесирас". Капитан корабля "Марс" убит ядром, и "Плутон" готовится уже к абордажу, но появление новой группы англичан заставляет его отступить.
"Альджесирас", абордированный кораблем "Тоннан", показывает себя достойным своей высокой репутации, но положение "Тоннана" дает англичанам слишком большое превосходство. Врезавшись бушпритом в ванты английского корабля, "Альджесирас" не может употребить в дело свою артиллерию, между тем как сам выдерживает беглый продольный огонь. Желая лично вести своих матросов на шканцы английского корабля, контр-адмирал Магон собирает их под этим губительным огнем и сражается впереди всех. Уже раненый в руку и в ногу, он еще не хочет оставить своего места, но, наконец, уступает просьбам офицеров. Два матроса спешат увести его, и в эту минуту картечь поражает его в грудь. Он падает в то мгновение, когда подбитая фок-мачта рушится. Почти в то же время в угольной яме открывается пожар; обломки грот - и бизань-мачт покрывают палубу. Капитан Летурнёр и лейтенант Плассан тяжело ранены. Ботрель де Ла Бретонньер{94}, молодой человек, пощаженный смертью, которому судьба готовила в будущем битвы более удачные, поддерживает еще несколько времени эту геройскую оборону. Но английские матросы наводняют шканцы "Альджесираса". В минуту смятения, произведенного падением всех трех мачт, они овладевают кораблем.
Невдалеке от "Альджесираса" 4 французские корабля: "Эгль", "Свифтшур", "Бервик" и "Ахилл", поддерживают битву с тем же мужеством. Сражавшись около часу рей об рей с "Беллерофоном", и принужденный против воли разлучиться с противником, жестоко потерпевшим от его ружейного огня, "Эгль" обращается на "Белльиль". Наконец, потеряв своего командира, храброго капитана Гурежа, он в 4.30 принужден уступить соединенным усилиям кораблей "Ревендж" и "Дифайянс". "Свифтшур" потерял 250 человек; лейтенант Он, неустрашимый офицер, управлявший парусами под надзором капитана Вилльмандрена, убит на своем посту. Это уже третий офицер, павший под огнем неприятеля. Наконец, "Свифтшур" спускает флаг перед кораблями "Беллерофон" и "Колосс". "Бервик", под командой капитана Кама, дерется поочередно с кораблями "Дифайянс" и "Ахилл". Мачты его сбиты, 50 трупов лежат в его батареях, 200 раненых загромоздили его кубрик, и наконец капитан Кама убит; следующий по старшинству лейтенант Гишар переживает его только на несколько минут. Тогда "Бервик" сдается во власть англичан.
"Ахилл" одним из первых напал на "Белльиль", но вскоре был, в свою очередь, окружен. "Полифем", отделавшийся от корабля "Нептун", удалившегося к концу арьергарда, "Свифтшур" и 98-пушечный "Принц" поражают его батальным огнем своих батарей. Капитан Дениепор, уже раненый в ногу, убит на своем посту, которого не хотел оставить; фок-мачта, вполовину объятая пламенем, открывшимся на марсе, скоро сбита неприятельскими ядрами: она падает, и покрывает палубу своей пламенеющей массой. "Ахилл" горит и не видит вокруг себя ни одного союзного корабля; бoльшая часть его офицеров ранена или убита, и мичман занимает место капитана Дениепора. Кошар, единственный уцелевший из офицеров, сражается без надежды, но все-таки сражается. Опасение взрыва заставляет англичан удалиться, и "Ахиллу" остается только бороться с пламенем. Напрасно он бьется в этой мучительной агонии. В 5.30 этот славный корабль, не спустивший своего флага, взлетает на воздух с частью своего экипажа.
Задолго еще до этого страшного эпизода, в арьергарде царствовал уже совершенный беспорядок: прорезанная во всех пунктах эта часть линии была ни что иное, как беспорядочная груда кораблей, окруженных отовсюду и готовых уступить превосходству сил. "Монарка", избитый прежде кораблем "Тоннан", спускает флаг под огнем "Беллерофона"; "Багама" сдается "Колоссу"; "Аргонавт", уничтоженный первыми залпами "Ахилла", сдается новым врагам, его окружившим; "Сан-Жуан - Непомусено" взят кораблем "Дреднаут". 7 французских и 5 испанских кораблей уже сдались, но 10 кораблей английских дорого купили этот первый успех: на "Виктори" 159 человек раненых и убитых, на "Ройяль-Соверене" 141, на "Темерере" 123. "Марс" и "Колосс" понесли потери не менее значительные: первый из этих кораблей, сражаясь с "Плутоном", потерял 98 человек; второй, сражаясь по очереди с "Аргонавтом"{95} под командой капитана Эпрона, с "Багама" и "Свифтшур", потерял 200. Победа над "Альджесирасом" стоила кораблю "Тоннан" 76 человек. "Беллерофон", во время абордажа с "Эглем", потерял 150 человек и капитана, получившего смертельную рану. "Белльиль", лишившийся всех мачт, пострадал однако менее "Беллерофона" и "Колосса"; число убитых и раненых у него доходило до 126 человек, у "Ахилла" - до 72, у "Дифайянс" - до 70, а у "Ревенджа" - до 79-ти. Вот те из английских кораблей, которые вынесли на себе всю тяжесть битвы. Бoльшей частью они, с обитым рангоутом, плавают среди побежденных, - бессильные, чуть дышащие массы, неспособные возобновить сражение. Но в это время грозный резерв обходит поле сражения и собирает плоды их победы. В одной колонне Коллингвуда, потерпевшей более, чем колонна Нельсона, резерв состоит из 6 кораблей, почти нетронутых; в числе их два трехдечных - "Дреднаут", потерявший только 33 человека, "Принц", не потерявший ни одного, - 3 корабля 74-пушечные и один 64-пушечный. К концу дела "Дифайянс" имеет 36 человек раненых и убитых, "Тондерер" - 16, "Свифтшур" - 17, "Полифем" - 6. Корабли эти, пришедшие на место сражения тремя часами позже "Ройяль-Соверена" и "Белльиля", подают на всех пунктах арьергарда такую помощь, которой сопротивляться невозможно.
Последняя группа французских и испанских кораблей окружает адмирала Гравину. Поддерживаемый кораблем "Сан-Ильдефонсо", "Принц Астурийский" уже сражался с кораблями "Дифайянс" и "Ревендж". "Дреднаут", "Полифем" и "Тондерер" также спешат его атаковать; "Плутон" и "Нептун" идут к нему на помощь. Гравина ранен; "Сан-Ильдефонсо" спускает флаг перед корабле "Дефенс". Тогда "Принц Астурийский" выходит из линии и на грот-мачте поднимает сигнал: приблизиться к адмиралу. Фрегат "Фемида", под командой капитана Жюгана, под выстрелами неприятеля берет адмиральский корабль на буксир, и уводит его к Кадиксу. "Плутон" и "Нептун" с сожалением повинуются сигналу и, соединясь с кораблями "Аргонавт", "Индомтабль", "Сан-Леандро", "Сан-Жусто" и "Монтанец" тоже удаляются с места битвы.
