Наконец, 26 марта адмирал Паркер решился сняться с якоря. Он пошел к Большому Бельту, но, пройдя несколько миль вдоль северного берега Зеландии, уступил советам начальника своего штаба, капитана Отвея, и решил идти через Зунд. Перед закатом солнца флот стоял уже опять на старом месте. Адмирал Паркер, все еще колебавшийся, послал на другой день спросить коменданта Кронборгского замка, имеет ли он приказание не пропускать английский флот. Ответ этого офицера был таков, какого Паркер должен был ожидать. "Как солдат, я не могу вмешиваться в политику, - сказал комендант, - но и не могу допустить, чтобы флот, намерения которого мне неизвестны, прошел безнаказанно мимо пушек моей крепости".
Таким образом, английская эскадра принуждена была готовиться идти на прорыв. 30 марта, на рассвете, пользуясь ровным норд-норд-вестовым ветром, она снялась с якоря и построилась в линию баталии. Нельсон оставил свой тяжелый трехдечный корабль и поднял флаг на 74-пушечном корабле "Элефант". Он командовал авангардом; адмирал Паркер был в центре, контр-адмирал Грэвс в арьергарде. Накануне капитан Моррей на корабле "Эдгар" стал с бомбардирскими судами и канонерскими лодками по северную сторону Кронборга и по первому выстрелу датчан начал бомбардировать замок. Если бы оба берега пролива были одинаково вооружены орудиями большого калибра, то англичане, принужденные проходить в полутора километрах от неприятельских батарей, без сомнения, понесли бы сильный урон; но задержать их было бы невозможно, ибо есть примеры, что эскадры, гораздо менее значительные, чем та которой командовал Паркер, прорывались через проливы более опасные, нежели Зунд{54}. Но ни одно ядро не было пущено с шведского берега; там не существовало и признака батареи. Английский флот придержался к этому берегу и таким образом прошел совершенно вне выстрелов Кронборга, вскоре перестав даже на них отвечать. Ядра крепости ложились более нежели в 150 м от английских судов, которые, безнаказанно придерживаясь к шведскому берегу, в полдень подошли к острову Гвеену, и стали на якорь в 15 милях от Копенгагена. Отряд капитана Моррея, бросив издали множество бомб в крепость и в Эльсинор, также снялся в якоря, и прошел пролив вслед за флотом, вне выстрелов неприятеля. В этот день англичане потеряли только несколько матросов, убитых осколками 24- фунтовой пушки, которую разорвало на корабле "Изис". Со стороны датчан было 2 убитых и 15 опасно раненых бомбами флотилии; но выстрелы Кронборга возвестили Копенгагену, что он должен готовиться к новым жертвам.
III. Сражение при Копенгагене 2 апреля 1801 года
Адмирал Паркер хотел лично проверить меры, принятые для защиты Копенгагена, и потому, лишь только флот стал на якорь, он вместе с Нельсоном и контр-адмиралом Грэвсом пересел на одно из своих легких судов, и направился к городу, чтобы лично осмотреть его способы обороны. Этот осмотр доказал адмиралу, что донесения Ванситтарта нисколько не преувеличены, и в тот же вечер на корабле "Лондон" был созван военный совет. Трудно было составить такой план атаки, чтобы при его исполнении суда не подвергались большой опасности. Нельсон окончил все споры, объявив, что с 10 кораблями он берется исполнить это опасное предприятие. Адмирал Паркер, проявлявший в течение целой кампании самое полное самоотвержение, не поколебался принять предложение своего подчиненного и даже сам прибавил два 50-пушечных корабля к эскадре, которую просил у него Нельсон. Невозможность атаковать Копенгаген с северной стороны Королевского фарватера была доказана, а потому в совете решили, что Нельсон с 12 кораблями, 5 фрегатами и со всей флотилией канонерских лодок, бомбардирских судов и брандеров спустится Голландским фарватером до острова Амагера и там переждет, пока южный ветер не позволит ему войти в Королевский фарватер с юга. Адмирал Паркер с 8 кораблями должен был стать на якорь с северной стороны фарватера, чтобы действовать во фланг батареи Трекронер, а главное, чтобы иметь возможность прикрыть те из судов Нельсона, которые, получив повреждения, будут принуждены выйти из линии. Действительно, этим судам, выходя из линии, пришлось бы идти мимо батарей, защищавших пролив с севера, а в этом-то и заключалась наибольшая опасность предприятия.
В ночь, предшествовавшую экспедиции, Нельсон сам промерил глубину около Мидель - Грунда, а датчане, по непростительному недостатку бдительности, не тревожили его во время этой работы. На другой день, в час пополудни, эскадра, имея в голове фрегат "Амазон", под командой капитана Риу, вошла в Голландский фарватер и стала на якорь в 8 часов вечера, обогнув при помощи стихавшего ветра оконечность опасной банки, имя которой осталось вечно памятным в летописях английского флота. С этого места оставалось не более 2 миль до датских кораблей, и при первой перемене ветра английская эскадра могла прямо идти на неприятельскую линию. Всю ночь промеривали фарватеры, в то время еще так мало известные. Капитан Гарди, которому при Трафальгаре предстояло принять последнее прощание Нельсона, оставил свой корабль "Сент-Джордж", чтобы следовать за адмиралом, к которому бы искренно привязан. Он сам вызвался заняться промером. Чтобы ни малейшим шумом не возбудить внимания неприятеля, он измерял глубину длинным шестом и, таким образом, приблизясь к первому датскому кораблю, смог убедиться, что эскадра не встретит на своем пути никакого препятствия. Что же касается Нельсона, он всю ночь не мог сомкнуть глаз. Часть этого времени он провел, диктуя приказания, ибо ветер переменился, и казалось, готов был способствовать исполнению его намерения. Датская линия, состоявшая из 18 судов, занимала пространство в полторы мили, и прикрывала фронт Копенгагена от острова Амагера до форта Трекронер. Английские корабли должны были идти вдоль датской линии и потом становиться каждый против соответствующего неприятельского, бросая якорь с кормы на месте, заранее определенном. Фрегатам назначено было действовать на обоих концах линии.
В 9 часов утра английская эскадра снялась с якоря, и корабль "Эдгар" первый вошел в проход. (План № 6.). За ним должен был следовать "Агамемнон", но сильное южное течение препятствовало ему обогнуть оконечность Миддель-Грунда; он пробовал тянуться завозами, но никак не мог выбраться на ветер этой банки. Место его занял "Полифем", а за этим кораблем следовал "Изис". Пятый корабль, "Беллона", слишком близко придержался к Миддель-Грунду, и стал на мель в двух кабельтов от датского арьергарда. "Россель", следовавший за "Беллоной", сделал ту же ошибку и так же приткнулся к банке. Этот случай мог быть гибелен для англичан. В противоположность уверениям капитана Гарди, лоцманы утверждали, что проход к стороне банки был глубже, чем к стороне неприятельской линии, а потому английским судам было приказано придерживаться ближе к Миддель-Грунду. К счастью для Нельсона, корабль, на котором он имел свой флаг, шел сзади корабля "Россель". С той быстротой соображения, какая свойственна морякам, привыкшим с детства плавать среди отмелей и камней, он понял, что Гарди прав. В то же время, отдав приказание оставить в правой руке сидящие на мели суда, он входит в пролив и становится в кабельтов от корабля "Даннеброг", под брейд-вымпелом коммодора Фишера. Арьергард следует его примеру, и в половине двенадцатого часа вся эскадра, за исключением кораблей "Агамемнон", "Беллона" и "Россель" уже находится в линии. Действие между авангардом и датским флотом продолжается уже около часа. 2 бомбардирских судна, успевшие занять свой пост, открыли огонь и бросают бомбы через оба флота в гавань и в город.
Между тем адмирал Паркер, со своими восемью кораблями вступил под паруса; но, имея противные ветер и течение, принужден стать на якорь так далеко от северных батарей, что не мог оказать помощи сражающемуся отряду. Однако он отправляет к Нельсону еще три корабля, чтобы заменить суда, стоящие на мели, и с беспокойством ожидает окончания сражения, в котором сам принять участия был не в состоянии.
В этот день датчане проявили поразительное мужество. Сражение продолжается три часа, а огонь их не умолкает ни на минуту. Видя такую неожиданную стойкость, адмирал Паркер негодует на свое бездействие: "Этот огонь слишком губителен, Нельсон не сможет долго его выдержать... Если он должен отступить, то я сам подам ему сигнал к отступлению, хотя от этого может пострадать моя репутация. Низко было бы с моей стороны допустить его нести одному ответственность за такое дело". Увлекаемый этим благородным, но неосмотрительным движением сердца, он дает Нельсону сигнал прекратить бой. Всем известно, как было принято это приказание. "Фолей, - сказал Нельсон командиру корабля "Элефант", - вы знаете, что у меня только один глаз, и следовательно, я имею полное право быть иногда слепым". Далее, поднося зрительную трубу к глазу, который потерял при Кальви, он прибавил: "Клянусь, я не вижу сигнала адмирала Паркера. Оставьте висеть мой сигнал: усилить огонь, и прибейте его, если нужно, к брам-стеньге. Вот, как я отвечаю на подобные приказания". Этой благородной смелости английская эскадра обязан своим спасением. Если бы, следуя приказу адмирала Паркера Нельсон отступил, то большая часть его кораблей, уже потерявшая вполовину рангоута, не могла бы выбраться из прохода; форт Трекронер, почти вовсе не тронутый, закрывал им выход и удерживал дивизию адмирала Паркера.
Три фрегата и два корвета под командой капитана Риу смело заняли в линии место кораблей "Беллона" и "Россель", под выстрелами грозной батареи. Пользуясь малым углублением своих судов, этот отряд мог без труда выполнить сигнал адмирала Паркера. Притом повреждения, ими полученные, и без того уже делали отступление необходимым. Обрубив канаты, преследуемый последним, губительным залпом, фрегаты пошли к кораблям, ожидавшим их вне прохода. Капитан Риу, превосходный офицер, отступал с отчаянием в душе. "Что подумает о нас Нельсон!" - говорил он печально. Раненый в голову щепой, он сидел на пушке, ободряя матросов, брасопивших грота-рей, и в это самое время получил смертельный удар, его разорвало ядром пополам в ту минуту, когда фрегат "Амазон", рыскнув, подставил корму неприятельским батареям Только в половине второго часа победа начала склоняться на сторону англичан. Неприятельские ядра перебили канаты датского корабля "Сьелланд", и большого корвета "Рендсборг", вооруженного 20 орудиями 24-фунтового калибра. Дрейфуя, эти два судна стали на мель: корвет на песчаной банке, а корабль близ форта Трекронер. От этого в линии появился опасный интервал. Корабль "Провестейн", старый, трехдечный, с которого датчане срезали один дек, вооруженный 56 орудиями, с 515 членами экипажа, уступил первый. Он был крайним в арьегарде датской линии, и поддерживался, хотя и издалека, батареями острова Амагера. Он сражался с кораблями "Изис" и "Полифем". Фрегат, ставший на якорь впереди его, действовал по нему продольными выстрелами и вскоре сбил большую часть его орудий. Но и в этом положении он еще не хотел сдаться. Капитан Лассен, командовавший им, продолжал сражаться еще около часу из трех оставшихся орудий и потом, чтобы не спустить флага, бросился в воду; датские шлюпки подобрали его и сотню матросов, избегших этой бойни. В центре - "Даннеброг" с самого начала действия выдерживал огонь трех английских кораблей. На нем начался пожар, и коммодор Фишер принужден был перенести свой брейд-вымпел на "Гольстейн", который на северном конце линии был атакован кораблями "Монарх" и "Дифайянс". Около двух часов, пожар на "Даннеброге" стал быстро распространяться, несмотря на все усилия его потушить. Находясь в это время под картечными залпами кораблей "Элефант" и "Глаттон", флагман понял, что ему нет спасения. Обрубив канаты, корабль медленно начал сдавать к берегу, между тем как пламя било из всех его портов. Те матросы, которые были еще в состоянии двигаться, бросились в воду, чтобы избежать пожара; но из 336 человек, составлявших экипаж "Даннеброга", 270 были убиты или ранены, и только малая часть этих героев спаслась от пламени. Английский авангард направил огонь на плавучие батареи, стоявшие близ коммодорского корабля. Но победители не могли взять ни одного сдавшегося судна. Едва шлюпки подходили, чтобы взять их на буксиры, как беглый ружейный огонь заставлял их снова отступать. Даже "Провестейн" и "Вагриен", оставленные своими командами, отстаивались батареями острова Амагера, которые не позволили неприятелю овладеть этими судами. Не левом крыле датчане сражались с бoльшим успехом. Здесь находился сам кронпринц, который, стоя на одной из береговых батарей, с уверенностью старого воина отдавал приказания. Его окружала толпа пылких и преданных людей, которые просили как милости поступить в число матросов, ежеминутно посылавшихся на подкрепление команд, ослабляемых неприятелем. Не раз англичане заставляли умолкать артиллерию какого-нибудь корабля, и вдруг он начинал отвечать им с новой силой. Командир корабля "Индфодстратен", капитан Тура, пал одним из первых под ядрами "Дифайянс", на котором находился адмирал Грэвз. За исключением одного лейтенанта, все офицеры были убиты или тяжело ранены. Узнав об отчаянном положении корабля, кронпринц сказал окружавшим его офицерам: "Тура убит, господа; кто из вас хочет занять его место?" "С Божьей помощью, я надеюсь, что у меня на это хватит сил", отвечал Шрёдерзе, храбрый офицер, который только недавно принужден был по болезни оставить службу, - и не дождавшись ответа принца, он бросился в шлюпку и поехал на "Индфодстратен". Вступив на палубу этого корабля, покрытую убитыми и ранеными, он едва успел отдать первые приказания, как сам пал мертвым подле капитана, место которого приехал занять. Один лейтенант, приехавший вместе с Шрёдерзе, принял за него командование и спустил флаг только в последней крайности.