Колонна Коллингвуда сделала свое дело: из 20 кораблей, с которыми она сражалась, только 10 сильно ей сопротивлялись; некоторые стреляли по ней на слишком дальнем расстоянии, другие уступили слишком рано; только 8 кораблей избегают ее преследования. Левое крыло соединенного флота или рассеяно, или уничтожено, но правое еще может сражаться. Там, как мы уже сказали, Дюмануар имеет еще 10 нетронутых кораблей, а в одной миле от этого грозного резерва, "Буцентавр" и "Сантиссима-Тринидад" геройски делят между собой одинаковую опасность и отражают одни и те же атаки. 98-пушечный корабль "Нептун", 74-пушечные "Левиафан" и "Конкерор" и 64-пушечный "Африка" окружают эти два корабля. Спокойный и покорный судьбе среди ужасного несчастья, которое он предвидел, Вилльнёв удивляется, однако, почему Дюмануар так долго медлит идти к нему на помощь. С самого начала сражения авангард не имел никаких противников, кроме слабого 64-пушечного корабля "Африка", который, ночью разлучась с английской эскадрой, должен был, чтобы добраться до корабля контр-адмирала Сизнероса, пройти в расстоянии пушечного выстрела вдоль всей дивизии контр-адмирала Дюмануара. Пока у Вилльнёва остается еще одна мачта для поднятия сигналов, он не перестает приказывать авангарду поворотить всем вдруг через фордевинд. Дюмануар репетует сигнал. Если бы маневр этот не откладывался так долго, то он мог бы еще изменить ход сражения; но время прошло, и огонь "Буцентавра" и "Сантиссима-Тринидад" уже начинает слабеть. Вскоре их мачты, подобно вековым деревьям, рубленным у основания, шатаются и падают. Несчастное следствие минутной нерешительности! Свидетель предсмертных судорог этих благородных кораблей, Дюмануар с беспокойством следит за последними минутами их существования. Он не сомневается, что теперь авангард подоспеет слишком поздно. Слабость ветра замедляет его маневр, и эволюция кончается около трех часов. Тогда 10 кораблей, составляющих авангард, разделяются на два отряда: "Сципион", "Дюге-Труэн", "Мон-Блан" и "Нептун" идут в кильватер корабля "Формидабль", и стараются пройти на ветре у линии; "Сан-Франциско д'Асис", "Сан-Августино" (100-пушечный), "Райо", "Герой" и "Интрепид" держат прямо на "Буцентавр". Эти 5 кораблей, чтобы в дело, выбрали путь короче того, который им указывает "Формидабль"; но не все они поддерживают до конца это благородное стремление. На месте битвы вместо изнуренных противников их встречают свежие корабли: 100-пушечный - "Британия", 74-пушечные "Аякс" и "Орион", и 64-пушечный "Агамемнон" имели время подойти. Видя это, "Райо" и "Сан-Франциско", выдержав в продолжение нескольких минут огонь "Британии", спешат ретироваться, и соединяются с отрядом адмирала Гравины. "Герой", шедший впереди их, продолжает свой путь. Завязывается неровный бой: капитан Пулен убит при начале дела, и корабль, не оживляемый более его присутствием, потеряв 34 человека, с трудом избегает плена. "Сан-Августино", поражаемый несколькими английскими кораблями, взят на абордаж кораблем "Левиафан". В то же время "Буцентавр" и "Сантиссимо-Тринидад", лишенные всех мачт, не могут более сопротивляться. Вилльнёв ищет шлюпку, которая могла бы перевезти его на другой корабль. "Буцентавр" исполнил свою обязанность, - говорит он, моя еще не кончена". Но ядра, пощадившие Вилльнёва, лишили его возможности выполнить это последнее внушенное его мужеством: на "Буцентавре" нет места, которое бы не было пробито неприятельскими ядрами, нет ни одной шлюпки, которая бы уцелела. Пушки сбиты или загромождены обломками рангоута; 209 человек мертвых, раненых и умирающих лежат в батареях и на кубрике. Вилльнёв покоряется судьбе и сдается кораблю "Конкерор". Шлюпка этого корабля с четырьмя матросами пробирается между обломками, плавающими вокруг "Буцентавра", и под градом снарядов, свистящих еще на месте битвы, Атчерлей, капитан морских солдат на корабле "Конкерор", успевает перевезти на корабль "Марс" главнокомандующего французско-испанским флотом.
Со своего смертного одра Нельсон слышит восклицания, которыми экипаж "Виктори" приветствует взятие "Буцентавра". Он просит, чтобы позвали капитана Гарди. "Гарди, - говорит он, вопрошая его взором, - как идет сражение?.. Победа за нами?" - "Без всякого сомнения, Милорд, - отвечает Гарди, - мы уже овладели 12 или 14 неприятельскими кораблями но 5 кораблей авангарда поворотили, и кажется, намерены напасть на "Виктори". Я собрал около нас 2 или 3 еще не тронутых корабля, и мы готовим им хорошую встречу". - "Надеюсь, Гарди, - прибавил адмирал, - что из наших кораблей ни один не спустил флага?.." Гарди спешит его успокоить. "Будьте уверены, Милорд, - говорит он, - с этой стороны нечего опасаться". Тогда Нельсон привлекает ближе к себе командира "Виктори". "Гарди, - шепчет он ему на ухо, - я уже мертвец... еще несколько минут, и все будет кончено. Подойди поближе... Послушай, Гарди... когда меня не станет, обрежь у меня клок волос, и передай его моей леди Гамильтон... да не бросай в море мое бедное тело". Гарди с чувством пожимает руку адмирала и спешит на верх.
Дюмануар пришел, наконец, на траверз "Виктори"; он находит "Буцентавр" и "Сантиссима-Тринидад" взятыми, и около этих двух кораблей целую английскую эскадру: "Спаршиэт" и "Минотавр", не сделавшие еще ни одного выстрела, "Агамемнон", "Британия", "Орион", "Аякс" и "Конкерор", которые почти еще не сражались. В арьергарде 6 других английских кораблей построились в линию, чтобы прикрыть свои призы. "Виктори" и "Темперер", пользуясь этой критической минутой, отцепились от "Фугё" и "Редутабля", и успели, наконец, высвободить свои батареи. "Нападение на неприятеля в такую минуту было бы делом отчаяния, которое послужило бы только к увеличению наших потерь". Так через несколько дней писал Дюмануар к министру; - но здесь надобно заметить, что это нападение спасло бы репутацию начальника авангарда. Авангард, однако, отступает не без боя. Рангоут корабля "Формидабль" обит, паруса висят лохмотьями, 65 человек на нем ранено или убито, и в трюме около четырех футов воды. "Дюге-Труэн", "Мон-Блан" и "Сципион" почти так же пострадали от огня английской эскадры. "Нептун" отстал и отрезан кораблями "Спаршиэт" и "Минотавр". Капитан Вальдес, командующий им, сражается более часа и сдается не прежде, как потеряв все мачты. Мужественные союзники и скорее великодушные жертвы, нежели полезные помощники в деле, для них чуждом, испанские офицеры, большей частью, благородно искупили слабость некоторых из своих товарищей. Нужно бы желать, чтобы силы их соответствовали их личному мужеству, и чтобы корабли Карла IV были достойны своих капитанов. Под ветром у линии французский корабль "Интрепид" занимает еще некоторое время английские корабли. Капитан Инферне забывает, что на этой печальной арене, где не развевается уже ни один дружеский флаг, он один только продолжает сопротивление, уже бесплодное. Он отражает корабли "Левиафан" и "Африка", выдерживает огонь кораблей "Агамемнона" и "Аякса", сражается с "Орионом" борт о борт и, лишившись всех мачт, потеряв 306 человек убитыми и ранеными, спускает флаг под залпами корабля "Конкерор".
Победа английского флота полная, решительная. Гарди, освободившись от всех опасностей, хочет лично уверить в этом адмирала. Еще раз, сквозь окровавленную толпу раненых, он пробирается к ложу Нельсона. Среди этой жаркой и удушливой атмосферы герой лежал, тревожимый последней заботой. Уже холодный пот выступал на его челе, члены его уже хладели, и он, казалось, удерживал последнее дыхание на губах своих затем только, чтобы унести с собой в могилу отраду нового торжества. Рассказом о славном окончании великой битвы, Гарди кладет предел ужасным мучениям и тихо развязывает крылья этой энергической душе. Нельсон отдает ему еще несколько приказаний, шепчет прерывающимся голосом еще несколько слов, потом, последним усилием приподнявшись: "Благодарение Богу", говорит он - "я исполнил мой долг!" и, упавши снова на постель, через четверть часа отдает душу Богу спокойно, без потрясений, без конвульсий.