Нельсон, видя что победа купленная такой дорогой ценой, не открывала, однако, его отряду выхода из Королевского фарватера, - старался войти с неприятелем в переговоры. Сопротивление датчан, не позволявших Нельсону овладеть кораблями, которые спустили свои флаги, показалось ему для этого достаточным предлогом и он послал к принцу парламентера, чтобы протестовать против этой незаконной, по его мнению, защиты. Сэр Фредерик Тезигер, молодой капитан, несколько лет служивший в русском флоте, исправлял при Нельсоне должность адъютанта. Его-то и послали передать принцу требования английского адмирала. Во время переговоров канонада сзади корабля "Элефант" совершенно утихла, но "Гангес", "Монах" и "Дифайянс" страдали от неприятельского огня. Однако в половине третьего часа коммодор Фишер вынужден был оставить корабль "Гольстейн", на который он пересел после пожара "Даннеброга". "Гольстейн" и "Индфодстратен" сдались. Две плавучие батареи, находившиеся близ этих кораблей, не имея подкрепления, спустили свои флаги, а корвет "Эльвен", лишенный мачт, и бомбардирские суда "Ниборг" и "Аггерхус", имевшие сильную течь, были брошены на берег или искали защиты под укреплениями Копенгагена. После четырехчасовой упорной битвы датчане оставили на месте сражения 6 линейных кораблей, 7 судов меньшего ранга и 1800 убитых. Таким образом, в ту минуту, когда сэр Фредерик Тезигер явился к принцу, победа для датчан была потеряна и город совершенно открыт. Но их положение не было безнадежным. Адмиралтейство и эскадра, о которых датчане заботились более всего, и к уничтожению которых стремились все усилия англичан, были еще в безопасности. Коммодор Стеэн Билле, командовавший двумя блокшифами - "Марс" и "Элефантен" - о 134 орудиях, двумя 74-пушечными кораблями, "Дания" и "Трекронер", фрегатом "Ирис" двумя бригами и 14 шебеками, имевшими каждая по 2 24-фунтовых орудия, защищал под прикрытием форта Трекронер вход в гавань. Англичане намеревались взять форт приступом, но предприятие это оказалось решительно невозможным, и капитаны Фолей и Фримантль, на которых Нельсон полагался более прочих, советовали вместо того, чтобы сосредотачивать на этом пункте новые силы, поспешить выйти из Королевского фарватера.
Английская эскадра, слишком сильно пострадавшая, не могла не принять призыв к осторожности. На ней было 1200 человек убитых и раненых, то есть на 300 более, чем при Абукире. "Эдгар" и "Изис", сражавшиеся с "Провестейном", и "Монарх", бывший на траверзе корабля "Гольстейн", имели вместе 120 убитых и 363 раненых. Никогда еще англичане не участвовали в таком кровопролитном сражении. Мачты и снасти были пробиты, паруса разорваны ядрами. Опасаясь стать на мель, они не подошли к датчанам на то расстояние, на каком думал сражаться Нельсон, и потому принуждены были действовать на дистанции 300-400 м против кораблей большого ранга, которые, не имея мачт{55}, часто вовсе скрывались в дыму. Кроме того, англичане не могли извлечь из своих вновь отлитых 68-фунтовых{56} каронад всей выгоды, какую дали бы эти орудия в сражении борт о борт. Несмотря на это, победа была полная. Они могли теперь, в первую благоприятную минуту, подвести к Копенгагену свои бомбардирские суда и осыпать город зажигательными снарядами. Но бомбардировка города, а в особенности с моря, вовсе не так разрушительна, как об этом думают. Англичане могли напугать женщин и детей, принести вред частным лицам, зажечь город в нескольких местах, и все-таки не удалось бы им восторжествовать над сопротивлением мужественного народа. Если бы кронпринц мог все это хладнокровно обдумать, то англичане отступили бы в от же день, под выстрелами неприятельских батарей, и едва ли в таком случае спасли бы все свои корабли; но, чтобы отвергнуть предложение Нельсона, нужно было равнодушно смотреть на пожар "Даннеброга", взлетевшего на воздух со всеми ранеными, нужно было решиться требовать новых жертв от храброго народа, и без того уже пострадавшего. Принц Фридрих, скончавшийся в декабре 1839 года, после долгого царствования и оплакиваемый целым государством, обладал всеми качествами доброго монарха; вот почему он не имел довольно твердости видеть долее страдание народа. Он велел прекратить огонь, и послал на "Элефант" своего адъютанта, генерала Линдгольма. Этот офицер имел просто приказание узнать: "С какой целью адмирал Нельсон писал свое письмо?" "Я, решился послать к принцу парламентера единственно по чувству великодушия", - отвечал Нельсон. "Я хотел дать время датчанам перевезти на берег раненых. Суда, которые спустили флаг, принадлежат мне; по моему усмотрению я сожгу их или уведу с собою; экипажи этих судов будут объявлены военнопленными. Только на таких условиях я решусь прекратить военные действия; но победа этого дня будет лучше всех моих побед, если эти переговоры сделаются предвестием прочного и продолжительного союза между государем Великобритании и Его Величеством королем датским. Адъютант мой отвезет принцу этот ответ. Впрочем, только один адмирал Паркер может определить продолжительность перемирия, а вести о нем переговоры вы можете на корабле "Лондон". Почти четыре мили разделяли "Лондон" и "Элефант", но несмотря на это, генерал Линдгольм поехал на адмиральский корабль. Едва он оставил "Элефант", как Нельсон приказал своей эскадре сняться с якоря последовательно и, миновав батарею Трекронер выйти из канала. Исполнение этого маневра доказало на деле, как опасно было бы его выполнить, если бы военные действия не были прекращены. "Дифайянс" и "Элефант" стали на мель в пушечном выстреле от датских батарей, один фрегат приткнулся у Миддель-Грунда, так что треть английского флота была на мели. При таких обстоятельствах излишние требования были неуместны. Нельсон сам поспешил вслед за генералом Линдгольмом на корабль "Лондон" и упросил адмирала Паркера подписать перемирие на 24 часа, чтобы в течение этого времени успеть стащить ставшие на мель корабли, и тогда уже приступить к более серьезным переговорам.
IV. Заключение перемирия между английским флотом и Данией 9 апреля 1801 года
Несмотря на утомление, англичане в течение этого неожиданного перемирия не теряли ни минуты времени. С помощью гребных судов отряда сэра Гайд-Паркера, они в продолжении ночи успели стащить с мели все свои суда, и отбуксировали призы за черту выстрелов неприятеля. Они увели даже корабль "Сьелланд", - приз, о котором можно бы еще поспорить. Комендант форта Трекронер позволил увести этот корабль из под выстрелов своих батарей, и за такую слабость коммодор Стеэн Билле вызвал его на дуэль.
Этот день, проведенный англичанами в беспрерывной деятельности, был печальным днем для Копенгагена. Раненых перевозили в госпитали, и каждый с трепетом отыскивал между ними друга, мужа или отца. Женщины с плачем теснились на улицах или спешили за город, унося с собой своих детей. Одни оплакивали потери прошедшего дня, другие спешили избежать несчастий, которые готовил им будущий. Копенгаген не привык еще к ужасам войны, и никто из старожилов не слыхал до того дня грома неприятельских пушек. Но между тем народная гордость примешивала к общему горю какую-то благородную восторженность. Казалось, что эта потеря возвысила датчан в глазах Европы, и жители ободряли друг друга, поддерживая такое мнение.
В тот же вечер Нельсон имел свидание с кронпринцем. Он съехал на берег в сопровождении капитанов Гарди и Фримантля; многочисленный конвой ожидал его на берегу и проводил до дворца. Таким образом он прошел сквозь густую и неприязненную толпу народа, собравшегося на его пути, и передал принцу предложения адмирала Паркера. Сэр Гайд-Паркер требовал, чтобы датчане, не медля, отложились от своих союзников, открыли свои порты английским кораблям и разоружили свою эскадру. Но эти гордые требования разбивались о твердость кронпринца. "Я мало надеюсь на успех этих переговоров, - писал на другой день Нельсон сэру Генри Аддингтону, первому министру Англии. - Нет сомнения, что в эту минуту Дания предпочла бы нашу дружбу всем другим союзам, если бы ее не удерживал страх перед Россией". Но в действительности, не столько опасность, сколько стыд перед подобной уступкой, был главным препятствием для заключения мира. Притом не только честь привязывала датчан к общему делу. Договариваться с Англией значило жертвовать правами своего флота, а кронпринц даже и в такой крайности не мог решиться на подобное унижение. "Дания не может допустить, - говорил он адмиралу, - чтобы останавливали ее военные суда, чтобы всякий мелкий крейсер удерживал целый датский флот, чтобы крейсер этот осматривал одно за другим суда целого конвоя и брал по своей прихоти те, которые ему покажутся подозрительными".
После первого свидания принца датского и Нельсона, переговоры шли уже только о перемирии, которое дало бы возможность английской эскадре идти свободно против русских и шведов. Кронпринц передал в Государственный Совет требования английских адмиралов, а там нашелся противник настойчивее и искуснее самого принца. Граф Бернсторф оспаривал шаг за шагом у пылкого и нетерпеливого Нельсона. Последний писал ему: "Оставьте вашу министерскую хитрость и вспомните, что вы ведете переговоры с английскими адмиралами, которые пришли к вам с открытым сердцем". Графа Бернсторфа мало тронула эта грубая откровенность. Он хотел, чтобы шведы, флот которых уже был в море, и русские, все еще находившиеся в Ревеле, успели укрыть свои корабли на рейдах Карлскроны и Кронштадта. Он знал очень хорошо, что если Дания уступит требованиям победителя, то Нельсон немедля войдет в Балтику, разобьет разрозненных союзников и явится в Копенгаген с новыми требованиями.
Переговоры тянулись, а между тем адмирал Паркер уничтожал свои призы, и вводил в Королевский фарватер бомбардирские суда. Датчане, со своей стороны, устраивали новые батареи и с твердостью ожидали возобновления военных действий. Только через пять дней после первого свидания Нельсона и принца условия перемирия были окончательно утверждены. 9 апреля они были ратифицированы кронпринцем и адмиралом Паркером. Во время переговоров датское правительство узнало о кончине императора Павла I и решилось согласиться на требования английских адмиралов, пока они еще не узнали об этом событии. Перемирие было заключено на 14 недель. В течение этого времени Дания обязывалась не разделять никаких мер, которые вздумали бы принять государства, составлявшие союз, обязывалась остановить свои приготовления и не давать своей эскадре никаких повелений для открытия военных действий. Английские суда имели полную свободу пройти Королевским фарватером в Балтийское море, и кроме того, могли запасаться провизией и водой, как в Копенгагене, так и по всем берегам Ютландии и Дании.
Подписав перемирие, Нельсон стал опасаться того впечатления, которое оно могло произвести в Англии. Он сам чувствовал, что оно есть не что иное, как залог неполной победы, и однако во мнении моряков Балтийская экспедиция будет всегда одной из самых блестящих дел Нельсона. Один он мог выказать столько смелости и настойчивости; один он мог решиться предпринять борьбу с такими огромными препятствиями и преодолеть их. Когда в 1807 г., после Тильзитского мира, Англия решилась сделать новое нападение на Копенгаген, то для выполнения того, что Нельсон сделал с 12 кораблями, послано было 25 линейных кораблей, 40 фрегатов и 27000 войска. Зунд прошли до объявления неприязненных действий, ни один корабль не вошел в Королевский фарватер, не выдержал огня неприятельских батарей. Остров Зеландия был окружен цепью судов; войско высажено на берег ниже Эльсинора, и Копенгаген, сожженный бомбами и калеными ядрами, уступил только правильной осаде.
V. Нельсон, главнокомандующий Балтийской эскадрой 5 мая 1801 года
Нельсон ничего не знал о кончине императора Павла I, и, по его мнению, Балтийская экспедиция только начиналась. Недостаточно было обезоружить Данию; надлежало еще не упустить русскую и шведскую эскадры, и Нельсон не без причины опасался, что потерял во время переговоров драгоценные минуты. 9 апреля он писал графу Сент-Винценту: "Если бы это зависело от меня, то я уже 15 дней тому назад находился бы у Ревеля, и ручаюсь, что русский флот вышел бы из этого порта не иначе, как с разрешения нашего Адмиралтейства".
Отдавая полную справедливость прекрасным качествам адмирала Гайд-Паркера, Нельсон однако с трудом переносил его "неповоротливость". Сэр Гайд-Паркер решился войти в Балтику не прежде, как через два дня после заключения перемирия, отослав предварительно в Англию корабль "Гольстейн", единственный из всех датских кораблей уцелевший от истребления, и с ним вместе корабли "Монарх" и "Изис", на которые перевезли всех раненых эскадры. Но, чтобы миновать банки, находящиеся между островами Амагером и Сальтгольмом, нужно было перегрузить артиллерию на купеческие суда, и то еще, несмотря на эту предосторожность, многие корабли несколько раз коснулись мели. Наконец, после многих трудов, англичане, к общему удивлению моряков севера, вошли 12 апреля в Балтийское море путем, который до тех пор считался непроходимым для больших флотов. Сэр Гайд - Паркер немедленно пошел с 16 линейными кораблями к острову Борнгольму, надеясь захватить там шведскую эскадру; но уже было поздно: узнав о происшествиях в Копенгагене, эскадра эта скрылась в Карлскроне. Паркер следовал за нею, как вдруг 23 апреля он получил письмо от графа Панина, который извещал его о кончине императора Павла и о желании императора Александра Павловича возобновить между обеими державами прежние дружеские отношения. Это письмо заставило Паркера прервать свои операции, и стать на якорь в Кёге-бухте, немного южнее Копенгагена. Здесь нашел он повеление возвратиться в Англию, и передать Нельсону командование флотом.
Узнав о событии, вследствие которого морская коалиция северных держав должна была разрушиться сама собою, Паркер хотел было выжидать, но такое положение не нравилось его пылкому преемнику. Первый сигнал, которым Нельсон уведомил свои корабли, что командование флотом перешло в другие руки, был: поднять все гребные суда и приготовиться сняться с якоря. 7 мая 1801 г. он вышел из Кёге-бухты и, подойдя к Борнгольму, стал опять на якорь, чтобы переждать свежий ветер. Здесь он разделил свои суда на два отряда. Самых плохих ходоков оставил у Борнгольма, чтобы наблюдать за 6 кораблями, составлявшими шведскую эскадру, а сам с 10 74- пушечными кораблями, с 2 фрегатами и бригом пошел к Ревелю. Он хотел захватить там русский флот и, имея в руках этот важный залог, требовать немедленного освобождения английских судов, задержанных по повелению императора Павла I в русских портах. Однако в то же время он старался успокоить императора Александра относительно своих намерений.
"Я счастлив, - писал Нельсон графу Палену, - что имею возможность уверить Ваше сиятельство в совершенно миролюбивом и дружественном содержании инструкций, полученных мною относительно России. Прошу вас заверить Его Императорское Величество, что в этом случае собственные чувства мои вполне соответствуют полученным мною приказаниям. Я не могу этого лучше выказать, как явившись лично, с эскадрой в Ревельский залив или в Кронштадт, по желанию Его Величества. Этим я хочу доказать дружество, которое, как я надеюсь, будет при помощи Божией, вечно существовать между нашими государями. Присутствие мое в Финском заливе принесет также большую помощь английским купеческим судам, зимовавшим в России. Я распорядился так, чтобы в эскадре моей не было ни бомбардирских судов, ни брандеров, и этим хотел показать еще яснее, что не имею никакого другого намерения, кроме желания выразить то глубокое уважение, какое я питаю к особе Его Императорского Величества".