Весть об этом доходит до Коллингвуда и среди торжества победы поражает его глубокой скорбью; но важность обстоятельств не дозволяет ему вполне предаться горю. Из 33 французских и испанских кораблей, еще утром так гордо предлагавших бой английскому флоту, 11 уходят к Кадиксу, 4 удаляются за контр-адмиралом Дюмануаром, 18 взяты, пробитые ядрами и покрытые славой. Корабли, защищавшиеся подобным образом, были бесспорно славным призом, но призом, который ежеминутно готов был ускользнуть из под ног победителей. "Ахилл" уже пошел ко дну; "Редутабль" едва держался на воде. На 8 кораблях вовсе не было мачт, 8 других потеряли половину рангоута. В английской эскадре пострадали более прочих "Ройяль-Соверен", "Темерер", "Белльиль", "Тоннан", "Колосс", "Беллерофон", "Марс" и "Африка"; они с трудом могли двигаться. 6 кораблей потеряли реи или стеньги; паруса у большей части в лохмотьях. Мыс Трафальгар, именем которого назван этот великий день, находился в 8 или 9 милях под ветром у флота; опасные берега Андалузии были не далее четырех или пяти миль, и зыбью, еще более нежели ветром, несло к берегу пострадавшие корабли. "Ройяль-Соверен", с которого Коллингвуд пересел на "Эвриал", достал лотом глубину на 13 саженях. Коллингвуду предстояла новая победа: нужно было с 14 кораблями и 4 фрегатами, способными еще управляться, вывести из опасного положения 17 или 18 кораблей, которые без посторонней помощи решительно не могли бы спастись.
Нельсон, предвидевший это неизбежное следствие решительной битвы, объявил еще перед началом сражения намерение свое переждать на якоре собиравшуюся непогоду; на смертном одре он еще раз напомнил капитану Гарди о необходимости стать на якорь тотчас после битвы. Но бросить якорь в такую минуту значило оставить каждое судно на собственный произвол, а корабли, более всех пострадавшие, лишенные возможности держаться под парусами, были также лишены средств отстаиваться на якоре. Ядра не пощадили ничего: сломав мачты и реи, они перебили также канаты в палубах, и разбили якоря на крамбалях и русленях. Из всего флота, только "Свифтшур", "Сан-Жуан Непомусено", "Сан-Ильдефонсо" и "Багама" имели возможность стать на якорь у мыса Трафальгара. Они были единственными трофеями, которые англичанам удалось привести в Гибралтар. В полночь буря разразилась со всей жестокостью. Если бы ветер не перешел вдруг от веста к зюйд-зюйд-весту, и этим самым не удалил эскадры от берегов, то нет сомнения, что все искусство Коллингвуда не спасло бы ни один из пострадавших кораблей. Коллингвуд воспользовался этой минутой, чтобы поворотить; но нужно было употребить огромные усилия, усилия, которых едва можно было ожидать даже от этих старых крейсеров, сформировавшихся в школе Нельсона и Джервиса, для того, чтобы увести в море избитые корабли, превышавшие числом эскадру, которая около них хлопотала. Черед 24 часа после победы английский флот лишился уже 5 захваченных им кораблей. "Редутабль" пошел ко дну под кормой у буксировавшего его корабля "Свифтшур". "Фугё" разбился у берега близ Санти-Петри; "Эгль", брошенный конвоировавшими его кораблями, "Буцентавр" и "Альджесирас", отбитые у англичан остатками своих геройских команд, старались добраться до Кадикса.
Едва буря стала утихать, как Коллингвуд должен бы остерегаться новых бед. 23 октября капитан Космао, движимый предприимчивостью, выказывавшей всю твердость его характера, осмелился выйти в море и еще раз состязаться с английской эскадрой. Еще не успело изгладиться впечатление такого огромного бедствия, а "Плутон", у которого вода прибывала по 3 фута в час, с экипажем в 400 человек и с 9 побитыми орудиями, в сопровождении 2 французских и 2 испанских кораблей, 5 фрегатов и 2 бригов, пошел навстречу английским кораблям, буксировавшим "Нептун" и "Санта-Анну", и принудил их оставить добычу. Французские фрегаты привели оба этих испанских корабля в порт. Опасаясь новых нападений, Коллингвуд решился сжечь "Интрепид" и "Сан-Августино" и пустить ко дну "Сантиссима-Тринидад" и "Аргонавт". "Монарка" и "Бервик", которые он надеялся спасти, погибли у Сан - Лукара. Но буря, лишившая англичан этих драгоценных залогов их победы, причинила не менее чувствительную потерю и остаткам французско-испанской эскадры. При входе в Кадикс "Буцентавр" разбился на рифе, называемом Пуэркас, "Эгль" погиб у Пуэрто-Реаль, "Индомтабль", стоявший на якоре в Кадиксе, и принявший к себе команду корабля "Буцентавра", попал, в свою очередь, на гряду, окружающую город Роту; "Сан-Франциско д'Асис" погиб на каменьях близ форта Св. Екатерины, "Райо" - при устье Гвадалквивира. Судьба, казалось, до конца преследовала несчастные корабли Вилльнёва и Гравины, потому что 4 корабля Дюмануара, встретясь с 4 кораблями и 4 фрегатами сэра Ричарда Стракана, были взяты 5 ноября близ мыса Ортегаль, после геройского сопротивления. 25 октября вице-адмирал Розили прибыл из Мадрида в Кадикс. Вместо 33 кораблей, которыми готовился начальствовать, он нашел только 5 французских и 3 испанских. Он поднял флаг на корабле "Герой", но не переменил счастья эскадры. Ни одному из кораблей, плававших под флагом Вилльнёва, не было суждено увидеть снова порты Франции. "Герой", "Нептун", "Альджесирас", "Аргонавт" и "Плутон", слабые остатки этого грозного флота, которые англичане держали в Кадиксе в постоянной блокаде, достались в 1808 году в руки испанским инсургентам.
XVII. Влияние Джервиса и Нельсона на судьбы английского флота
Таковы были следствия этой несчастной кампании, хотя начало ее и обещало лучший успех. Когда французские корабли освободили от блокады Кадикс и Ферроль, когда устрашенная Англия трепетала за Антильские острова и даже за собственные берега, кто мог подумать тогда, что эти первые успехи приведут к таким бедствиям, и что кампания против англичан кончится так же, как началась египетская. А между тем, Трафальгарское и Абукирское сражение объясняют одно другое: эти два дня имеют тесную связь, и так сказать, пополняют друг друга; это два эпизода из жизни одного человека, две неизбежные эпохи в существовании одного и того же флота. Первый опыт не научил французов, а потому дерзость, увенчавшаяся успехом в первом случае, должна была иметь и во второй раз те же последствия. Неприятель не измени своей тактики потому именно, что французы ничего не изменили в способе своей обороны. Гениальность Нельсона состояла в том, что он понял слабость французов, и в решимости нападать на них заключалась вся тайна его побед. Он первый разрушил то обаяние, которое одно еще защищало французские корабли, а легкость победы придала ему новую самоуверенность. До Абукирского сражения превосходство английских кораблей было доказано еще очень слабо; но этот гибельный день имел на морскую войну такое же влияние, какое итальянская кампания имела на войну сухопутную. С этой эпохи для обеих наций, между которыми судьба так долго колебалась, начинается период быстрых завоеваний и подвигов необыкновенной смелости. Предприимчивый ум Нельсона нашел последователей, точно так же, как и военный гений генерала Бонапарта. Победы их были сигналом, по которому мгновенно появились отовсюду эти молодые военачальники, оживленные их примером, эти пылкие ученики, жаждавшие показать Европе, что можно сделать с двумя рычагами, которых силу она еще не испытала: с французскими армиями и с английскими кораблями.