Попутный ветер быстро привел эту миролюбивую эскадру ко входу в Финский залив. 12 мая она бросила якорь на Ревельском рейде; но уже 3 мая русские корабли оставили этот порт и скрылись в Кронштадте, хотя для этого пришлось пропилить лед, стоявший в гавани. Крепость Кронштадт, так сказать, военный арсенал и оплот Санкт-Петербурга, находится в глубине Финского залива. Как и в Карлскроне, узкий фарватер его защищен сильными фортами, которым нечего было опасаться даже смелости самого Нельсона. Русское правительство успокоилось относительно своего флота, а потому присутствие английской эскадры в Ревеле тем сильнее его оскорбляло. Граф Пален немедленно написал Нельсону, что, по мнению императора, подобное поведение не согласуется с желанием Британского Кабинета возобновить дружеские отношения, так долго царствовавшие между обоими государствами. "Его Величество, - писал он, приказал мне объявить вам, милорд, что единственным доказательством искренности ваших намерений будет немедленное удаление от Ревеля флота, которым вы командуете, и что никакие переговоры не могут иметь места, пока военная эскадра будет находиться в виду крепостей Его Императорского Величества".
Такое заявление было достойно великого государства, и никогда еще беспокойный и заносчивый дух, характерный в эту эпоху для Британского флота, не получал более справедливого и строгого упрека. Адмиралтейство слишком долго поддерживало этот дух, и следы его сохранились еще по сие время. Что же касается Нельсона, то поняв, правда, слишком поздно, допущенную им неосторожность, он в тот же день, когда получил письмо, оставил Ревель, и вышел из Финского залива. Взяв, насколько было в его силах, самый миролюбивый тон, он писал графу Палену: "Ваше сиятельство будете так благосклонны и заметите Его Величеству, что я вошел на Ревельский рейд не прежде, как получив на то разрешение их превосходительств коменданта и главного командира порта". Нельсон старался скрыть свое негодование, но никак не мог простить русскому правительству достоинства его поведения.
"Не думаю, - говорил он, - что граф Пален решился бы написать мне такое письмо, если бы русский флот был еще в Ревеле". В Балтийском море английская эскадра встретила фрегат "Латон". На этом фрегате находился лорд Сент-Эленс, новый посланник, спешивший в Петербург, чтобы покончить с неприятностями и проблемами, существовавшими между обоими дворами. Лорд Сент-Эленс, который желал утвердить формальным договором так долго оспариваемое право осмотра нейтральных судов, успел, вероятно, убедить Нельсона, что всякий неосторожный поступок со стороны Англии может повредить успеху предполагаемых переговоров. Итак, после своего неудачного похода в Ревель, Нельсон принужден был оставаться мирным зрителем усилий дипломатии. Расстроенный и взволнованный более чем когда-нибудь, он каждый день надоедал Адмиралтейству своими жалобами и просил, чтобы его отозвали. "Этот холодный воздух севера, - писал он друзьям своим, - леденит меня до самого сердца. Я умру, если не возвращусь в Англию <...> а между тем, - прибавлял он с тем высоким увлечением, которое вполне выкупало его капризы, - я не желал бы умереть обыкновенной смертью!" В бою заслуги Нельсона были неоценимы, но зато в минуту, когда деятельность его оставалась невостребованной, он постоянно испытывал терпение Адмиралтейства. Командир, раздражительный до такой степени, не мог достаточно хорошо передать мирных намерений министерства Аддингтона. Мудрено ли, что Адмиралтейство с тайной радостью согласилось исполнить беспрерывные просьбы Нельсона и послало ему преемника? Но на эскадре это известие огорчило всех, потому что Нельсон для своих матросов и офицеров оставался всегда тем же внимательным и преданным начальником, каким они его видели в молодости.
Он более всего заботился о продовольствии для эскадры и о доставлении своим командам обильной и здоровой пищи. Из-за этого флот был в беспрерывном движении. Стоя на якоре попеременно или в Кёге-Бухте, или вблизи Ростока, эскадра редко нуждалась в свежей провизии. Сбережение и правильное употребление запасов и такелажа, было также предметом особой заботливости Нельсона. Благодаря строгой экономии, до сих пор еще памятной в Англии, Нельсон никогда не жаловался на недостатки и скудость снабжения, подобно другим адмиралам. "Если мы и нуждаемся в чем-нибудь, - писал он Адмиралтейству, - то нужды эти скорее воображаемые, чем действительные". Чтобы добиться такого результаты, Нельсон не жалел ни времени, ни трудов. Он вставал в 4 или в 5 часов утра и никогда не завтракал позже 6 . Непременно один или два мичмана (гардемарина) разделяли с ним завтрак. Нельсон любил эту веселую компанию морских офицеров, не боялся шутить с этими детьми, и часто сам ребячился не менее их. К 8 часам все корабли приводились в совершенный порядок, и до самого захождения солнца ни что из случившегося на эскадре не укрывалось от бдительного взора главнокомандующего.
Но в то время, когда Нельсон выказывал эту чудную деятельность, здоровье его было очень расстроено. Это было следствием морального беспокойства, овладевшего им со дня заключения перемирия. У него душевное волнение почти всегда обнаруживалось нервической лихорадкой и удушьем, что он все еще приписывал неудачной погоне за французами в 1798 году. "Эта кампания, - говаривал он, - огорчила меня до глубины души, и при всяком сильном ощущении я снова чувствую ее действие". Его обычная раздражительность развилась еще более от равнодушия, с каким приняли в Англии известие о славном сражении при Копенгагене. Этот блестящий эпизод трудной и опасной кампании не сиял тем светом, каким озарены были победы при Сан-Винценте и Абукире. Он, правда, доставил Нельсону титул виконта, но лондонский Сити не благодарил победителей, тогда как в ту же эпоху экспедиция, несравненно более легкая и безопасная, которая под началом лорда Кейта отправилась от берегов Карамани и заставила французов очистить Египет, удостоилась благодарности Сити.
"Я терпеливо ждал, - писал Нельсон лорду Меру через год после своего возвращения из Балтики, - пока чьи-нибудь меньшие заслуги отечеству обратят на себя внимание лондонского Сити, прежде, нежели решился изъявить то глубокое огорчение, какое чувствую, видя, что офицеры, служившие под моим началом, люди, участвовавшие в самом кровопролитном сражении и одержавшие самую полную из всех побед, подержанных в течение этой войны, лишены чести получить от великого Сити одобрение, которое так легко досталось другим, более счастливым. Но лорд Мер поймет, что если бы адмирал Нельсон мог забыть заслуги тех, которые сражались под его начальством, он был бы недостоин того, чтобы они содействовали ему так, как это всегда бывало".
Несмотря на такое благородное заключение, надо признаться, что недостойно было величия Нельсона требовать так открыто благодарности от народа и заставлять его насильно удивляться. Но нужно заметить, что эта пылкая нескромность, неприличная государственному человеку, была несколько извинительна в военачальнике. Правда, она скорее обнаруживает любовь к славе, нежели патриотизм, скорее пылкость, нежели истинную возвышенность душевную; но в наше время военный героизм по бoльшей части бывает движим теми же началами.
Вместо Нельсона главнокомандующим Балтийской эскадрой назначили вице-адмирала Поля. 19 июня 1801 г. новый начальник поднял свой флаг на корабле "Сент-Джордж"; а Нельсон, отказавшись от предложенного ему фрегата, оставил Кёге-бухту на небольшом бриге и 1 июля прибыл в Ярмут. Первым делом его в этом городе было обойти госпитали и посетить матросов и солдат, раненых при Копенгагене. Исполнив эту священную обязанность, он в тот же вечер отправился в Лондон, где его ожидали сэр Вильям и леди Гамильтон.
VI. Неудачное покушение англичан под Булонью 16 августа 1801 года
По приезде в Англию Нельсон нашел, что все умы заняты мыслью о новой опасности. Не ожидая более нападений со стороны материка, Бонапарте после Люневильского мира думал перенести свои легионы в Великобританию и угрожал Сент-Джемскому кабинету привести в самый Лондон войска, уже дважды покорившие Италию. Булонский порт назначался местом сбора огромной флотилии, которая изготавливалась на всех пунктах Ла-Манша. Нападение на Англию при помощи канонерских и плоскодонных лодок давно уже было любимой идеей первого Консула. Еще в 1797 г. он внушал этот проект Директории; в 1801 г. он опять к нему обратился; а через три года план должен был принять гигантские размеры. В июле собрано было в Булони под началом контр-адмирала Латуш-Тревиля девять дивизий канонерских лодок с соответственным числом десантного войска. Уже не в первый раз угроза нашествия устрашила Англию; но никогда еще она не была столь ощутима. Министерство Аддингтона почло своим долгом обратить внимание на беспокойство народа, и 24 июля, уступая общему желанию, Адмиралтейство поспешило назначить вице-адмирала Нельсона начальником оборонительной эскадры, собранной между Орфорднессом и Бичи-Хедом.
В это время у Нельсона в Адмиралтействе было двое испытанных друзей, граф Сент - Винцент и сэр Томас Трубридж. Последний, мужественной привязанности которого мы имели уже случай удивляться, был не только одним из лучших офицеров, столь же исполнен находчивости, как выражался Нельсон, сколь корабль его "Куллоден" был исполнен приключений; он был также, по словам графа Сент-Винцента, бесценным советником, прямым как шпага, твердым и незапятнанным, как ее сталь. Питая истинное уважение к победителю при Абукире, но глубоко огорченный гибельной страстью, овладевшей героем, он боялся, чтобы эта твердая рука, уже дважды спасавшая Англию, не ослабла от изнеженности. Поэтому, едва Нельсон был назначен начальником оборонительной эскадры, как уже граф Сент-Винцент и Трубридж начали торопить его отправиться на Доунский рейд, где один из фрегатов был готов поднять его флаг.
К несчастью, все усилия этой дружбы остались бесплодны. Новые узы связывали Нельсона с хитрой женщиной, которая, омрачив его славную карьеру, должна была впоследствии, изменив его памяти, пройти самые трудные и унизительные испытания и умереть 6 января 1814 г. в окрестностях Кале, обремененная долгами и бесславием. В феврале 1801 г. таинственный ребенок был принесен в церковь Сент - Мери-ле-Бон и записан в приходские реестры под именем Горации Нельсон Томсон. Горация{57}, которую Нельсон всегда выдавал за своего приемыша, и которой он старался устроить независимое состояние, была, без всякого сомнения, дочь леди Гамильтон. Рождение этого ребенка связало еще теснее преступные узы и навсегда отторгло адмирала от леди Нельсон. Он полагал, что сделал достаточно, назначив пенсион в 1800 фунтов стерлингов{58} жене, которой, несмотря на свое заблуждение, никогда не мог сделать ни малейшего упрека. Сам он признавал, что такое огорчение может ускорить кончину отца его, удрученного летами, а между тем, все усилия отца обратить его к оскорбленной супруге остались тщетны.
Нельсон поручил сэру Вильяму купить на свое имя хорошенький домик Мертон-Плес, в 8-ми милях от Лондона, он думал оставить его в наследство леди Гамильтон, а до тех пор жить в нем со своей второй семьей и даже готов был отказаться от возложенного на него командования, но от этого его удержали истинные друзья, граф Сент-Винцент и Трубридж.
На их благоразумные замечания Нельсон отвечал бесконечными жалобами и нытьем. Он жаловался на холод - Трубридж советовал ему носить фланелевую фуфайку; на морскую болезнь - граф Сент-Винцент дружески советовал ему потерпеть: "Обязанность, возложенная на вас, не принуждает вас держаться в море в свежий ветер. Не думайте же оставить ваш пост в такую минуту, когда ни один англичанин не имеет права отказать отечеству в своих услугах". Не находя сочувствия в друзьях, Нельсон поверял свою досаду леди Гамильтон: "Адмиралтейство не имеет ни совести, ни души. Желаю ему испытать мои страдания. Господин Трубридж, ныне один из моих властелинов, шутит и смеется надо мною; я уверен, что он растолстел. Что же касается меня, то я порядочно похудел, и если бы эти господа не так равнодушно принимали мои жалобы, то мое здоровье не было бы расстроено до такой степени, или, по крайней мере, я давно бы уже успел поправить его в теплой комнате у камина, окруженный истинными друзьями".
Таков был Нельсон, человек двойственный и неопределенный, составленный из двух совершенно различных элементов; странное сочетание величия и слабости, человек, надоедавший Адмиралтейству своими капризами и покорявший своим именем всю Европу! Но на этом поприще, где его удерживали насильно Трубридж и граф Сент - Винцент, непостоянный ум Нельсона иногда обретал вдруг всю свою мужественную силу. Инструкция, которую Нельсон написал для своих офицеров, принимая начальство над Доусонской эскадрой, быть может, лучше, чем вся официальная переписка, выказывает его прямой и верный взгляд, привыкший обнимать разом обширный горизонт. Знаменитый адмирал в нескольких строках обрисовывает твердой, искусной рукой свой общий план атаки и защиты и намеренно умалчивает о подробностях. Гений неиспытанный боялся бы быть недостаточно полным; Нельсон, напротив, опасался слишком большой ясности. Он останавливается там, где могут встретиться неожиданные случайности, и избегает точности, которая на таком обширном и неопределенном поприще оставила бы открытое поле вялости и нерешительности.
По его мнению, первый консул имел в виду только неожиданное нападение на Лондон, и для такой экспедиции могло быть назначено не более 40000 человек{59}. Он предполагал, что для произведения тревоги в нескольких пунктах разом, 20000 человек будут высажены в 60 или 70 милях от Лондона, к западу от Дувра, и такое же число к востоку от города. 200 или 250 канонерских лодок, приняв этот корпус в Булони и выйдя оттуда при штиле, менее чем за 12 часов, перешли бы пролив на веслах. В то же время посредством телеграфа можно приказать двинуться второму отряду, собранному в Остенде и Дюнкирхене. Нужно предполагать, что в течение этого времени флоты Бреста, Рошфора и Текселя не останутся в бездействии, а сделают диверсию на Ирландию или на другую часть Британских берегов. Во всяком случае, эскадры эти, ежеминутно готовые сняться с якоря, удержат английский флот в Немецком море и Бискайской бухте и не позволят ему подать помощь угрожаемым берегам. Итак, вся надежда остановить флотилию заключалась в силах, собранных в эту минуту между Орфорднессом и Бичи-Гедом. Силы эти составляла эскадра фрегатов и легких судов, которым поручено было наблюдать за движениями неприятеля, и из флотилии, предназначенной, собственно, защищать берега. Нельсон хотел, чтобы эта флотилия, частью вооруженная морской милицией, известной в Англии под именем Sea-Fencibles, расположилась между Дувром и Доунским рейдом. Если неприятель покажется во время штиля, флотилия с возможной быстротой пойдет ему навстречу, не будет атаковать его слишком малыми силами, но, следуя и наблюдая за ним, выждет удобного случая, чтобы вступить в дело. Если задует хоть маленький ветерок, то фрегаты и бриги обязаны будут стараться уничтожить неприятеля; но если штиль продолжится, то английская флотилия, несмотря на огромное неравенство сил, непременно атакует неприятеля, лишь только он подойдет к берегу. Она должна будет атаковать, по возможности, половину или две трети французской флотилии. Во всяком случае, это была бы выгодная диверсия для войск, назначенных отбивать высадку, потому что на французских лодках артиллерия стояла в носовой части, и от этого корма их была открыта нападающим судам. "Едва неприятель покажется, - прибавлял Нельсон, - дивизионы наши немедленно сомкнутся, но не смешиваясь один с другим. В таком положении они должны оставаться, в готовности исполнить дальнейшие приказания. Необходимо, чтобы люди, назначенные ими командовать, были оживляемы обоюдной доверенностью друг к другу, и чтобы ни малейшая зависть не имела на них влияния. Нужно, чтобы в этом важном случае у всех нас была одна мысль, одно желание: не допустить неприятеля ступить на наш берег". Как ни хорошо были рассчитаны эти приготовления к обороне, но их было недостаточно при общей нервозности. Английские газеты поминутно третировали правительство и не переставали повторять, что надобно в самих неприятельских портах раздавить французскую флотилию. Уступая этому беспокойству, Адмиралтейство было вынуждено предписать Нельсону бомбардировать Булонский порт. Но адмирал Латуш был предуведомлен об этом намерении. Он вышел из порта, где суда его, будучи слишком стеснены, подверглись бы большой опасности, и построил впереди молов длинную линию, поставив на шпринг 6 бригов, 2 голета, 20 канонерских и множество плоскодонных лодок. 4 августа, с рассветом, Нельсон лично расставил свои бомбардирские суда на якорь против неприятельской линии; он думал, что флотилия, избегая атаки, скроется в Булонский порт, и предполагал в следующую ночь направить свои брандеры в самую гущу судов, стесненных в узком пространстве. Бомбардировка началось около 9 часов утра, но Нельсон не мог расстроить линию и успел только пустить ко дну одну канонерку да одну плоскодонную лодку. На флотилии ни один человек не был ранен; французские же канонерские лодки и береговые батареи отвечали сильным огнем на огонь неприятеля, и осколок бомбы ранил на одном из английских судов артиллерийского капитана и двух матросов.