Переворот в тактике, происшедший на берегах По и Адижа, совершался в то же время и при устье Нила. Переворот этот был подготовлен с обеих сторон: Бонапарт нашел освоенных с войной солдат Шерера, Нельсон повел в огонь лучшие корабли лорда Джервиса. Но здесь кончается сравнение: Нельсон не имеет ни математической точности, ни глубокого взгляда, отличающих школу императора. Генерал, который бы принял тактику Нельсона на изворот, который ставил бы своего противника в те положения, в какие знаменитый адмирал ставил часто сам себя, такой генерал превосходно бы подготовил поражение неприятельской армии. Такая эксцентрическая тактика проявлялась скорее на деле, чем в правилах Нельсона, и принять ее за руководство, имея дело с флотом одинаково опытным, бесспорно, значило бы стремиться к верной гибели. Напротив, в том относительном положении, в каком находились флоты обеих наций в 1798 и 1805 годах, эти смелые нападения должны были дать победе такую полноту, какой она не имела прежде ни в одной из морских войн. Тут ошибки Нельсона обратились в его пользу, если только можно назвать ошибками вдохновения, увенчавшиеся успехом. Корабли, которые он дозволял окружать, и те, которые он по одиночке вводил в дело, выдерживали без больших потерь неверный огонь дурно выученной артиллерии. Корабли, которые он забывал позади (и которые, следовательно, при малейшей перемене ветра лишились бы возможности участвовать в сражении) служили ему неожиданным и грозным резервом, а уже одно это обстоятельство может сделать победу полной и решительной. Все знаменитые сражения, в которых командовал Нельсон, разделялись всегда на две резко обозначавшиеся части: первая - колеблющаяся, сомнительная; вторая - поражающая, решительная. Без сомнения, хорошие канониры изменили бы заключение этих кровавых драм, потому что с первого приступа к делу они раздавили бы английскую эскадру. Нельсон не привлекал к себе фортуну своими маневрами, но своей дерзостью заставлял ее неожиданно переходить на его сторону, и, можно сказать, брал приступом, в штыки, французские эскадры{96}.
Абукирское и Трафальгарское сражения перевернули вверх дном все предания старинной морской тактики; но заменили ли они эти предания положительными законами новой тактики, которую должны бы изучать наши адмиралы? Конечно, есть много случаев, в которых будут полезны эти дерзкие выходки; но мы кажется уже достаточно убедительно доказали, что подобная тактика может быть годна в войне сильного против слабых, флотов испытанных против флотов не приученных. Французским кораблям придется драться не с таким флотом, но против неприятеля, который еще помнит уроки Нельсона и который готов снова приложить их к делу, если французы вместо лучших эскадр будут противопоставлять ему только новые эволюции. Надобно хорошенько понять, что успехами своими англичане обязаны не численному превосходству своих кораблей, не богатству своего морского народонаселения, не официальному влиянию своего Адмиралтейства и не научным соображениям своих великих моряков: англичане побеждали потому, что эскадры их были лучше выучены и лучше дисциплинированы. Превосходство это, следствие нескольких кампаний, было делом Джервиса и Нельсона. Вот этот-то скрытый и медленный труд и надобно изучать. Надобно следить за Нельсоном, готовящим свою эскадру, если хотим понять Нельсона, сражающегося с такой счастливой дерзостью. Для того, чтобы достичь цели, надобно стараться отыскать средства.
Что был Нельсон до Абукира? - любимый ученик, товарищ Джервиса, страстный поклонник великого графа, первым утвердившего в английском флоте ту непоколебимую дисциплину, ту правильность в самом усердии, пред которыми пала пылкость французов. Нельсон выучился тогда у Джервиса сохранять здоровье экипажей, не прекращая крейсерства, держать корабли круглый год в море, не отсылая их в порт, а главное - обращать внимание на военное и морское обучение флота. Впоследствии ему помог его счастливый характер, и из дисциплинированного флота он сделал сообщество братьев-товарищей. Нельсон и Коллингвуд одни только обладали искусством действовать на массы энергией без суровости, убеждением без слабости и более посредством обаяния, нежели начальнической властью. Кумир своих матросов, Нельсон умел в той же степени заслужить и любовь офицеров. Но для него было недостаточно, чтобы это чувство питали к нему одному: благоразумный и великий политик, он хотел, чтобы в целом флоте, между всеми людьми, предназначенными сражаться под одним флагом, царствовала взаимная любовь, взаимное доверие. В Неапольском заливе, у берегов Балтики, перед Тулоном и Кадиксом, среди важнейших занятий, среди самых критических обстоятельств, он всегда находил время вникать в малейшие распри и верной рукой сдерживал готовое возникнуть недовольство. Наблюдая за этим знаменитым человеком в те минуты, когда он снисходил до мелочной заботливости в примирениях, до ничтожных переговоров, легко понять, какое благодетельное влияние может иметь на эскадру любимый начальник. Вместо того, чтобы держать себя далеко от всех под предлогом какого-то ошибочного представления о своем достоинстве, Нельсон, напротив, вмешивался всеми силами в частную жизнь своих подчиненных, вскоре сам делался центром этой жизни и, привлекая к себе все эти воли, спорить готовые одна с другой, соединял их в одну мысль, заставлял их стремиться к одной общей цели - к уничтожению французских эскадр.
Но главной причиной преданности офицеров Нельсону и стремления их содействовать ему во всем была необыкновенная простота и ясность его приказаний, его инструкций. "Я готов, - говорил он часто, - пожертвовать половиной моей эскадры, чтобы уничтожить французскую". Исполненный этой мысли, он никогда не осуждал офицера, которому не посчастливилось, а напротив, всегда защищал его. По его мнению, деятельный капитан был всегда прав. Потеряв судно, он заслуживал, чтобы ему дали другое. "Я не принадлежу, - писал он в одном подобном случае взыскательному Адмиралтейству, - к числу тех людей, которые боятся земли. Те, которые опасаются приблизиться к берегу, редко совершат какой-нибудь великий подвиг, особенно с мелким судном. В потере судна легко утешиться, но потеря услуг храброго офицера, была бы, по моему мнению, потеря национальная. И позвольте вам заметить, Милорды, что если бы меня самого судили всякий раз, как я ставил в опасное положение мой корабль или мою эскадру, то вместо того, чтобы заседать в Палате Пэров, я давно бы должен был быть исключен из службы". Вот какими средствами Нельсон создал капитанов, способных содействовать ему в его дерзких предприятиях. Своим личным примером, своими наставлениями, своим деятельным сочувствием к славному несчастью он научил их считать сбережение судна вещью второстепенной, а первой, главной обязанностью почитать исполнение получаемых приказаний. Он употребил все усилия, чтобы внушить им ту уверенность, которая оживляла его самого, когда, в 1795 г. перед Генуа, он отвечал генералу Больё. "Не бойтесь за мою эскадру. Если она погибнет, то адмирал в замене ее найдет другую". Во время войны у нас смотрят снисходительнее на подобные потери, но в мирное время на них негодуют. Иногда, однако, можно допускать подобные неизбежные случайности; надо даже ожидать их, если желают иметь деятельный флот, которому, при обстоятельствах более важных, не пришлось бы отвыкать от осторожных, опасливых привычек, происходящих от страха преувеличенной ответственности{97}. Все то, что Нельсон предпринимал с своими кораблями в течение своей блестящей карьеры, все опасности и случайности, каким он их подвергал во время этой исполненной приключений одиссеи, конечно, поразят удивлением всякого моряка. Не будем считать Абукирской бухты, в которую он повел свою эскадру при захождении солнца, руководствуясь плохим очерком, найденным на французском купеческом судне; не будем вспоминать его опасную экспедицию в Балтику, - но кто из морских офицеров не придет в восторг от его последнего крейсерства, в продолжение которого он водил свой флот и старика "Виктори", приученного к бoльшей заботливости, в проходах почти неизвестных, которые даже в наше время кажутся едва доступными для подобных судов. Нет тех трудностей в морском деле, к которым бы англичане не привыкли в этой школе. Вот тайна тех упорных крейсерств, по милости которых французские порты и берега в самой середние зимы держались в блокаде и в тревоге. Вот лучшее объяснение тех быстрых движений, которые разрушали планы французов, тех неожиданных сосредоточений, вследствие которых казалось, что английские эскадры как будто покрывают все моря своими судами.
Поэтому в Нельсоне, соединявшем в себе огромную активность с редкой смелостью, нужно еще более изучать деятельность моряка, нежели смелость воина. Только с этой точки можно понять всю важность документов, служивших основанием нашему труду. Этот памятник, воздвигнутый герою Англии благоговейной заботливостью, есть также памятник исторический. Неоспоримые доказательства пылкой любви к морскому делу, энтузиазм к званию моряка, отличавшие Нельсона от всех его соревнователей, - эти полуофициальные депеши, эти резкие излияния чувств и мнений переносят нас в середину неприятельского лагеря и дозволяют нам мыслью проникнуть в шатер Ахилла. Франция успокоилась несколько насчет своей будущности, уверенная, что несчастья ее в течение последней войны произошли ни от характера народа, ни от сущности вещей, но от временного упадка, в который ее ввергли несчастные обстоятельства{98}. Французы убедились также, что отдаленное действие центральной власти очень слабо заменяет постоянное действие власти неместной; что самая искусная администрация не может заменить управления непосредственного; что сила созидающая может заключаться только в военачальнике. Когда Франция будет иметь более доверия к своим агентам, и, если можно так выразиться, окрасит цветом своей порфиры адмиралов, когда начальники эскадр и портов, эти почетные офицеры, будут иногда раздавать награды сами от имени правительства{99}, тогда во всех флотах найдутся начальники, готовые сделать то же для своего флота, что Джервис и Нельсон сделали для английского. Тогда можно надеяться увидеть снова, как этого желал несчастный Де-Грасс, "возрождение той привязанности, какую некогда имели французские моряки к своим начальникам".
XVIII. Как нужно действовать Франции в ожидании новой войны на море
Трафальгар знаменует собой крайний предел великой морской войны. После этого решительного примера оказалось ясно, что для войны на море вооружения больших масс вовсе не годится; что в артиллерийских сражениях ни мужество, ни геройское рвение не могут заменить быстроты и верности пальбы, и что лучшая тактика для каждого адмирала - соединить под своим началом такую эскадру, в которой каждый корабль умеет исполнять свои обязанности. Орлиным взглядом своим Наполеон набрасывал планы кампаний нашему флоту, подобно тому, как он составлял их для сухопутных армий; но неожиданные неудачи утомили его гений и истощили терпение. Он отвратил свой взор от единственного поля битвы, на котором ему изменяла фортуна и, решившись преследовать Англию на другом поприще, принялся создавать новый флот, не давая ему, однако, принять участие в этой борьбе, сделавшейся упорнее, чем когда-либо. Таково было наказание, наложенное им на оружие, так часто обманывавшее его надежды. Между тем деятельность наших портов, казалось, удвоилась; каждый год несколько кораблей вырастало на стапелях и прибавлялось ко флоту. Для Венеции и Генуа воскресли дни их прежней славы, и от берегов Эльбы до глубины Адриатического моря каждый порт наперерыв старался содействовать исполнению творческой мысли императора. Большие эскадры были собраны в Шельде, на Брестском и Тулонском рейдах. Им недоставало еще морского навыка; но, тревожимые беспрестанно присутствием неприятеля, ежеминутно ожидая битвы, они представляли уже существенную силу, готовую действовать и способную загладить прошлые неудачи. Но император до последнего дня не хотел дать случая этому флоту, исполненному рвения и уверенности, померяться силами с неприятелем. Только несколько фрегатов получили дозволение выйти для короткого крейсерства, и славные битвы, ими выдержанные, заставляли уже предчувствовать новую морскую эру, как вдруг пала Империя. Она пала, оставив Франции огромный флот, - в обширнейшем значении этого слова, и такую военную организацию, какой мы и теперь можем позавидовать. Благодаря непрерывным усилиям, Франция в январе 1815 г. успела собрать от Дюнкирхена до Тулона 29 кораблей и 17 фрегатов, готовых выйти в море; в Антверпене 10 кораблей и 4 фрегата, а в Генуа и Венеции 2 корабля и 1 фрегат. 31 корабль и 24 фрегата строились или исправлялись в портах Франции, 25 кораблей и 8 фрегатов в Антверпене, 6 кораблей и 3 фрегата в портах Италии и в Корфу. Морские силы Франции, состоявшие в 1792 г. из 76 кораблей и 78 фрегатов, доходили в 1815 г. до 103 кораблей и 57 фрегатов. Таким образом, Империя перед падением почти возместила свои потери, и, если она не передала Франции неприкосновенным наследие Людовика XVI, если она не могла возвратить ей колоний, - эти воспитательницы ее флота, эти источники богатства и величия, навсегда утраченные, то, по крайней мере, она оставила Франции материальную силу, превосходившую ту, которую она получила от прежней монархии.
Трактатом 30 мая 1814 г. Франции были отданы только две трети судов, собранных в Антверпене, а те, которые находились в Генуа и Венеции, остались в руках победителей. Но это была еще самая меньшая потеря. В 1792 г. эмиграция отняла у Франции офицеров, научившихся побеждать под командой д'Естена и Сюффрена. Происшествия 1815 г. вторично рассеяли наших моряков, и мы дошли до того, что число вооруженных судов стало меньше, чем то, которое сардинцы и неаполитанцы ныне считают нужным для защиты торговли и достоинства своего флота. Можно было думать, что для французского флота уже все кончено. Но такое положение дел не могло долго продолжаться. Система союзов, принятая Реставрацией, прежнее величие флота во времена Людовика XIV и Людовика XVI, воспоминание о славе, которая, казалось, принадлежала собственно старинной монархии, о единственной славе, которую не могла увеличить Империя - все это говорило новому правительству Франции в пользу флота, и оно не могло остаться равнодушным к его судьбе. В 1817 г. виконт Дюбушаж министр флота и колоний, объявил Палатам, что Франция имеет еще 68 линейных кораблей, 38 фрегатов и 270 судов меньших рангов. Ясно было, что владея такими силами, правительство, успокоенное на счет своих границ на суше, непременно обратит внимание на флот, этот важный элемент величия нации, как только утомленная Франция успеет немного отдохнуть и привести в порядок свои финансы.
И точно, с 1822 г. испанская война дала повод к составлению двух эскадр, назначенных блокировать берега Каталонии и Андалузии, и содействие этих эскадр имело сильное влияние на успех военных действий. Но неоспоримые услуги, оказанные этими эскадрами, все еще не могли изгладить из памяти воспоминаний об Абукире и Трафальгаре, и французский флот долго еще переживал всю тяжесть этих бедственных дней, которые даже по прошествии полустолетия бросают печальную тень на самые блестящие страницы нашей истории. Только после Наваринской битвы народное сочувствие к флоту возвратилось. Потом уже экспедиции в Алжире и Таго, и позже к Мексиканским и Марокским берегам совершенно оправдали это сочувствие и окончательно заслужили флоту общую благосклонность.