Это первое покушение было совершенно неудачно, но Нельсон решился на другое, более важное, и нисколько не сомневался в успехе. 15 августа он снова стал на якорь в 6000 метрах от французской флотилии, все еще построенной в линию. Нельсон привел с собою всякого рода гребные суда, с помощью которых он надеялся взять или сжечь канонерские лодки. Всего шлюпок было 57; он разделил их на 4 дивизиона, которые и вверил капитанам Соммервилю, Паркеру, Котгреву и Джонсу. Потеря руки мешала ему принять личное участие в этой экспедиции. В каждом дивизионе две шлюпки были назначены собственно для того, чтобы рубить канаты и шпринги атакуемых судов. Эти отдельные шлюпки снабдили веревками, с крючьями на концах, которые можно бы забрасывать на неприятельские суда, и им предписано было не атаковать, а только брать суда на буксир, и уводить в море. Прочие гребные суда должны были овладевать судами, выведенными таким образом из линии. На каждом был приготовлен острый топор, фитиль и разные зажигательные снаряды, чтобы жечь те неприятельские суда, которыми не удастся овладеть. Матросов вооружили пиками, саблями и пистолетами; морские солдаты имели ружья со штыками. Нельсон приказал, подобно тому, как это было у Тенерифе, шлюпкам каждого дивизиона подать одна другой буксир, чтобы при нападении на неприятеля не быть разрозненными.
В 11.30 пополудни экипажи сели на гребные суда, а, в ту минуту, когда фрегат "Медуза", на котором Нельсон имел свой флаг, выставил на уровне своей батареи 6 фонарей, отвалили и построились в назначенный ордер за кормой "Медузы". По сигналу дивизионы разом направились расходящимися радиусами к Булонскому берегу. Пароль был "Нельсон"; лозунг - "Бронте". Первый отряд, под командой капитана Соммервиля, назначенный атаковать правое крыло, подходя к берегу, был встречен противным течением и отнесен в восточную часть Булонской бухты. Капитаны Паркер и Котгрев не встретили этого препятствия; отправляясь, они взяли направление прямо ко входу в гавань, и в 1.30 ночи атаковали центр французской линии. Паркер, в голове своей колонны, абордировал бриг "Этна", носивший брейд-вымпел храброго капитана Певриё; но абордажные сетки, растянутые над бригом, были для англичан непреодолимым препятствием. Матросы и 200 солдат встретили их ружейным огнем и штыками отбросили шлюпки. Самого Паркера ранили в ногу, и только самоотвержение одного мичмана спасло его от плена. Другая часть отряда пыталась овладеть бригом "Вулкан" и также была отбита. Атака капитана Котгрева имела не больший успех, и оба отряда уже отступали, когда капитан Соммервиль достиг порта. Неудача товарищей не устрашила этого храброго офицера: он бросился на правое крыло французов и уже почти овладел одним бригом, но беглый ружейный огонь с окружающих судов принудил его поспешно отступить. Он удалился, понеся значительный урон. Четвертый отряд, назначенный атаковать левое крыло, подобно Соммервилю, встретил противное течение и, не имея возможности достаточно подняться к западу, прибыл на место сражения для того только, чтобы подобрать раненых, и поддерживать отступление других отрядов. Все выгоды этого рукопашного боя остались на стороне французов; англичане потеряли 170 человек убитыми и ранеными, и вообще экспедиция отозвалась сильным впечатлением по ту сторону Канала. Это была вторая неудача Нельсона в нападениях такого рода. В Булони, также как и у Тенерифе, он встретил неожиданные препятствия; но надо заметить, что он слишком надеялся на случай, чересчур рассчитывал на небрежность неприятеля. Однако, если бы при Тенерифе он не пробудил внимания испанцев двумя неудачными покушениями, если бы при Булони он имел дело не с таким человеком, каков был Латуш-Тревилль, то легко могло случиться, что оба покушения имели бы успех. В течение последней войны англичанам часто удавались подобные нападения, и почти всегда они были обязаны успехом недостаточной бдительности французов. На французских судах гораздо чаще встречались пылкое самоотвержение и геройская храбрость, нежели строгий порядок в организации службы. К счастью, Латуш Тревилль охранял свою флотилию так, как охраняют крепость; он держал своих людей во всегдашней готовности, и требовал, чтобы на бригах и канонерских лодках служба постоянно исполнялась точно так же, как в виду неприятеля. Английские шлюпки нашли французские суда в совершенной готовности к бою, с поднятыми абордажными сетками, с заряженными орудиями и с экипажами, собранными на шканцах. Их атака имела тот результат, какой и более важным предприятиям сулило бы мужество французских матросов, если бы ими постоянно руководили такие начальники, как Латуш-Тревилль.
Нельсона глубоко огорчила эта неудача, а в особенности потеря капитана Паркера, который не перенес своей раны; но он надеялся отплатить за нее с лихвой и обдумывал атаку на Флессинген. Существование флотилии беспокоило давление со стороны правительства, и это впечатление нужно было снять во что бы то ни стало. Когда министерство спрашивало совета у офицеров флота, то нашло такие же различные мнения, как и у адмиралов. Лорд Сент-Винцент предлагал держать французские порты Ла-Манша в тесной блокаде; лорд Гуд советовал собрать оборонительную эскадру в английских портах, а у французского берега оставить, для наблюдения за неприятелем, несколько легких судов. Плоскодонные лодки, над которыми прежде смеялись, сделались в течение нескольких месяцев предметом общего беспокойства. Даже сам генерал Дюмурье вообразил себя в этом случае призванным позаботиться о спасении Англии и Европы. В 1801 г. он предоставлял Нельсону проекты для защиты берегов Англии, точно так же, как в 1814 г. сообщил Веллингтону планы для вторжения во Францию{60}.
Впечатление, произведенное соединением в Ла-Манше этой флотилии, было сильнее и действеннее, нежели в том хотели сознаться. Проект высадки, только внешне презираемый англичанами, весьма способствовал успеху переговоров о мире. Кроме того, какая-то общая усталость овладела всеми умами, и даже те люди, которые прошли годы испытаний с блеском, невольно мечтали о спокойствии, которого они так давно уже не вкушали. Граф Сент-Винцент, участвовавший в трех войнах, никогда не видал таких гибельных сражений. "Какие опустошения в наших рядах сделала война!" - писал он Нельсону, узнав о смерти Паркера. "Дай нам Бог дождаться конца этих жертв!" Коллингвуд, находившийся под командой адмирала Корнваллиса у Бреста, принял известие о близости мира с каким-то трогательным энтузиазмом. "Надеюсь, - писал он тогда, - что наше поколение видело конец своей последней войны!" Простосердечное заблуждение, печальная ошибка! 12 октября 1801 г. военные действия между Англией и Францией были прекращены. Через шесть месяцев, Амьенский трактат утвердил и продолжил это перемирие, но борьба не была еще вовсе прекращена и вскоре должна была возобновиться с новым ожесточением. С 1793 по 1802 гг. война иногда утихала; утомленные народы, казалось, готовы были сблизиться. Желание мира было во всех сердцах, о нем говорили и трактовали задолго до его заключения. С 1803 по 1814 гг. ничто не прерывало военных действий, ничто не успокаивало смертельной ненависти. Когда арена снова открылась для двух великих соперников, Европа, еще не успокоившаяся, не приняла ничьей стороны. Франция стояла на Булонском берегу, и против нее Англия. Европа ждала, ждала два года. Эти два года нам остается пробежать. Они видели первую неудачу Империи и последнюю победу Нельсона.
VII. Возобновление военных действий между Англией и Францией 6 мая 1803 года. Нельсон и Латуш-Тревилль
Французская революция торжествовала. Изъявив согласие на Амьенский трактат, последний из ее соперников - самый несгибаемый и грозный, Англия был намерен отказаться от дальнейшей борьбы.
Какие последствия имела эта кровавая война? В каком положении находились между собой два соперника по ее окончании? Англия возвращала все захваченные ею колонии не только Франции, но и всем ее союзникам, удержав за собою лишь острова Тринидад и Цейлон. Такое приобретение, конечно, было очень незначительно и играло самую малую роль в равновесии двух наций, но зато, если Франция расширила свои границы на материке, Англия, в свою очередь, совершенно и безоговорочно овладела морями. В морских силах ее числилось до 189 линейных кораблей, тогда как во французском флоте было их всего 47. Из этих 189 кораблей Англия имела в море 126, а Франция только 36. Такому приращение Британского флота немало способствовали 50 линейных кораблей, взятых у Франции и у ее союзников; а между тем, число 50 было еще далеко от общего итога потерь союзных держав, потому что Франция лишилась 55 кораблей, Голландия - 18, Испания - 10 и Дания - 2. В сравнении с этими 85 линейными кораблями, взятыми или истребленными, жертвы Англии почти ничего не значат. С 1793 по 1802 гг. Британский флот лишился не более 20 кораблей, причем из них только пять достались в руки неприятеля, остальные же 15 пали жертвой разных несчастных случаев. Таков был плачевный результат этой большой европейской войны.
Рассмотрим, принес ли Франции выгоду крейсерский образ действий против английской торговли, который так часто рекомендовали Директории? Несколько раз в продолжение этой войны французы меняли способы применения морских сил, но ни разу не позаботились провести реформу в организации морской службы. Поэтому, хотя мужество их моряков и не было всегда бесплодным, однако та система морской войны, в которую они вовлекли и своих союзников, не осуществила, а только обманула их надежды. Неосмотрительно рассеяв свои силы, французы сами предоставили случай неприятельским крейсерам захватить или истребить: 184 фрегата, 224 брига или корвета, 950 приватиров, и до 6200 купеческих судов. Чтобы сберечь государству остаток матросов, правительство было вынуждено запретить выдачу приватирских патентов. Впервые в стране, родившей Дюге-Труена и Сюффрена, забыли минувшую славу трех царствований, и осмелились гласно объявить, что французы не рождены для войны на море. Даже победный гром Альджезирской битвы только частью мог рассеять это несправедливое мнение, следствие робкого предубеждения, вселенного постоянными неудачами.
Итак, когда Бонапарт предпринял попытку заставить флот содействовать своим обширным замыслам, он нашел его в состоянии, близком к совершенному упадку. Проект перенесения французских легионов в Англию со времен Амьенского трактата получил в его мыслях обширнейшее развитие: флотилия состояла теперь из более чем 2000 судов. Нет сомнения, что с подобными средствами первому консулу удалось бы осуществить идею, которая в 1801 г. составляла предмет всех его желаний. Высадить на британский берег корпус войск, достаточно сильный, чтобы овладеть каким-нибудь из главных приморских городов, было бы игрушкой для флотилии. Но покоритель Египта и Италии лелеял другие замыслы; он уже не довольствовался тем, чтобы напугать Англию: ему хотелось ее покорить. Он предпринимал перенести в нее разом 120000 человек, и на берегах графств Кентского и Сассекского продолжить решающий день Гастингской битвы. Кажется, вначале он полагал, что флотилия, вооруженная 3000 орудий большого калибра, будет в состоянии сама проложить себе дорогу сквозь английские эскадры. Для этого нужно бы только дождаться благоприятных обстоятельств: день штиля или день тумана, и дело кончено. Бонапарту выпадали и более редкие благодеяния фортуны. Однако он уступил общим возражениям, и начал заботиться о том, чтобы прикрыть переход флотилии присутствием в Ла-Манше целой эскадры кораблей. Располагая остатками морских сил Испании и Голландии, он поспешил собрать все те собственные корабли, которые англичане не успели еще истребить, и готовился тайно провести их к Па-де-Кале. С возобновления войны до самого кануна Трафальгарской битвы, все события сосредотачиваются около этой цели. Это драма, медленно развивающаяся: видно как она завязывается, растет, на один миг приближается, по-видимому, к благополучному результату, и кончается - катастрофой.
С того дня, как первый консул уверился, что для выполнения его предприятия нужен большой флот, он принялся за дело его восстановления с той же мощной энергией, с какой выполнял вообще все свои проекты. В марте 1803 г. предписано было заложить 10 кораблей во Флессингене и в трех главных коммерческих портах Франции: Нанте, Бордо и Марселе. В Бресте заложено было 3, а Лориане - 5, в Рошфоре - 6, в Тулоне - 4, в Генуа и в Сен-Мало - 2{61}. Таким образом, число линейных кораблей французского флота могло возрасти менее чем за 2 года до 66. Но англичане также не дремали: с 1 июня 1803 г. 60 кораблей окружили французские берега и держали все порты их в тесной блокаде. Корнваллис крейсеровал перед Брестом, Коллингвуд в глубине Бискайского залива, адмирал Кейт в Ла-Манше, а лорд Нельсон перед Тулоном. Нельсон усердно хлопотал, чтоб его назначили на этот пост, и действительно, все заставляло думать, что Средиземное море вновь будет наиболее деятельным поприщем военных действий. Мальта, Корфу, Сицилия, Египет - все казалось, звало туда французские эскадры, и, кроме того, в Тулоне начальствовал человек, пользовавшийся особенным доверием первого консула - адмирал Латуш-Тревилль. Эскадра, собранная в этом порте, состояла всего из 7 линейных кораблей; но еще 2 корабля чинились в доках, и 3 готовились в скором времени быть спущенными со стапелей.