Надо отдать справедливость нации и Палатам. Если Франция желала иметь флот, то желание ее было искренно, и в этом, как и во многих других случаях, она не стояла за ценой своего величия. Принимаясь за это обширное предприятие, она не отказывалась ни от каких пожертвований, лишь бы только упрочить его успех. Она поняла, что для устройства сильного флота ей нужны не такие условия, как другим народам; что, не имея, подобно России, внутренних морей, на которых можно бы приобретать успехи, скрывая их частью от всех взоров, нам нужно расти в виду Англии; что, находясь под рукой у этой державы и почти завися от нее, нам нужно, так сказать, успеть сложить фундамент нашему зданию в короткое время одного отлива, и связать его до возвращения волн. Хотя в то время желания наши были очень умеренны, хотя мы принуждены были уступить на время первенство, которое так долго оспаривали, и довольствоваться положением второстепенным, нас не беспокоил серьезно ни один вопрос относительно дел на море, если только в него не входила возможность войны с Англией и средства вынести удар, чтобы не быть раздавленными. Конечно, благоразумие правительств и новые связи между народами могли долго предотвращать подобные случаи; но развитие сил, которое мы предпринимали, должно было, наконец, привести к такому результату. Испытание это казалось неизбежным; оно одно могло решить, способен ли теперь существовать французский флот, и не даром ли принесены все жертвы. Общее мнение указывало на необходимость приготовиться к испытанию и, казалось, равно и желало его, и страшилось. Люди, помнившие еще печальное окончание последней войны, надеялись, в случае, если Англия будет угрожать гибелью нашему флоту, скрыть его от ударов неприятеля на наших обширных и спокойных рейдах. Они полагали, что благоразумнее не рисковать эскадрами в неравной борьбе, а следовать примеру Императора, который, наскучив беспрерывными неудачами, держал эскадры на рейдах, принуждая неприятеля к постоянным блокадам, стоившим ему огромных издержек, которые должны были наконец истощить финансы противников. Забывали только, что политика императора имела две стороны. Дозволив согнать Францию с обширного поприща морей и отдав их в полное владение Англии, он предпринял попытку пресечь все сношения этой державы с европейским материком, а такому примеру нам нельзя подражать. Довольствоваться только первой половиной такой политики значило нести на себе все убытки войны. Кроме того, государство едва ли согласилось бы приносить такие жертвы с тем, чтобы иметь флот, который нужно прятать в минуту опасности. Мысль более смелая руководила нами в новой организации нашего флота. Не останавливаясь на высчитывании потерь, понесенных в течение 50 лет в торговле, в колониях и в приморском населении, Франция дала себе слово добиться если не обладания морями, то по крайней мере того, чтобы принудить Англию уважать французский флаг. Из числа людей, смотревших на вопрос с этой точки зрения и смело решившихся восстановить морские силы Франции, одни взялись создать материальную часть флота, другие надеялись, что недостаток морского народонаселения достаточно искупается восприимчивостью и способностями к обучению народа, который можно ко всему приучить. Наш флот должен был состоять, не считая мелких судов, из 40 кораблей и 50 фрегатов, и резерв в 13 кораблей и 16 фрегатов, степень готовности которого не превышала бы двенадцати двадцать четвертых{100}. На воде для первой непредвиденной надобности предположили содержать постоянно 20 кораблей и 25 фрегатов. Что же касается матросов, то несмотря на странные надежды, которыми хотели себя убаюкивать, можно было видеть, что их с трудом достанет для такого большого флота. Тогда захотели вместить в кадры флота значительное число людей из конскрипции, чтобы пополнить пустоту, оставленную утратой колоний и уменьшением морского народонаселения.
Подобный расчет, действительно, удовлетворил бы самым неограниченным требованиям развития флота, если бы морская служба не была так трудна и так отлична от всего, что происходит на суше; если бы человек, посвящающий себя этой службе, не должен был до такой степени презирать опасность и свыкнуться с нею; если бы можно было приучиться во всяком возрасте в темную и холодную ночь, несмотря на дождь и ветер, ходить на вершину дрожащей и гнущейся мачты, крепить парус, который невозможно захватить даже ногтями и который, хлопая от ветра, ежеминутно грозит сбросить вас в море; если бы, наконец, рекруты, так скоро обучающиеся брать редуты и ходить на брешь, могли также скоро приучиться быть моряками.
Нельзя, конечно думать, что конскрипты, большей частью люди отборные, высокие ростом и превосходящие физической силой настоящих матросов, совершенно не могли с пользой служить на военных судах. Конечно, эти дюжие дети наших деревень с пользой заменили бы молодых моряков, еще слишком слабых для действия орудиями большого калибра; но едва ли возможно им достигнуть той ловкости, того знания в морском деле, которое легко приобретается тем, кто с малолетства бывал на море.
Адмирал де Риньи, вполне постигавший все неудобства подобной организации судовых команд, установил в 1831 г. правило держать постоянно вооруженными несколько кораблей. До него почитали очень естественным вооружать эти огромные махины только в минуту крайней необходимости и готовы были следовать примеру турок, которые на зиму распускают свои команды и снова собирают их весной. Адмирал де Риньи изучил английский флот и элементы его превосходства, которое нельзя уничтожить тем только, что отвергать его существование; он считал, что дoлжно меньше всего заботиться об экономии, какую можно соблюсти, не держа вооруженной эскадры; что в минуту непредвиденной случайности Франция с ее мнимыми средствами окажется не в состоянии предпринять большое вооружение, если она не будет постоянно держать в готовности сильную эскадру; тогда как Англия, имея моряков в таком избытке, узаконения такие решительные, и такие живые предания на своих эскадрах может безнаказанно откладывать свое вооружение до последней минуты. Согласно с этим правилом, введенным в наш флот искусным адмиралом, мы, со времени экспедиции к Таго{101}, постоянно держали у своих берегов и у берегов Малой Азии эволюционные эскадры. Здесь мы добились большей части усовершенствований, которыми теперь гордится Франция. Результатом этой системы было то, что когда в 1840 г. европейские дела в морях Леванта запутались, Франция на первый случай была в совершенной готовности. Число вооруженных судов во Франции, увеличившееся за время управления двух министерств, с 12 мая 1839 г., доходило тогда до 20 кораблей, собранных в Средиземном море, 22 фрегатов, 21 корвета, 20 больших бригов, 16 бриг-транспортов и 29 пароходных судов. Англия, напротив, до обнародования Парламентом билля о насильственной вербовке, принуждена довольствоваться людьми, идущими на службу по собственному желанию; и потому в эту эпоху, несмотря на свое огромное морское народонаселение, она встретила некоторые затруднения. При составлении команд для своих последних кораблей ей пришлось прибегнуть к помощи шэннонских лодочников и моряков ирландских каботажных судов. Таким образом, от небрежности или от уверенности в себе англичане слишком поздно принялись за дело, и на этот раз, в Средиземном море, французы превосходили их численной силой. Положение англичан в июле 1840 г. было чрезвычайно опасным, тем более, что эскадра, которую они так долго держали при входе в Дарданеллы или в Урлах у Смирны, была в то время рассеяна в Мальте и у Сирийского берега, тогда как 11 французских кораблей, собранные в Леванте, составляли одну грозную эскадру.
Обстоятельство это не имело бы большой важности, если бы эти 11 кораблей были вооружены наскоро, как во времена Республики, и вышли из порта пробовать свои орудия в самый день сражения; но эти корабли уже более года плавали под командой человека, для которого управление эскадрой сделалось единственной целью, единственной надеждой целой жизни; их обучал такой начальник, который рассчитывал употребить их в дело. Все, знавшие адмирала Лаланда, помнят, с какой радостью он принял в свои руки эти 11 кораблей, самую сильную эскадру, какую только имела Франция с 1815 г. Человек умный, деятельный, пылкий, неутомимый, поспевавший всюду, поминутно переходивший с одного корабля на другой, убежденный, что ему нужно готовиться к скорой стычке, - мужественный адмирал умел скоро передать свой огонь и офицерам, и экипажам, перелить в них свою уверенность, оживить их своей веселостью и своим жаром. Он глубоко изучил историю прошлых войн и был убежден, что в морских сражениях артиллерия играет первую роль. Уверенный, что успех всегда будет на стороне того, кто лучше действует орудиями, он обратил все внимание на военное образование своей эскадры. На пустых островах, прикрывающих с востока рейд Урлы, он выстроил из камней подобия корабельных бортов, вывел на них краской широкие белые полосы и приучал своих канониров уничтожать их, обещая им, однако, скорую переделку с кораблями, которые будет легче разбивать. Пораженный успехами американцев в 1812 г., происшедшими собственно от быстроты их пальбы, он первый ввел в нашем флоте усовершенствованное заряжение, состоявшее в том, что картуз и ядро посылались вместе в канал орудия. Он приучил наших матросов быстро, лётом выдвигать орудия, повторяя беспрестанно, что надо заряжать орудия живо, а наводить их хладнокровно. Оттого живость команд и степень знания, до которой они достигли, вселяла в офицеров полную уверенность в успехе, и когда эскадра была отозвана в Тулон, им казалось, что их лишили верной победы.
В это время все разделяли со славной эскадрой законную надежду на верный успех, и никто не стал бы оспаривать того впечатления, какое должна была произвести первая победа. Но некоторые были убеждены, что выставив в этом случае силы, равные Англии, французы действительно сравнялись с англичанами, тогда как другие, и в числе их адмирал, возбудивший эту уверенность, не скрывали от себя, что между средствами Франции и Англии все еще существует огромная разница. Вслед за этим 21 кораблем мы не могли бы выставить уже ни одного ранее, чем через 6 месяцев. За этой армией не было резерва. После первого упорного сражения Франция не имела бы никаких средств исправить неудачу, или воспользоваться успехом. Запасы, собранные в портах, истощились мало-помалу и не были возобновляемы. В мачтовом лесе, который пришлось бы доставлять с Севера или из Канады, мимо неприятельских крейсеров, был решительный недостаток. Число судов вместо того, чтобы увеличиваться, уменьшалось: со дня издания об этом штатного положения, флот уменьшился 3 кораблями и 14 фрегатами. Франции пришлось бы поддерживать войну 23 кораблями, из которых "Иена" и "Альджесирас" были тимберованные, а с 29 фрегатами против государства, которое в 1840 г., по объявлению лорда Гаддингтона, имело на воде 86 кораблей. Конечно, в том числе было много негодных, но все-таки, если бы война началась в 1841 г., Англия могла бы мгновенно выслать 33 линейных корабля. Еще недавно сэр Чарльз Нэпиер, упрекал в Нижней Палате министерство в том, что оно худо заботится об интересах английского флота, и обвинял его в невозможности выслать в море ранее, чем через год 50 линейных кораблей. Как сильно правительство, которому можно делать подобные упреки!
Империя оставила Франции 41 готовый корабль. После двадцатипятилетнего мира число это уменьшилось вполовину, и Франция с этой стороны стала слабее, чем была после окончания гибельной войны. На одну минуту мы имели вероятность дать сражение с надеждой на успех; но таким преимуществом мы были бы обязаны только неожиданности, случайному стечению обстоятельств, которые едва ли могут еще раз встретиться. Ничто не изменилось в относительном положении обеих наций, и настоящая причина нашей слабости на море все еще существовала: у нас не было матросов. Трудности, встреченные англичанами при наборе команд для последних кораблей, произошли не от уменьшения их морского народонаселения, но, напротив, доказывали благосостояние торговли. И точно, только одна торговля могла дать занятие такому огромному числу матросов, которые во времена менее счастливые наводнили бы набережные Чатама и Портсмута. Но такое положение заставляло понимать всю невыгоду безграничной свободы, которой в мирное время пользуются английские моряки. Эта свобода остановила на время снаряжение флота в Англии. Наше затруднение происходило от более важных причин. В 1841 г. требовалось на флот только 40171 человек. Внутренний набор дал третью часть экипажей, а между тем немедленный сбор моряков по всему государству не мог доставить достаточное число людей взамен тех, которые уже отслужили свой срок. Против обыкновения, пришлось удерживать последних на службе и вознаграждать их повышениями, отчего корабли наши наводнились урядниками, часто неспособными к исполнению своих обязанностей.
Эта нищета в портах, этот недостаток в матросах, хотя и не были тайной ни для кого из моряков, однако скрывались еще под цифрами официальных бумаг, когда появилась знаменитая нота о состоянии морских сил Франции, написанная принцем Жуанвилльским. Нота эта озарила все вопросы настоящим светом, лучи которого проникли в самое сердце государства. Многие думали, что подобное сочинение выдает Англии настоящее положение наших морских сил, но английское правительство почитало слишком важным знать все подробности в этом отношении, чтобы от него могло укрыться дурное состояние наших адмиралтейств. Эта нота открыла глаза не Англии, но Франции. Предлагаемая ею система войны была одобрена большинством, и немногими опровергалась; но услуга, оказанная ею государству, была неоспорима. Она высказала смелые истины о бессилии флота, - истины, которые нуждались в подобном авторитете. К тому же патриотическому делу стремились все мысли благородного адмирала Лаланда; ему посвятил он свою жизнь до последней минуты. Вот цель, к которой должен стремиться всякий прямой и здравый ум. Рассеять разом опасные заблуждения значит сделать шаг к усилиям нешуточным и благодетельным.
Момент был выбран удачно, чтобы выявить всю опасность, какой мы подвергались, оставаясь далее под влиянием устаревшей рутины. Только что произведенные огромные усовершенствования в пароходных судах, казалось, могли способствовать осуществлению первоначальной идеи преобразования наших морских сил, а у нас именно эта часть флота и оставалась в каком-то небрежении. Пароходы угрожали Англии сделать существование флота возможным для всякой сильной нации, которая имеет хороших солдат и хорошие финансы, а между тем мы позволяли нашим соперникам делать быстрые успехи, рискуя впоследствии не иметь возможности догнать их на этом новом поприще. Нужно было пробудить нас от этой летаргии, открытыми прениями утвердить условия будущего развития флота и определить цель, к которой должны быть направлены все усилия. Французы, - игрушки, которыми каждый ветер играет по произволу; в минуты, когда самые важные обстоятельства повелевали им торопиться, они, по какому-то странному несчастью, осуждены были на бездействие. Непременно нужно было решиться на что-нибудь; но на что именно? Государству редко представлялся более важный вопрос.
К несчастью, в эпоху перехода или преобразования меры безусловно решительные имеют множество неудобств. Конечно, пароходные суда произведут со временем в морской войне такой же переворот, какой произвело в европейских войсках введение огнестрельного оружия; но в ожидании усовершенствований, которых можно ожидать ежеминутно, - для дальних плаваний, для тропических экспедиций употребляются покуда исключительно одни парусные суда. При настоящем положении дел упразднить флот и разоружить корабли значило бы, как выражался один знаменитый маршал, укоротить шпагу. Пароходство делает исполинские шаги; корабли же, напротив, разделяя судьбу многих прекрасных вещей, уничтожаются; а между тем, они одни еще представляют действительную демонстрацию нашей силы. Так-то, во всех спорах, касающихся вопроса материальной организации морских сил, ни одна из противных сторон не находит точки опоры. Но есть один вопрос, элементы которого не изменяются, который будет иметь ту же важность во все времена, несмотря на то, возьмут ли верх пароходы, или парусные суда удержат за собой первенство; это - военная организация команд. Даже когда совершится переворот, который присудит прежний род судов разрушаться неоконченными на стапелях, который даже уменьшит важность элемента, ныне необходимого, требуемого нами от приморской переписи {102}, то порядок, дисциплина и морской навык все-таки останутся вернейшими залогами успеха. Какой бы двигатель ни был изобретен для судов, все-таки нужно будет плавать и сражаться: для этих двух действий нужны матросы, канониры и солдаты. С этой-то точки зрения и попробуем смотреть на вещи; таким образом, мы не будем обязаны разбирать те стороны вопроса, которые еще слишком загадочны, чтобы их можно было легко разрешить.
Несмотря на способность французов к военному делу, они не имели истинно хороших канониров до тех пор, пока не устроилась морская артиллерийская школа, доказавшая всю важность специальных знаний, - важность, которой долго не хотели признавать. Артиллерийская школа была основана во время министерства вице - адмирала Розамеля. Благодаря прекрасному правилу обучаться в море, поддержанному многими адмиралами, часть конскриптов, составлявших необходимое пополнение во французских экипажах, нашла себе занятие, к которому была способна, и обеспечила отличных канониров.
Подобный успех, казалось, должен был породить желание добиваться дальнейших усовершенствований. Образовав из рекрутов хороших канониров, нужно было попытаться воспитать из них отличных стрелков. Пускай бы у этих матросов, предназначенных к особенной службе, не изменили ни формы одежды, ни дисциплины, ни названия, и имели бы на каждом судне отряд солдат-моряков, которых можно было употреблять как канониров, во все роды обязанностей, и даже посылать на реи. Пусть бы эти солдаты поступали на корабли уже приученные заблаговременно к большей части сухопутной службы, и тогда во время высадки они с успехом могли бы заменить морских солдат, существующих у англичан и американцев.
Ныне абордажи преднамеренные выходят из употребления, потому что это всегда довольно опасный маневр; но с пароходами они сделаются опять более частыми, и кроме того, абордаж часто завершает битву между двумя противниками, которые, потеряв рангоут и не в силах будучи управляться парусами, наталкиваются друг на друга ветром или волнением. Если бы во время такого абордажа можно было броситься на неприятельский корабль с саблей в зубах, с пистолетом в руке, - бой сделался бы рукопашным, и тогда перевес остался бы на стороне пылкости и мужества. Но корабли, если и сойдутся, все-таки будут иметь интервал в 10 или 12 футов, и если их соединяет какая-нибудь упавшая мачта, то по такому мосту не могут пройти рядом и два человека. Пока люди теснятся на этом узком пространстве, корабли ведут перестрелку из ружей. С марсов бьют на выбор офицеров, идущих впереди абордажных партий; каждый выстрел, хорошо направленный, кладет на месте одного из неприятелей, и часто, прежде чем противники успеют схватиться, ружейный огонь уже завершает дело. Из этого видно, до какой степени нужны хорошие стрелки, и как грустно было бы, если бы и здесь англичане имели над нами преимущество.
Из конскрипции, скорее нежели из приморской переписи, можно бы набрать хороших канониров и морских солдат; но число их не должно было бы превышать одной трети команды. Напротив, рулевых и марсовых следовало бы выбирать из людей, даваемых приморской переписью. Однако и этих матросов нужно было бы обучать прежде исключительно их делу на учебном корабле, точно так же, как учат матросов - канониров. Эта школа была бы для каждого военного судна порукой в том, что при составлении своего экипажа оно не будет нуждаться в необходимых элементах.
Если бы, удовлетворив всем потребностям военного судна, позаботились определить, в какой пропорции комплектовать экипажи людьми, привычными к дальним плаваниям, и теми, которые видали море только с рыбацких лодок, то можно было бы твердо надеяться, что каждое судно, выходя из порта, имеет все данные, чтобы не страшиться ни случайностей войны, ни долгого плавания. Нужно, однако, заметить, что матросы, канониры и солдаты, взятые отдельно, суть только элементы хорошей команды, но что экипаж судна настоящим образом формируется только после нескольких месяцев кампании. Только тогда люди эти составляют одну целую, разумную массу, привычную к голосу своих офицеров, массу, которую можно устремлять и удерживать по произволу и для которой день битвы походит на день учения. Вот причина, которая заставляет сохранять и расширять систему постоянных вооружений, без которых в минуту войны мы могли бы рассчитывать только на геройские, но бесполезные пожертвования. Вооружать корабли наскоро в самую минуту их надобности, посылать их в сражение, не дав им прежде оглядеться и свыкнуться, было бы то же, что сражаться дурно выкованным булатом, который обманет самую привычную и твердую руку{103}.
Франция уже не сделает этой ошибки. Остается только сожалеть, что метода конскрипции на флоте, заставляя во время одной кампании, менять команды по частям, более или менее значительным, не позволяет извлекать всей пользы, какой можно бы ожидать после всех издержек, употребленных на содержание кораблей в постоянной готовности. Эти перемены поминутно уничтожают на наших судах единство и свычку, вещи столь важные в команде и возрастающие по мере времени и удаления от берегов. Английские экипажи состоят из матросов, набранных вместе, почти в тот же день и час. Повинуясь в течение трех лет одному и тому же капитану, тем же офицерам, они образуют плотную, однородную массу, сохраняющую до конца все приобретенные на службе знания, тогда как французские команды, беспрестанно ослабляемые и разделяемые, походят на змей, разрубленных на части, и употребляющих тщетные усилия, чтобы снова их соединить. Можно сказать утвердительно, что подобные перемены отнимают у капитанов бодрость и вселяют в них равнодушие к морской службе. Лишиться два или три раза в одну кампанию плодов стольких трудов и усилий, поминутно видеть новые лица в рядах экипажа, который только что начал иметь к вам доверенность, - вот средство охлаждения, печальные действия которого осужден испытывать только французский флот.
Эти вопросы о командах также важны для пароходов, как и для кораблей. Пароходному флоту слишком скоро поверили на слово, когда он обещал, что с ним Франция меньше будет чувствовать недостаток в моряках. Вообразили, что мореходные суда могут плавать без матросов, подобно речным судам, и обманулись. Паруса необходимы для морских пароходов; они одни дают возможность бороться с ударами волн и помогают при качке, которой без их помощи ни что не может сопротивляться. Повреждения и несчастья, случавшиеся с этими судами, никогда не происходили из-за машин; причиной их было скорее то, что делалось на палубе, между матросами, нежели то, что происходило внизу, у кочегаров. Пароходы облегчают для Франции состязание о первенстве на море, но все-таки командование ими дoлжно поручать офицерам, знающим морское дело, а управление и защиту их - экипажам, организация которых была бы превосходна во всех отношениях.
Постараемся же разрешить этот вопрос по-настоящему, однажды и навсегда. Мы живем в сомнительное время, когда трудно определить, каким образом будут сражаться: целыми ли флотами или отдельными судами; пароходами ли, или кораблями. Будем же добиваться, по крайней мере, того результата, который не изменится от образа войны; будем действовать так, чтобы каждый образчик морской силы, как бы огромен или как бы ничтожен он ни был, имеет ли он 120 орудий или 120 сил, носит ли он название тендера, фрегата, брига, корвета, парохода, корабля, - мог бы встретить с верной надеждой на успех всякое судно одного с ним ранга и одной силы. Для этого нужно, чтобы люди, которым вверены судьбы флота, постигли, что в войне не должно быть ни полууспехов, ни малых неудач; что надо пробудить уверенность с самого начала и что честь флага связана с судьбой каждого судна, имеющего счастье носить этот флаг.
Трудно понять, каким образом нашим моряки в последние дни Республики и в первые дни Империи могли устоять против разрушительного действия стольких неизбежных несчастий и продолжать с такой энергией войну, в которой все случайности были постоянно против них. Разве только, что к ним с полей Лоди и Аустерлица долетало жаркое дуновение славы, заставлявшее их любить смерть и опасность. Постараемся, чтобы эти гибельные дни не возвратились. Франции нужны победители, а не мученики. Оставим народам Марокко и Мексики отчаянный героизм; нам не нужны все пособия в высшей степени усовершенствованной военной науки и тактики. Пошлем навстречу неприятелю суда, имеющие хотя бы надежду на успех. Чтобы одержать победу, надобно заслужить ее. Лучше вооружить меньше судов, чем вооружить много и плохо. Надо в особенности избегать разорительной экономии, которая, вооружась штатами и регламентами, захотела бы остановить все успехи и сделать слабость флота неизбежной. Ныне постановления уже не те, что были во время Реставрации; еще меньше походят они на узаконения эпох Империи и войны 1778 г. Постановления эти можно уподобить приречной почве, образовавшейся из наносной земли, но ежегодно заливаемой водой. В настоящее время вода, удалившись, оставила на ней плодоносный ил. Хотите пользоваться плодородием этой земли, - постарайтесь удержать поток, направьте его течение, но не стройте против него незатопляемых плотин. Вы будете жестоко наказаны, если вам это удастся.
Выше уже говорилось о необходимости отыскать средство, чтобы флот, слабейший числом, мог выдержать неравную борьбу. Я не нахожу других средств, кроме тех, на которые уже указал. Вооружать заблаговременно; делать мало, чтобы делать хорошо; заботиться не о числе судов, которые выйдут в море, но о том, как они себя выкажут; ожидать решения вопросов, которые будут иметь сильное влияние на будущее - вот простой и верный путь, по которому надобно следовать в управлении нашими морскими делами; и если простая логика и рассудок недостаточны для доказательства пользы подобной системы, то эту пользу укажет нам история последней морской войны.
Когда в 1812 г. американский конгресс объявил войну Англии, казалось, что эта неравная борьба разрушит в самом начале только что созданный флот американцев; на деле же она оплодотворила его зачатие. Только с этой эпохи Соединенные Штаты заняли место между морскими державами. Нескольких сражений между фрегатами, корветами и бригами, ничтожных в отношении материальных результатов, было достаточно, чтобы разрушить очарование, защищавшее флаг Св. Георгия, и доказать Европе, что в море непобедимы только хорошие экипажи и искусные канониры. В этом уже убедили бы ее некоторые успехи французов, если бы славы их не заглушал шум больших неудач.